Пирог из горького миндаля
Часть 25 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Женька прохрипела это из последних сил.
– Орешь, как будто тебя в задницу клюнули.
Она прибавила несколько крепких матерных слов, и я немного успокоился. Кто ругается, тот не помирает. Так я думал тогда, и хотя с возрастом выяснилось, что обобщения здесь не работают, в отношении Женьки я оказался прав.
2
Яна Тишко
После завтрака выглянуло солнце, и Алексей с Женькой решили прогуляться. Кажется, дом действовал им на нервы. А может быть, виной всему была я.
Слишком толстый слой воспоминаний окутывал нас. Словно вата – новогодние игрушки.
Я осталась одна. Ареал моего обитания постепенно расширялся: я уже поднималась в мансарду, заглядывала на второй этаж. Пора навестить самых старых призраков.
Сегодня мне было легче это сделать. Во-первых, в доме находились другие люди, и это внушало уверенность. Из-за их присутствия крепкий настой времени как будто был разбавлен водой. Его можно было пить без боязни отравиться.
Во-вторых, все комнаты изменились почти до неузнаваемости. Новая мебель, другие шторы – и все выглядит иначе.
Я собралась с духом. Выцветшие розы на обоях кланялись мне, когда я шла к гостиной. К той комнате, где я когда-то убила человека.
Несомненно, Прохор все там переставил. Интересно, сохранился ли портрет на стене, свидетель моего преступления?
С этой мыслью я распахнула дверь и окаменела.
Кто-то огромный взял меня за шкирку, словно котенка, и одним взмахом перебросил в двухтысячный год, где мне было двенадцать лет, я стояла, раскачиваясь от ужаса и горя, слушая чудовищные Пашкины обещания, и в конце концов, не выдержав, схватила первое, что подвернулось под руку.
Да, Прохор с Раисой меняли интерьер во всех комнатах.
Но в гостиной они не тронули ничего.
В это невозможно было поверить. Однако я стояла, озираясь, посреди тех самых вещей, которые окружали меня в тот летний вечер.
Камин, портрет, столик с вазой – с малахитовой вазой! Я в ужасе отдернула руку. Как она могла здесь оказаться? Она же раскололась!
Я что, схожу с ума?
Выйти отсюда скорее, захлопнуть дверь, сделать вид, что этой комнаты не существует! Несколько секунд я действительно собиралась сбежать. Но усилием воли заставила себя опуститься на кушетку.
Тише, Яна, тише.
Хотя таблетки действуют, у меня, оказывается, еще сохранилась способность задавать вопросы.
Отчего жуткий музей остался нетронутым?
Казалось, я умру, если не узнаю ответ. Может быть, таким образом дед пытался увековечить память мальчишки, к которому он был привязан?
В углу на кушетке лежал фотоальбом. Пытаясь успокоиться, я взяла его, открыла на первой попавшейся странице и чуть не вскрикнула.
Вот она, эта комната, на фотографии, подписанной: «2012 год». Толстая старая Раиса серьезно смотрит в объектив. Дед снимал широкоугольником, в кадр попали почти все предметы обстановки.
Она была другой! На стене вместо портрета телевизор. Кушетки нет, ее заменили глубокие кресла, вокруг которых толпятся деревянные кадки с фикусами. Между кресел – квадратный столик в виде доски с шахматами.
Один снимок, второй, третий… Не осталось никаких сомнений: после гибели Пашки гостиная действительно была преображена. Долгие годы она выглядела так, как на фотографиях в альбоме. Я поспешно пролистала его до конца. Последний снимок датирован июнем этого года. В июне еще живая Раиса сфотографировала гостиную с фикусами, телевизором и шахматами. Сейчас все это исчезло без следа. До октября кто-то успел сделать перестановку и вернуть все так, как было пятнадцать лет назад.
Похоже, этот музей убийства создан в честь моего приезда.
Я отложила альбом.
Чья-то безжалостная издевка?
Напоминание о том, что и так оставалось неизгладимым из моей памяти?
Чем дольше я сидела в окружении вещей из прошлого, тем отчетливее понимала, что ошибаюсь. Кто-то позаботился не только о том, чтобы восстановить все в прежнем виде. Он – или она – положили здесь фотографии. Их приготовили для меня. Человек, подкрутивший стрелку времени, пытался мне что-то сказать.
Звуки, запахи того лета оживали в моей памяти. Я слышала гнусавый Пашкин голос, обещающий мне психушку. Видела его глумливую ухмылку. Та же обморочная слабость, что преследовала меня ту июньскую неделю, накатила волной и растворилась, оставив после себя слабое ощущение тошноты.
Не осознавая толком, что делаю, я поднялась и взяла малахитовую вазу. Орудие убийства, которое не могло, не должно было оказаться на прежнем месте.
Она была легкая. Не как пластиковая бутылка, конечно, но и не как камень.
Недоумевая, я покрутила ее в руках и вдруг поняла: это же гипс! Копия той старой вазы. Очень точная копия: я не отличила ее от настоящей, пока не почувствовала вес.
Вес!
Это ощущение – противоестественной легкости того, что должно было оказаться очень тяжелым – словно включило в моей памяти кнопку воспроизведения. Мне часто снилось, как я бью Пашку в висок. Но то, что я пережила в эту секунду, было в тысячу раз реалистичнее сна.
Время задвоилось, закружилось водоворотом, в котором расслоилось прошлое и настоящее, и я вновь подняла вазу над головой своего врага.
Девочка Тишка, нанеся смертельный удар, потеряла сознание.
Я-взрослая увидела, как рассыпается гипсовая ваза.
Озарение было таким ярким, что я непроизвольно зажмурилась. Меня пошатнуло, я села мимо кушетки, ударилась об пол и от боли немного пришла в себя.
Не может быть…
Я ударила Пашку не настоящей вазой.
Мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы эта мысль как следует укрепилась в сознании. Ваза была имитацией! Поделкой из гипса!
Вот почему я краешком ускользающего сознания видела блестящие осколки – она и в самом деле раскололась и внутри была не зеленой, а белой.
«Камин!»
Только камина мне не хватало, чтобы дорисовать невидимую часть моей картинки.
Пятнадцать лет назад мне почудилось в зеркале отражение малахитовых узоров. Сейчас я понимала, что ошиблась. Этого просто не могло быть. Маленькая Яна Тишко чувствовала себя плохо, в голове у нее мутилось. Иначе бы она сообразила, что камин в два раза выше стола. А значит, над ним стояла вторая ваза. Настоящая.
С которой бабушка Раиса и сделала копию.
Копчик ныл, и эта боль приземляла меня в моем времени, напоминая о реальности. Боль всегда реальнее всего.
Я выпрямилась, подошла к зеркалу, ковыляя как старуха. Отражение испугало меня: оно было не просто бледным, а мертвенным, синеватым.
Но сквозь бессилие, ошеломление и страх все ярче просвечивало понимание.
Если я ударила Пашку гипсовой вазой, я никак не могла его убить.
Если не я убила его, это сделал кто-то другой.
Часть 2
Глава 9
1
– Этой истории очень много лет, – сказала сидевшая в кресле миниатюрная черноглазая девушка, взъерошенная, как искупавшийся в пыли воробей. – Мне рассказывать по порядку?
– Если получится, – кивнул Макар Илюшин.
– Пятнадцать лет назад наша семья собралась в доме у моего деда. Нас было двенадцать человек: пятеро детей, семеро взрослых. Мы прожили вместе месяц, и в конце этого месяца я убила своего троюродного брата.
Она выглядела спокойной, эта крошка, похожая на птичку. На очень сосредоточенную птичку, подумал Бабкин. И слишком спокойной. Как молоко под крышкой кастрюли за секунду до того, как убежать. Маленькие пузырьки уже поднимаются со дна, но вы еще не придаете им значения. А зря.
– Три дня назад я вернулась в этот дом…
– Зачем? – перебил Макар. – Простите, это важно.
– Орешь, как будто тебя в задницу клюнули.
Она прибавила несколько крепких матерных слов, и я немного успокоился. Кто ругается, тот не помирает. Так я думал тогда, и хотя с возрастом выяснилось, что обобщения здесь не работают, в отношении Женьки я оказался прав.
2
Яна Тишко
После завтрака выглянуло солнце, и Алексей с Женькой решили прогуляться. Кажется, дом действовал им на нервы. А может быть, виной всему была я.
Слишком толстый слой воспоминаний окутывал нас. Словно вата – новогодние игрушки.
Я осталась одна. Ареал моего обитания постепенно расширялся: я уже поднималась в мансарду, заглядывала на второй этаж. Пора навестить самых старых призраков.
Сегодня мне было легче это сделать. Во-первых, в доме находились другие люди, и это внушало уверенность. Из-за их присутствия крепкий настой времени как будто был разбавлен водой. Его можно было пить без боязни отравиться.
Во-вторых, все комнаты изменились почти до неузнаваемости. Новая мебель, другие шторы – и все выглядит иначе.
Я собралась с духом. Выцветшие розы на обоях кланялись мне, когда я шла к гостиной. К той комнате, где я когда-то убила человека.
Несомненно, Прохор все там переставил. Интересно, сохранился ли портрет на стене, свидетель моего преступления?
С этой мыслью я распахнула дверь и окаменела.
Кто-то огромный взял меня за шкирку, словно котенка, и одним взмахом перебросил в двухтысячный год, где мне было двенадцать лет, я стояла, раскачиваясь от ужаса и горя, слушая чудовищные Пашкины обещания, и в конце концов, не выдержав, схватила первое, что подвернулось под руку.
Да, Прохор с Раисой меняли интерьер во всех комнатах.
Но в гостиной они не тронули ничего.
В это невозможно было поверить. Однако я стояла, озираясь, посреди тех самых вещей, которые окружали меня в тот летний вечер.
Камин, портрет, столик с вазой – с малахитовой вазой! Я в ужасе отдернула руку. Как она могла здесь оказаться? Она же раскололась!
Я что, схожу с ума?
Выйти отсюда скорее, захлопнуть дверь, сделать вид, что этой комнаты не существует! Несколько секунд я действительно собиралась сбежать. Но усилием воли заставила себя опуститься на кушетку.
Тише, Яна, тише.
Хотя таблетки действуют, у меня, оказывается, еще сохранилась способность задавать вопросы.
Отчего жуткий музей остался нетронутым?
Казалось, я умру, если не узнаю ответ. Может быть, таким образом дед пытался увековечить память мальчишки, к которому он был привязан?
В углу на кушетке лежал фотоальбом. Пытаясь успокоиться, я взяла его, открыла на первой попавшейся странице и чуть не вскрикнула.
Вот она, эта комната, на фотографии, подписанной: «2012 год». Толстая старая Раиса серьезно смотрит в объектив. Дед снимал широкоугольником, в кадр попали почти все предметы обстановки.
Она была другой! На стене вместо портрета телевизор. Кушетки нет, ее заменили глубокие кресла, вокруг которых толпятся деревянные кадки с фикусами. Между кресел – квадратный столик в виде доски с шахматами.
Один снимок, второй, третий… Не осталось никаких сомнений: после гибели Пашки гостиная действительно была преображена. Долгие годы она выглядела так, как на фотографиях в альбоме. Я поспешно пролистала его до конца. Последний снимок датирован июнем этого года. В июне еще живая Раиса сфотографировала гостиную с фикусами, телевизором и шахматами. Сейчас все это исчезло без следа. До октября кто-то успел сделать перестановку и вернуть все так, как было пятнадцать лет назад.
Похоже, этот музей убийства создан в честь моего приезда.
Я отложила альбом.
Чья-то безжалостная издевка?
Напоминание о том, что и так оставалось неизгладимым из моей памяти?
Чем дольше я сидела в окружении вещей из прошлого, тем отчетливее понимала, что ошибаюсь. Кто-то позаботился не только о том, чтобы восстановить все в прежнем виде. Он – или она – положили здесь фотографии. Их приготовили для меня. Человек, подкрутивший стрелку времени, пытался мне что-то сказать.
Звуки, запахи того лета оживали в моей памяти. Я слышала гнусавый Пашкин голос, обещающий мне психушку. Видела его глумливую ухмылку. Та же обморочная слабость, что преследовала меня ту июньскую неделю, накатила волной и растворилась, оставив после себя слабое ощущение тошноты.
Не осознавая толком, что делаю, я поднялась и взяла малахитовую вазу. Орудие убийства, которое не могло, не должно было оказаться на прежнем месте.
Она была легкая. Не как пластиковая бутылка, конечно, но и не как камень.
Недоумевая, я покрутила ее в руках и вдруг поняла: это же гипс! Копия той старой вазы. Очень точная копия: я не отличила ее от настоящей, пока не почувствовала вес.
Вес!
Это ощущение – противоестественной легкости того, что должно было оказаться очень тяжелым – словно включило в моей памяти кнопку воспроизведения. Мне часто снилось, как я бью Пашку в висок. Но то, что я пережила в эту секунду, было в тысячу раз реалистичнее сна.
Время задвоилось, закружилось водоворотом, в котором расслоилось прошлое и настоящее, и я вновь подняла вазу над головой своего врага.
Девочка Тишка, нанеся смертельный удар, потеряла сознание.
Я-взрослая увидела, как рассыпается гипсовая ваза.
Озарение было таким ярким, что я непроизвольно зажмурилась. Меня пошатнуло, я села мимо кушетки, ударилась об пол и от боли немного пришла в себя.
Не может быть…
Я ударила Пашку не настоящей вазой.
Мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы эта мысль как следует укрепилась в сознании. Ваза была имитацией! Поделкой из гипса!
Вот почему я краешком ускользающего сознания видела блестящие осколки – она и в самом деле раскололась и внутри была не зеленой, а белой.
«Камин!»
Только камина мне не хватало, чтобы дорисовать невидимую часть моей картинки.
Пятнадцать лет назад мне почудилось в зеркале отражение малахитовых узоров. Сейчас я понимала, что ошиблась. Этого просто не могло быть. Маленькая Яна Тишко чувствовала себя плохо, в голове у нее мутилось. Иначе бы она сообразила, что камин в два раза выше стола. А значит, над ним стояла вторая ваза. Настоящая.
С которой бабушка Раиса и сделала копию.
Копчик ныл, и эта боль приземляла меня в моем времени, напоминая о реальности. Боль всегда реальнее всего.
Я выпрямилась, подошла к зеркалу, ковыляя как старуха. Отражение испугало меня: оно было не просто бледным, а мертвенным, синеватым.
Но сквозь бессилие, ошеломление и страх все ярче просвечивало понимание.
Если я ударила Пашку гипсовой вазой, я никак не могла его убить.
Если не я убила его, это сделал кто-то другой.
Часть 2
Глава 9
1
– Этой истории очень много лет, – сказала сидевшая в кресле миниатюрная черноглазая девушка, взъерошенная, как искупавшийся в пыли воробей. – Мне рассказывать по порядку?
– Если получится, – кивнул Макар Илюшин.
– Пятнадцать лет назад наша семья собралась в доме у моего деда. Нас было двенадцать человек: пятеро детей, семеро взрослых. Мы прожили вместе месяц, и в конце этого месяца я убила своего троюродного брата.
Она выглядела спокойной, эта крошка, похожая на птичку. На очень сосредоточенную птичку, подумал Бабкин. И слишком спокойной. Как молоко под крышкой кастрюли за секунду до того, как убежать. Маленькие пузырьки уже поднимаются со дна, но вы еще не придаете им значения. А зря.
– Три дня назад я вернулась в этот дом…
– Зачем? – перебил Макар. – Простите, это важно.