Пирог из горького миндаля
Часть 19 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Чертовщина какая-то.
– Завтра Изольду хоронят, – сказал Вениамин. Жена лениво повернула к нему голову.
Они сидели под деревом, прижавшись спинами к стволу. Солнечный свет просачивался сквозь листву, пятна прыгали по траве.
– Хочешь пойти?
– Не хочу, но придется.
– Брось, отбудем свои два часа и сбежим.
– И два часа не хочу! Жуткая баба она была, между прочим!
– Так уж и жуткая? – усомнилась Тамара.
– А ты знаешь историю с ее сыном?
– Расскажи!
Тамара вытянулась на траве, закинула ногу на ногу и закурила, слушая мужа.
Давид был поздним ребенком, и отец его был неизвестен. Поговаривали, что Изольда родила его от одного очень популярного певца. Но певец был уродлив – спасали его талант и харизма, а Давид рос изумительно красивым мальчиком и вырос в прекрасного, библейской красоты юношу.
С детства мать внушала ему, что она пожертвовала ради него своим талантом. Сколько в этом было правды, а сколько лжи, никто не знал. Сама Изольда формулировала так: «Твоя жизнь вытянула из меня мой дар, и я потеряла его. Теперь ты стал моим даром, Давид». После родов у нее действительно испортился голос. Изольда еще некоторое время пела, но лет через пять оставила сцену.
Давид был ее собственностью. Ее любимым хрупким мальчиком. Его красота тоже принадлежала Изольде. Когда однажды он ввязался в драку и вернулся домой с синяком под глазом, Дарницкая устроила чудовищную сцену. «Ты не смеешь! – кричала она, захлебываясь в истерических рыданиях. – Не смеешь портить это! – И широко обводила рукой фигуру сына. – Это не твое, понял ты, подлец? Это мое!»
Та драка была первой и последней в жизни Давида. Тихий, робкий мальчик, он страшно боялся огорчить мать.
В восемнадцать лет Давид влюбился. Изольда была к этому готова. Войска ее давно стояли на заранее отведенных позициях, и орудия были заряжены. Сначала она не препятствовала сыну в его увлечении. «Пусть мальчик наиграется». Но когда юноша заговорил о женитьбе, в ход пошел весь арсенал трагических ухищрений и уловок, от сердечного приступа до слез и заламывания рук.
Свадьба расстроилась.
Жену Изольда нашла сыну сама. Внимательно изучила претенденток, отсеяла красивых, отбраковала умных, бестрепетно вычеркнула чрезмерно самостоятельных. В итоге остановилась на стоматологе по имени Соня. У самой Дарницкой зубы были не слишком хорошие, так что она убивала сразу двух зайцев. Неплохо, конечно, будь Соня еще и эндокринологом, думала Изольда, но нельзя требовать от жизни слишком многого.
Соня была крупная черноволосая женщина с усами и бородавкой над верхней губой. От красоты Давида она немела. По вечерам расчесывала ему волосы, любуясь мужем точно куклой или ангелом. Эта двойственность отношения сохранилась в ней навсегда: благоговейный восторг, приправленный требовательным чувством собственности. Изольда выбрала себе достойную преемницу.
– У них в семье был культ матери, – сказал Вениамин. – Везде ее портреты, фотографии. Изольда то, Изольда се… Вот мамино кресло, вот мамина подставка для ног!
– Откуда ты знаешь?
– Давид и рассказывал. Он, бедный, жил под двумя каблуками.
– Сам виноват.
Вениамин улыбнулся. Помолчал, передвинулся под тень нависающей ветки и спросил:
– Думаешь, Прохор ни о чем не догадывается?
Тамара пристально взглянула на мужа.
– Нет. Пока нет.
Вениамин опустился на траву и обхватил голову руками. Тамара впервые увидела, как он теряет над собой контроль.
– Тихо, тихо… – она присела рядом, гладила его по спине, по плечам. – Все будет хорошо.
– Может, стоит ему рассказать?
Тамара отстранилась.
– Что рассказать?
– Что я болен. Что нужны деньги. Нет, подожди! – глаза его вдохновенно заблестели. – Не ему! Матери! И пусть она его продавит…
Он увидел выражение ее лица и осекся.
– Веничек, ты сбрендил, – ласково сказала Тамара. – Куда она его продавит? Твоя мать ничем не поможет, только навредит.
– Тогда ему в ноги броситься!
– Что-то тебя на литературщину понесло.
– Мне не до шуток, знаешь ли!
Тамара покачала головой.
– Он об тебя подошвы вытрет, мой милый. Стоит ему понять, что ты от него зависишь, и больше уже никуда не денешься. Отыграются на тебе, Веничек, за все годы твоей свободы. Думаешь, я ошибаюсь?
Вениамин молчал.
– А потом, наигравшись, – мягко продолжала она, – выставят тебя пинком под зад без копейки денег. С цитатой «Ты все пела? Это дело! Так пойди же, попляши!».
Крылов добил Вениамина окончательно. Он уткнулся жене в плечо, обмяк.
– Но что же делать, Тома, что же делать?
– Во-первых, молчать. И матери ни слова.
– А вдруг она что-нибудь придумает?
Тамара вздохнула.
– Милый, твоя мама чудесная женщина. Но очень небольшого ума, ты уж меня прости за прямоту.
– Она меня любит!
– Если Прохор заподозрит, что она что-то скрывает, он вскроет ее как протухшую устрицу. Без всякого ножа. Поэтому делаем, как договорились. Не расклеивайся!
– Не могу!
– Можешь! – голос ее стал жестким. – Только не сейчас. Недолго осталось, потерпи.
– С чего ты взяла?
– Ты плохо знаешь своего отца. Он почти наигрался. Еще пару недель и объявит призовую лошадь. Вот тогда все и выложишь.
– А если…
– Что – если?
– Если что-нибудь пойдет не так?
Тамара посмотрела на мужа, он на нее. Оба прекрасно поняли, что скрывается за этим неопределенным «что-нибудь».
– Вдруг он выберет не нашего мальчика… – начал Вениамин, как будто именно это и хотел сказать с самого начала.
Тамара наклонилась к нему, взяла за отворот рубашки и несильно тряхнула.
– Слушай меня внимательно, Веничек… – она улыбнулась одними губами. – Он выберет нашего, поверь. У него просто не будет вариантов.
3
Последние дни Тишке все время казалось, что за ней следят. Не дома, а в лесу. Она чувствовала чужой взгляд как легкое жжение между лопаток, оборачивалась – но видела лишь подрагивающие ветки кустов. Это мог быть и ветер.
Она больше не заговаривала с матерью об отъезде. Ощущение угрозы, нависшей над домом Савельева, никуда не исчезло. После драки Лелика с Пашкой оно притихло на время, а затем дало о себе знать с новой силой – точно ноющий зуб. Но Тишка твердо убедилась, что мать не уедет из дома Прохора. Что-то крепко держало ее здесь.
Оставалось лишь одно: быть настороже. Не ввязываться в новые Женькины проекты. Не огрызаться на Прохора. Вести себя тише воды ниже травы.
– Две недели, – повторяла про себя Тишка. – Две недели!
Ей осталось вытерпеть совсем немного.
Кроме того, у нее была очень веская причина задержаться. Но о ней Тишка не говорила никому, даже Лелику.
Взрослые шептались, что Прохор устал от них. Он столько лет жил один – Раиса не в счет – и вдруг целая компания. Причем часть этой компании – его собственные дети, что, конечно, добавляет невыносимости бытию. Чужих вытерпеть еще можно. Но своих!
И Прохор срывается. Все чаще запирается в своей лаборатории. Накричал на Раису, которая принесла ему туда чай. Дядя Юра попытался вступиться за мать, и его чуть не выгнали из дома.
После драки с Пашкой дед сначала привечал Лелика. Все опасались, что мальчишке достанется, но они плохо знали деда: он расценил его нападение на более сильного брата как проявление характера. Приблизил к себе Юриного сына, захвалил. Однако вскоре Лелик ему наскучил.
– Завтра Изольду хоронят, – сказал Вениамин. Жена лениво повернула к нему голову.
Они сидели под деревом, прижавшись спинами к стволу. Солнечный свет просачивался сквозь листву, пятна прыгали по траве.
– Хочешь пойти?
– Не хочу, но придется.
– Брось, отбудем свои два часа и сбежим.
– И два часа не хочу! Жуткая баба она была, между прочим!
– Так уж и жуткая? – усомнилась Тамара.
– А ты знаешь историю с ее сыном?
– Расскажи!
Тамара вытянулась на траве, закинула ногу на ногу и закурила, слушая мужа.
Давид был поздним ребенком, и отец его был неизвестен. Поговаривали, что Изольда родила его от одного очень популярного певца. Но певец был уродлив – спасали его талант и харизма, а Давид рос изумительно красивым мальчиком и вырос в прекрасного, библейской красоты юношу.
С детства мать внушала ему, что она пожертвовала ради него своим талантом. Сколько в этом было правды, а сколько лжи, никто не знал. Сама Изольда формулировала так: «Твоя жизнь вытянула из меня мой дар, и я потеряла его. Теперь ты стал моим даром, Давид». После родов у нее действительно испортился голос. Изольда еще некоторое время пела, но лет через пять оставила сцену.
Давид был ее собственностью. Ее любимым хрупким мальчиком. Его красота тоже принадлежала Изольде. Когда однажды он ввязался в драку и вернулся домой с синяком под глазом, Дарницкая устроила чудовищную сцену. «Ты не смеешь! – кричала она, захлебываясь в истерических рыданиях. – Не смеешь портить это! – И широко обводила рукой фигуру сына. – Это не твое, понял ты, подлец? Это мое!»
Та драка была первой и последней в жизни Давида. Тихий, робкий мальчик, он страшно боялся огорчить мать.
В восемнадцать лет Давид влюбился. Изольда была к этому готова. Войска ее давно стояли на заранее отведенных позициях, и орудия были заряжены. Сначала она не препятствовала сыну в его увлечении. «Пусть мальчик наиграется». Но когда юноша заговорил о женитьбе, в ход пошел весь арсенал трагических ухищрений и уловок, от сердечного приступа до слез и заламывания рук.
Свадьба расстроилась.
Жену Изольда нашла сыну сама. Внимательно изучила претенденток, отсеяла красивых, отбраковала умных, бестрепетно вычеркнула чрезмерно самостоятельных. В итоге остановилась на стоматологе по имени Соня. У самой Дарницкой зубы были не слишком хорошие, так что она убивала сразу двух зайцев. Неплохо, конечно, будь Соня еще и эндокринологом, думала Изольда, но нельзя требовать от жизни слишком многого.
Соня была крупная черноволосая женщина с усами и бородавкой над верхней губой. От красоты Давида она немела. По вечерам расчесывала ему волосы, любуясь мужем точно куклой или ангелом. Эта двойственность отношения сохранилась в ней навсегда: благоговейный восторг, приправленный требовательным чувством собственности. Изольда выбрала себе достойную преемницу.
– У них в семье был культ матери, – сказал Вениамин. – Везде ее портреты, фотографии. Изольда то, Изольда се… Вот мамино кресло, вот мамина подставка для ног!
– Откуда ты знаешь?
– Давид и рассказывал. Он, бедный, жил под двумя каблуками.
– Сам виноват.
Вениамин улыбнулся. Помолчал, передвинулся под тень нависающей ветки и спросил:
– Думаешь, Прохор ни о чем не догадывается?
Тамара пристально взглянула на мужа.
– Нет. Пока нет.
Вениамин опустился на траву и обхватил голову руками. Тамара впервые увидела, как он теряет над собой контроль.
– Тихо, тихо… – она присела рядом, гладила его по спине, по плечам. – Все будет хорошо.
– Может, стоит ему рассказать?
Тамара отстранилась.
– Что рассказать?
– Что я болен. Что нужны деньги. Нет, подожди! – глаза его вдохновенно заблестели. – Не ему! Матери! И пусть она его продавит…
Он увидел выражение ее лица и осекся.
– Веничек, ты сбрендил, – ласково сказала Тамара. – Куда она его продавит? Твоя мать ничем не поможет, только навредит.
– Тогда ему в ноги броситься!
– Что-то тебя на литературщину понесло.
– Мне не до шуток, знаешь ли!
Тамара покачала головой.
– Он об тебя подошвы вытрет, мой милый. Стоит ему понять, что ты от него зависишь, и больше уже никуда не денешься. Отыграются на тебе, Веничек, за все годы твоей свободы. Думаешь, я ошибаюсь?
Вениамин молчал.
– А потом, наигравшись, – мягко продолжала она, – выставят тебя пинком под зад без копейки денег. С цитатой «Ты все пела? Это дело! Так пойди же, попляши!».
Крылов добил Вениамина окончательно. Он уткнулся жене в плечо, обмяк.
– Но что же делать, Тома, что же делать?
– Во-первых, молчать. И матери ни слова.
– А вдруг она что-нибудь придумает?
Тамара вздохнула.
– Милый, твоя мама чудесная женщина. Но очень небольшого ума, ты уж меня прости за прямоту.
– Она меня любит!
– Если Прохор заподозрит, что она что-то скрывает, он вскроет ее как протухшую устрицу. Без всякого ножа. Поэтому делаем, как договорились. Не расклеивайся!
– Не могу!
– Можешь! – голос ее стал жестким. – Только не сейчас. Недолго осталось, потерпи.
– С чего ты взяла?
– Ты плохо знаешь своего отца. Он почти наигрался. Еще пару недель и объявит призовую лошадь. Вот тогда все и выложишь.
– А если…
– Что – если?
– Если что-нибудь пойдет не так?
Тамара посмотрела на мужа, он на нее. Оба прекрасно поняли, что скрывается за этим неопределенным «что-нибудь».
– Вдруг он выберет не нашего мальчика… – начал Вениамин, как будто именно это и хотел сказать с самого начала.
Тамара наклонилась к нему, взяла за отворот рубашки и несильно тряхнула.
– Слушай меня внимательно, Веничек… – она улыбнулась одними губами. – Он выберет нашего, поверь. У него просто не будет вариантов.
3
Последние дни Тишке все время казалось, что за ней следят. Не дома, а в лесу. Она чувствовала чужой взгляд как легкое жжение между лопаток, оборачивалась – но видела лишь подрагивающие ветки кустов. Это мог быть и ветер.
Она больше не заговаривала с матерью об отъезде. Ощущение угрозы, нависшей над домом Савельева, никуда не исчезло. После драки Лелика с Пашкой оно притихло на время, а затем дало о себе знать с новой силой – точно ноющий зуб. Но Тишка твердо убедилась, что мать не уедет из дома Прохора. Что-то крепко держало ее здесь.
Оставалось лишь одно: быть настороже. Не ввязываться в новые Женькины проекты. Не огрызаться на Прохора. Вести себя тише воды ниже травы.
– Две недели, – повторяла про себя Тишка. – Две недели!
Ей осталось вытерпеть совсем немного.
Кроме того, у нее была очень веская причина задержаться. Но о ней Тишка не говорила никому, даже Лелику.
Взрослые шептались, что Прохор устал от них. Он столько лет жил один – Раиса не в счет – и вдруг целая компания. Причем часть этой компании – его собственные дети, что, конечно, добавляет невыносимости бытию. Чужих вытерпеть еще можно. Но своих!
И Прохор срывается. Все чаще запирается в своей лаборатории. Накричал на Раису, которая принесла ему туда чай. Дядя Юра попытался вступиться за мать, и его чуть не выгнали из дома.
После драки с Пашкой дед сначала привечал Лелика. Все опасались, что мальчишке достанется, но они плохо знали деда: он расценил его нападение на более сильного брата как проявление характера. Приблизил к себе Юриного сына, захвалил. Однако вскоре Лелик ему наскучил.