Пианино из Иерусалима

Ракель отвела гостей к контейнеру, вновь сдвинула засов. Александра, пользуясь телефоном, как фонариком, осветила пианино, стоявшее у дальней стенки. Павел выразительно откашлялся и проговорил:

– Античная вещь.

– Завтра я буду вас ждать. – Ракель тоже рассматривала пианино, словно видела его впервые. – Да, это оно. Пианино из Иерусалима. Другого в мошаве просто не было.





* * *


В Хайфу возвращались, когда уже стемнело. Ночь наступила сразу, черная, наполненная огнями. Александра глядела в окно и была так молчалива, что Павел забеспокоился:

– Все в порядке?

– Да-да, – очнулась она от своих мыслей. – Просто Ракель рассказала странную историю.

– Поделитесь со мной, – попросил он. – Все не так скучно будет за рулем.

– Это их семейная история, – уклончиво ответила художница. – Очень давняя. Тогда ни меня, ни вас еще на свете не было.

– Но вы из-за нее расстроились, я же вижу.

– Просто задумалась. Это настоящий детектив, если хотите.

Павел запрокинул голову и коротко хохотнул:

– Детектив в мошаве! Вот в Хайфе – чего только не бывает, я мог бы вам порассказать… Слушайте, завтра с утра я поеду в порт договариваться о грузовике и контейнере. Вам бы лучше поехать со мной. Стоимость будет от многого зависеть – от срока доставки, например.

– Конечно, я поеду! Вы только разбудите меня.

– И все-таки не понимаю, зачем тащить в такую даль эту рухлядь, – продолжал Павел. – Неужели у людей столько лишних денег? Это что, их фамильная реликвия?

Александра не ответила.

– Тайна! – иронично произнес Павел, обращаясь, по всей видимости, к красным габаритным огням идущей впереди машины. – Я тоже когда-то хранил тайны своих клиентов. Пока один из них не подставил меня так, что пришлось брать кредит, чтобы не проститься с жизнью. Можете себе представить: дал мне на оценку и продажу заведомо фальшивую вещь. Несессер якобы середины девятнадцатого века, двенадцать туалетных принадлежностей, слоновая кость, серебро, перегородчатая эмаль… Роскошная вещь в отличной сохранности. Я ухватился. И сразу нашелся клиент, очень солидный человек.

Последние слова Павел произнес уныло.

– Он хотел купить немедленно. Мне срочно нужны были мои комиссионные. Я торопился и решил обойтись без независимой экспертизы. Я ведь и сам в этом разбираюсь. Сделка состоялась. Через неделю ко мне в квартиру вломились две гориллы – охранники этого покупателя. Поволокли к нему на расправу. Эта французская вещь оказалась чистым материковым Китаем. Вчерашнего производства. Нет, серебро было серебром, эмаль – эмалью, а не лакированной краской. Кость, правда, не слоновая, но кость. Яка, что ли. Бить они меня не били, правда. Пообещали просто убить. Мужик, который всучил мне несессер, от всего отрекся. Мне нужно было вернуть клиенту деньги и оплатить моральный ущерб. Это было начало конца. Диана думала, что вышла замуж за удачливого коммерсанта. И тут вот это все.

Павел помотал головой, словно вдруг получил невидимую пощечину.

– После этого моя репутация испортилась. Мне перестали доверять хорошие сделки. Пришлось заниматься мелочами, клянчить заказы. Улыбаться, делать вид, что дела идут превосходно. Тогда у меня появились мысли, что нужно все полностью изменить. Уехать в Израиль, начать сначала. Но здешней реальности я не знал. Тут таких умных и предприимчивых, как я, – пруд пруди. В основном занимаются тем, что пытаются залезть друг к другу в карман. А такие вещи я всегда просекаю слишком поздно.

Он рассказывал о своих неудачах, жаловался на жену и явно рассчитывал на сочувственное внимание. Александра слушала вполуха. Она вновь и вновь перебирала подробности истории, которую рассказала Ракель. История была очень простой и вместе с тем таила в себе нечто темное, непроницаемое. «Такое случается, это классическая драма – две сироты, недобросовестный опекун… Бунт. Ссора. Но что дальше? Пятнадцатилетняя девочка, музыкантша, берет топор и убивает дядю? Выкапывает в курятнике деньги и бежит с ними? Не в Хайфу, где можно скрыться, откуда идут поезда и автобусы во все концы страны. А в противоположную сторону. В поля. Могила на краю кукурузного поля. Денег не нашли. Это похищение? Или спланированное убийство? Тогда должен был быть либо похититель, либо сообщник. Кто-то же ее похоронил. Его тоже, как я понимаю, не нашли. А может, не искали. Никто ничего не видел. Фотографии пропали – как это понимать? Она взяла их с собой? Зачем?»

Все время, пока художница задавала себе эти вопросы, перед ней стояло лицо Иланы. «Она написала Ракель, что картина имеет отношение к истории мошава. Значит, история Анны ей известна. Она знает, что за комната изображена на картине, что за девушка. И велела привезти «это самое» пианино – указала на инструмент на картине. Это подруга Анны, о которой младшая сестра ничего не знала? Они примерно, должны быть ровесницы. Но почему Генрих так воинственно настроен?»

Александре не удавалось дословно вспомнить того, что говорил ей муж Иланы, когда позвонил во время посадки в самолет. «Упоминал опасность? Нет, неприятности, большие неприятности. Просил оставить себе деньги. Он сказал, помню, “проклятое пианино”. Был вне себя…»

– А вы меня совсем не слушаете, – донесся до нее голос спутника. Александра повернула к нему голову:

– Я все слышу. Просто устала очень.

– Я говорю, что завтра, когда мы управимся с грузом, приглашаю вас на прогулку по Хайфе. И на ужин, конечно.

– Спасибо, – скованно улыбнулась художница. – Прогулки будет совершенно достаточно. Я обычно не ужинаю.

– Вот как вы меня отщелкали. – В голосе мужчины слышалась обида. – А ведь я от чистого сердца приглашаю. Когда еще придется увидеть кого-нибудь из Москвы…

– Вы меня не так поняли, – примирительным тоном произнесла Александра. – Я действительно не поклонница ресторанов. Вот и все.

Ей было неловко, что она так молниеносно отвергла приглашение на ужин. «Будто ханжа и недотрога», – упрекала она себя. Но ей хорошо запомнились наставления Марины Алешиной, предупреждавшей, что поощрять ухаживания Павла не стоит.

– Тогда можно просто посидеть в кафе на пляже, – предложил Павел. – Конечно, в декабре там мало что работает – холодно, ветер… Но есть застекленные веранды при гостиницах, которые выходят к морю. В вашем отеле тоже есть.

– Договорились, – без особого воодушевления согласилась художница. – Только это я вас приглашаю. Вы столько для меня сделали!

– Ни в коем случае, – отрезал Павел. – Вы меня обидите!

«Легко тебя обидеть», – подумала она. Александра избегала так называемых ранимых людей – не потому, что действительно боялась их ранить, а потому, что считала их манипуляторами. Такие люди постоянно напоминали о своей уязвимости, ставили рамки, диктовали условия… И сами верили в свою исключительность. Александра по опыту знала, что такие люди сами ничуть не боятся обидеть кого-то. «Вроде он отзывчивый человек и бескорыстно для меня старается, теряет время… А все-таки мне с ним неуютно».






* * *


В лобби отеля Александра еле-еле рассталась со своим спутником, договорившись, что он будет ждать ее на этом же месте ровно в восемь утра. Глаза у нее слипались, она мечтала только об одном – вытянуться в кровати и погрузиться в глубокий черный сон без сновидений. Но Павел все не отпускал ее. Было видно, что идти ему некуда, и он не торопится остаться один. Жалость боролась в Александре с раздражением. Наконец, она довольно резко попрощалась и пошла к лифту не оглядываясь. Зайдя в кабину и нажав кнопку, художница бросила последний взгляд в холл. Павел стоял на том месте, где она его оставила, и смотрел на нее все время, пока медленно закрывались дверцы кабины.

В номере ее встретил ослепительный мертвенный свет люстры, отраженный белыми стенами, белой кроватью, белой блестящей плиткой на полу. Александра зажмурилась и, нашарив выключатель, погасила люстру. «Разве я ее включала? – пыталась она припомнить, почти на ощупь продвигаясь к чайному столику, на котором стояла настольная лампа. – Наверное, горничная включила и забыла».

Загорелся мягкий свет под белым матовым абажуром. Дизайнер – если только он был – явно обожал белый цвет. Он не утруждал себя поиском контрастных цветовых пятен – Александра разбавила бы эту больничную белизну красным, лиловым, золотом… Белое-белое внушало ей тревогу, напоминая о болезни, о смерти, о чистом холсте, бросающем вызов художнику…

Над балконной дверью надулась и опала белая занавеска. «Она и балкон не закрыла, – Александра переступила порожек и вышла на балкон. – Я точно закрывала».

Набережная, унизанная поддельным жемчугом фонарей, тянулась в обе стороны и казалась бесконечной. В темноте тихо рычало море. Сон, так манивший Александру, внезапно прошел. Ей хотелось выйти в город, пройтись по незнакомым улицам, выпить кофе в каком-нибудь крошечном заведении на один-два столика – во всех городах мира, где ей случалось бывать, она предпочитала такие грязноватые забегаловки дорогим ресторанам, куда ее приглашали на деловые ужины солидные клиенты. Александра боролась с этим искушением, понимая, что прежде всего ей нужно как следует выспаться… В комнате глухо зазвонил телефон, оставленный в сумке. Она поспешила за ним.

Звонила Илана. Александра, сама себе удивляясь, помедлила пару секунд, прежде чем ответить. Ей вспомнилась Ракель Хофман. «Ей Илана сказала, что не любит говорить по телефону».

– Да, я слушаю! – сказала она, наконец ответив на звонок.

– Как успехи? – без предисловий поинтересовалась клиентка.

– Все идет отлично, – бодро заверила ее художница. – Мы были в Вифлееме и видели пианино. Завтра утром везем его в порт, отправляем. И я передала Ракель Хофман картину. Так что, не беспокойтесь…

– Кто это «мы»? – изменившимся голосом осведомилась Илана. – Кто еще занимается моим делом?

Александра проклинала свою беспечность. «Кто меня за язык тянул, ей совсем не нужно знать о Павле!» Но отступать было поздно.

– Не беспокойтесь, – повторила она, стараясь не выдать своего волнения. – Это просто русскоязычный шофер, которого я наняла. Без него я не так скоро попала бы в Вифлеем.

– Откуда он взялся? – напористо и нервно спросила Илана. – Как вы его нашли?

– В аэропорту… Случайно… – растерялась Александра. Она начала врать, и чувствовала себя ужасно – не потому, что так уж ненавидела ложь, а потому, что знала – большинство обманов рано или поздно раскрывается.

Илана пробормотала что-то неразборчивое и, кажется, не по-русски. Потом громко произнесла:

– Нанимайте шофера, если нужно, но ни в какие детали его не посвящайте. И никого другого. Вы меня поняли?

– Да, конечно, – ответила Александра. Ее лицо пылало.

– Вы общались с Ракель Хофман при этом шофере?

– Нет, он сидел в машине, – снова соврала Александра.

– Хорошо. – Тон заказчицы немного смягчился. До этого в ее голосе хрустело битое стекло. – Эта Ракель ничего не говорила о картине?

– Она очень много о ней говорила, – сообщила Александра, радуясь, что опасная тема с «шофером» закрыта. – Она узнала и комнату, и девушку. Оказывается, это портрет ее старшей сестры. Ракель рассказала мне очень печальную и загадочную историю, которая случилась много лет назад. Девушка, которая сидит за пианино, погибла. Ее звали Анна.

– Все верно, – бесстрастно подтвердила Илана. – Ее больше нет. Что она еще говорила?

– Там было еще убийство… Убили дядю Анны и Ракель, их опекуна. Убили и ограбили. Анна пропала. Ее тело обнаружили случайно, через год. А убийцу так и не нашли.

– Все верно, – вздохнула Илана. – Значит, правдивые слухи до меня доходили. Я к тому времени, когда все это случилось, уже в мошаве не жила. И в Израиле тоже. Ну, время позднее, вы устали, думаю. Постарайтесь отправить пианино завтра же.

– Я все для этого сделаю! – горячо пообещала Александра. Но собеседница уже пропала из трубки.

Александра приняла душ – такой горячий, какой только могла вытерпеть. Ее немного знобило – от усталости или от волнения. Отчего она волновалась, художница и сама не понимала. «Все идет хорошо!» – убеждала она себя, расчесывая мокрые волосы и включая гостиничный фен. Ее отражение в запотевшем зеркале выглядело наброском, подмалевкой на холсте – смутное пятно лица, белый халат. «Про Павла я зря заикнулась, но кажется, Илана успокоилась. С другой стороны, она не предупреждала, что дело настолько секретное. Тогда бы я обошлась и без его помощи…»

Мысли путались, голова немного кружилась – сон был уже близко, теплыми ладонями сжимал виски, вкрадчиво гладил затылок. Александра погасила свет и забралась в кровать. Натянув одеяло до подбородка, закрыла глаза. На стене номера лежала ребристая тень жалюзи – словно рентгеновский снимок грудной клетки средиземноморской ночи. В Италии, в Греции – везде, где ей случалось бывать по работе, ночью на стене гостиничного номера появлялся этот рисунок. Александра безотчетно улыбнулась… И провалилась во тьму.

Из сна ее вырвал звонок мобильного телефона. Она вслепую пошарила по тумбочке, смахнула телефон на плиточный пол, сразу проснулась, испугавшись, что он разбился… Но экран уцелел. И на нем светилось имя Ракель Хофман – на прощание женщины обменялись телефонами.

– Да? – хрипло проговорила Александра, спуская ноги на пол и тут же отдергивая их – плитки показались ей ледяными.

– Я вас не разбудила? – спросила Ракель.

– Нет-нет, – соврала Александра. Часы показывали начало двенадцатого. – Что-то случилось?

– Это насчет картины, – виновато произнесла Ракель. – Я просто не смогла удержаться, хотя можно было подождать до утра. Я пытаюсь понять… Там кое-что странное.

– Да? – Сон мигом прошел, художница насторожилась. – Что именно?

– Понимаете, комната нарисована очень точно. Кто там хоть раз был, тот сразу ее узнает. Но вот то, что в окне!