Пианино из Иерусалима
Часть 7 из 33 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я не знаю, откуда оно попало к нам в музей, – покачала головой Ракель. – Просто кто-то выбрасывал старый хлам из сарая, а пианино пожалел. Привез к нам. Я на него никогда внимания не обращала.
– Моя заказчица уверена, что пианино – то самое.
– Она права, наверное, – покладисто согласилась Ракель. – Сколько таких пианино может быть в мошаве? Тут людей не так много. Интересно, кто нарисовал эту картину?
– Это я как раз знаю, – заметила Александра. – Обычно я не говорю о делах заказчика, но, сдается мне, это не тайна. Меня не просили хранить этот секрет. Автор – муж моей московской заказчицы.
– Этой Иланы? – Ракель сдвинула на переносице четко обрисованные брови. – Интересно. Получается, он бывал в том доме и знал Анну?
– Несомненно! – кивнула Александра. – Такие детали не выдумаешь, вы вот сразу узнали и комнату, и сестру. Или же… Он мог рисовать по фотографии. Но полотно старое. Я сужу по состоянию холста и красок. Ему вполне может быть около шестидесяти лет.
– А как его зовут? – Ракель жадно рассматривала картину, которую поставила рядом с собой на свободный стул.
Поколебавшись – художница нарушала все свои принципы относительно тайны заказа, – Александра ответила:
– Генрих. А судя по тому, что у его жены фамилия – Магр, то Генрих Магр.
– Не помню ни одного Генриха среди знакомых Анны. – Ракель не сводила взгляда с картины, словно заворожившей ее. – И фамилию слышу впервые.
– Илана упомянула, что она родилась в Вифлееме.
Ракель задумчиво сделала глоток вина. Ее глаза затуманились, она вновь переживала прошлое, глядя на картину.
– Илана – имя популярное. Может, у сестры была знакомая Илана… Когда тебе десять, а сестре пятнадцать, это два разных мира… Когда Анна пропала, я это очень хорошо поняла. Меня расспрашивали больше всех, думали, что сестра должна все знать. А я не могла ответить на каждый второй вопрос.
– Вы сказали… – нерешительно произнесла Александра. – Извините, если причиняю вам боль, но… Вы сказали, что вашу сестру убили?
– Я вам расскажу, – ответила Ракель.
В этот момент Павел издал легкий мелодичный храп. Очнулся, изумленно огляделся, словно не понимая, где находится.
– В кухне стоит диван, – Ракель махнула в сторону открытой двери. – Там есть подушка.
– Спасибо огромное, – пробормотал мужчина, растер ладонями лицо и, слегка пошатываясь, словно все еще во сне, направился в кухню. Оттуда донесся скрип рассохшейся мебели, на которую грузно осело тело.
– Я все вам расскажу, – повторила Ракель. – Я это рассказывала много раз, когда пропала Анна. Очень давно…
* * *
Рассказывая, она смотрела не на гостью, а на картину, и говорила словно со своим прошлым, почти забытым и внезапно ворвавшимся в ее жизнь.
– Мы с сестрой не отсюда, мы родились в Хайфе. Отец работал в порту, мама ходила убирать квартиры. Квартира была крошечная, вся в плесени, в Бат-Галим, у самого моря. Жили бедно, но после войны многие так жили. Однажды отец управлял неисправным подъемником, груз сорвался и ранил его. Он умер там же, на месте. Его не решились вытащить из-под контейнера. Мама уже тогда болела. К врачам она не обращалась, бегала по уборкам, зарабатывала деньги. Потом у нее вдруг отказали почки. Через неделю мы остались одни. На похороны приехал мамин брат, из Вифлеема. Мы никогда его не видели раньше, он не ладил с нашим отцом, как сказала однажды мама. Он забрал нас с сестрой сюда.
Ракель говорила монотонно и как будто равнодушно, но именно это скованное звучание голоса, прежде веселого и оживленного, яснее всего свидетельствовало о боли.
– Детей у дяди с тетей не было. Жили они хорошо – это всегда был богатый мошав. Мне было пять лет, сестре – десять. Для нас началась новая жизнь. Тетя красиво одевала нас, причесывала, брала с собой в гости, покупала подарки. Один раз сестра сказала, что она играет с нами, как с куклами. Я этого не поняла. Теперь понимаю. Ей было приятно везде показывать двух сирот, которых они так балуют, она любила слушать, когда ей говорили, что они с дядей сделали святое дело. В гостях она целовала нас. Дома – никогда. А дядя нас просто не замечал.
Загорелые пальцы Ракель скребли край стола, словно пытаясь ухватить что-то невидимое. Она не сводила глаз с картины.
– Тетя умерла, когда Анне было двенадцать, а мне семь лет. Тогда мы по-настоящему остались одни. Мы не любили тетю, потому что она не любила нас. Но дядя был совсем как чужой, хотя он кровный родственник. Он начал на нас экономить. Тетя покупала нам ткань на платья и отдавала шить портнихе. Дядя велел Анне научиться шить самой. Через год она могла сшить что угодно, и себе и мне. Со стороны было ничего не заметно, все жалели дядю. А мы за столом боялись взять лишний кусок хлеба. Он ничего не говорил, но смотрел, как мы едим, и это было очень…
Голос внезапно сел, словно кто-то схватил Ракель за горло. Александра слушала, затаив дыхание. Она сама не понимала, отчего эта простая история так захватывает ее.
– Анна мечтала играть на рояле. Дядя согласился, чтобы она училась музыке, только потому, что уроки были бесплатные. Анну учила старушка, соседка. Эта семья переехала в наш мошав из Иерусалима, и пианино они привезли с собой. Многие люди тут впервые увидели пианино. Вот, на картине и нарисована та самая комната, где они занимались. Учительница считала, что у Анны есть талант. Дядя, наверное, не согласился бы на эти занятия, но он очень любил все бесплатное.
Губы женщины презрительно скривились.
– Конечно, сам он пианино покупать не собирался. Чтобы заниматься дома, Анна нарисовала на доске клавиатуру и часами сидела перед ней, выстукивала музыку. И каждую свободную минуту бегала к учительнице. Та записала ее на конкурс молодых музыкантов-любителей в Хайфе. Это было в шестьдесят третьем году. В том году Анна и пропала…
Пауза. Солнце опускалось за гряду Кармель, запутавшись в уходящих к морю тучах. Между розовых кустов показался тощий рыжий кот с острой мордочкой. Он вопросительно смотрел на Ракель, как будто тоже слушал.
– Анна выиграла конкурс! Это было невероятно. Мы все так ею гордились, весь мошав! Про нее написали в журнале «Давар а-Шавуа»[5]. Такая хорошая заметка, с фотографией за роялем! Мы читали всей школой, да что там – всем мошавом! А дядя… Он совсем не радовался. И один раз даже пытался разорвать журнал, но Анна спрятала его. Дядя сказал, что все эти глупости ему надоели. Что мы с Анной не миллионеры и едим его хлеб. И что он не позволит ей больше заниматься музыкой. Что она будет шить на заказ.
В соседнем саду, отделенном живой изгородью, показались люди. Они разжигали мангал, смеялись, и Александра, сидевшая к ним лицом, то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Было ясно, что чужаки здесь – редкость.
– Анна отвечала ему очень смело. Впервые она решилась… Сказала, что станет пианисткой и знает, куда ей идти.
Он… Ударил ее по лицу. Проклятый!
Над изгородью показался дымок, запахло шашлыком. Павел в кухне заворочался на диване, словно его будил запах.
– На другое утро мой класс отправился в поход с ночевкой, – продолжала Ракель. – Мы должны были идти весь день, осматривать кибуцы, коровники, фабрику оливкового масла. Потом стреляли из лука. Ночевали в разрушенной школе, спали в мешках на полу. Утром пошли обратно другой дорогой. Я вернулась домой только к десяти вечера. Еле дотащила рюкзак. Меня сразу удивило, что все окна в доме темные. А когда вошла и включила свет, сразу увидела дядю. Он лежал на полу, в луже крови. Мертвый.
Александра была готова поклясться – в голосе рассказчицы прозвучало удовлетворение.
– Все было перевернуто, разбросано по всему дому. Анны нигде не было. Поднялась тревога, приехала полиция. Дядю убили сзади, ударом топора в голову. А куда делась сестра, было непонятно. Обыскали все дома, все сараи. Начали обыскивать соседние кибуцы. Ее вещи остались на месте. Никто из соседей ничего не слышал и не видел. Посторонние в мошав не въезжали. Здесь один въезд, и там сидел сторож. Правда, кто-то мог появиться со стороны полей… Там дальше – арабская деревня.
– Так может быть… – вырвалось у Александры. Она осеклась, испугавшись тех слов, что просились на язык. Ракель ответила ей жестким взглядом. Помолчав, женщина произнесла:
– Нет, Анна не убивала. Она бы не сделала этого, она бы просто сбежала. Ее саму убили.
– Ее… нашли?
Ракель вонзила пальцы в волосы с такой силой, словно хотела вырвать прядь:
– Да, через год. В пяти километрах отсюда. И что странно… Я надеялась, что она все-таки сбежала, и тогда она должна была двигаться в сторону Хайфы, чтобы сесть на поезд или автобус и уехать в центр. А она, наоборот, направилась вглубь долины. Тело нашли в канаве между кукурузными полями. Ее закопали рядом с канавой, а когда пошли сильные ливни, могилу размыло, и тело упало в воду. Я…
Ее голос вновь пресекся. Ракель сделала усилие, чтобы продолжать.
– Я ее опознала. Я узнала платье.
– Вот это? – Александра взглянула на картину.
– Другое… Красное, в белых цветах. Я и сейчас помню все ее платья. Я помогала ей шить… А вот лицо почти забыла… Когда хочу вспомнить, вижу то, что мне показали в морге. Лицо обглодали полевые крысы.
И словно проснувшись, женщина взглянула на Александру и добавила уже другим, более твердым голосом:
– А знаете, что странно? Когда объявили розыск, нужна была фотография Анны. Так вот, ни одной фотографии в доме не нашли. Все пропало. Словно кто-то хотел стереть даже память о ней. У ее учительницы музыки нашлась фотография, где они снялись вместе, после конкурса, по ней и искали. Фотография была плохого качества… Лицо трудно разглядеть.
– А журнал? – спросила Александра. – Ведь был еще журнал с фотографией вашей сестры?
– Полиция взяла ту фотографию, которая была у учительницы. Про журнал вспомнили, но тот, который был у нас, пропал. Это был единственный журнал на весь мошав, а искать в библиотеке в Хайфе не было времени. Полицейские сказали, что не нужно, раз одну фотографию уже нашли.
– Значит, и журнал пропал… – медленно проговорила Александра. – Значит, похититель знал, что там есть фотография Анны.
– Получается, что знал, – кивнула Ракель. – Хотя Анна сама его несколько раз перепрятывала, от дяди. Пока журнал не исчез окончательно.
– Вашего дядю ограбили?
Ракель несколько раз кивнула, и снова на ее лице мелькнула тень злорадства:
– Да, все забрали. Он не доверял банкам и хранил деньги в тайнике. Тайник нашли и вскрыли. Там должна была быть большая сумма. Мы с Анной не знали, сколько в точности. Зато знали, где тайник. Дядя разводил кур. Мы должны были чистить сарай, где они жили, кормить их. Яйца он собирал сам, никому не доверял. И не разрешал нам с ним ходить туда, когда он собирает яйца. Один раз мы за ним подсмотрели. Он сидел в углу курятника и закапывал что-то в землю. Потом поставил сверху корзину, где курица сидела на яйцах. Вид у него был такой, будто он что-то украл. Так вот, после убийства на этом месте нашли свежую землю и яму, а в яме – пустую железную коробку. Из-под английских конфет.
И, внезапно поднявшись со стула, Ракель закончила:
– Деньги полиция не нашла. И сестру не нашла. Ее нашел тракторист. Знаете, я бы очень хотела поговорить с этим Генрихом… Как его фамилия?
– Магр. – Александра тоже встала. – Я вам скажу только одно: он был очень против того, чтобы картина отправилась в Израиль. Но его жена сказала, что картина принадлежит ей и чтобы я его не слушала.
– Да? – Ракель сощурилась, внимательно глядя в лицо собеседнице. – Значит, он чего-то боится?
– Все может быть, – сдержанно подтвердила Александра.
– А жена его немного странная, – подумав несколько секунд, добавила Ракель. – У нашего музея есть сайт, один мальчик недавно сделал. Там можно делать пожертвования, писать отзывы… И там есть мой мейл. Она написала мне письмо, сообщила, что обладает картиной, имеющей отношение к истории мошава, и хочет подарить ее музею. Я, конечно, ответила, что мы будем очень рады. Она задала вопрос – а нет ли в музее старого пианино? Я ответила, что есть. Илана предложила купить пианино. Я написала, что буду рада отдать его даром. Предложила позвонить по вотсапу, так быстрее договоримся. Так вот, она отказалась. Написала, что не любит говорить по телефону.
Ракель пожала плечами, словно удивляясь собственным словам:
– Она не писала мне, что родилась здесь. Интересно было бы узнать, из какой она семьи… Не помню никаких Магров. А ведь ее муж точно знал мою сестру и бывал у ее учительницы. Как же это было давно! Пятьдесят семь лет назад.
Александра как наяву увидела перед собой гостиную Иланы, ее загадочный кошачий взгляд, услышала ее голос. «Я не бывала в Израиле пятьдесят семь лет».
– Значит, не осталось ни одной фотографии Анны? – спросила она. – А та, где она с учительницей?
– Не знаю, где та фотография, – покачала головой Ракель. – Может быть, осталась в полиции. Или они вернули ее учительнице. Эта семья в том же году уехала куда-то в центр, в доме давно живут другие люди. А журнал… Тогда мне было не до библиотек, я осталась одна, меня отправили в пнимию. Это интернат, там живут и учатся. Потом армия… Все стало забываться понемногу. Ну, – неожиданно закончила она, – давайте будить вашего друга.
Павел уже сидел на диване и крутил головой, прогоняя остатки сна. Залпом выпил остывший кофе и галантно поблагодарил Ракель:
– Спасибо огромное! Как хорошо у вас спится, а в Хайфе я совсем не могу уснуть!
– Переезжайте к нам жить, – просто ответила женщина.
Павел неискренне засмеялся:
– Не по карману! У вас тут такие цены! Ну что ж, завтра утром я пришлю грузовик за пианино. А кстати, можно мне на него посмотреть?
– Моя заказчица уверена, что пианино – то самое.
– Она права, наверное, – покладисто согласилась Ракель. – Сколько таких пианино может быть в мошаве? Тут людей не так много. Интересно, кто нарисовал эту картину?
– Это я как раз знаю, – заметила Александра. – Обычно я не говорю о делах заказчика, но, сдается мне, это не тайна. Меня не просили хранить этот секрет. Автор – муж моей московской заказчицы.
– Этой Иланы? – Ракель сдвинула на переносице четко обрисованные брови. – Интересно. Получается, он бывал в том доме и знал Анну?
– Несомненно! – кивнула Александра. – Такие детали не выдумаешь, вы вот сразу узнали и комнату, и сестру. Или же… Он мог рисовать по фотографии. Но полотно старое. Я сужу по состоянию холста и красок. Ему вполне может быть около шестидесяти лет.
– А как его зовут? – Ракель жадно рассматривала картину, которую поставила рядом с собой на свободный стул.
Поколебавшись – художница нарушала все свои принципы относительно тайны заказа, – Александра ответила:
– Генрих. А судя по тому, что у его жены фамилия – Магр, то Генрих Магр.
– Не помню ни одного Генриха среди знакомых Анны. – Ракель не сводила взгляда с картины, словно заворожившей ее. – И фамилию слышу впервые.
– Илана упомянула, что она родилась в Вифлееме.
Ракель задумчиво сделала глоток вина. Ее глаза затуманились, она вновь переживала прошлое, глядя на картину.
– Илана – имя популярное. Может, у сестры была знакомая Илана… Когда тебе десять, а сестре пятнадцать, это два разных мира… Когда Анна пропала, я это очень хорошо поняла. Меня расспрашивали больше всех, думали, что сестра должна все знать. А я не могла ответить на каждый второй вопрос.
– Вы сказали… – нерешительно произнесла Александра. – Извините, если причиняю вам боль, но… Вы сказали, что вашу сестру убили?
– Я вам расскажу, – ответила Ракель.
В этот момент Павел издал легкий мелодичный храп. Очнулся, изумленно огляделся, словно не понимая, где находится.
– В кухне стоит диван, – Ракель махнула в сторону открытой двери. – Там есть подушка.
– Спасибо огромное, – пробормотал мужчина, растер ладонями лицо и, слегка пошатываясь, словно все еще во сне, направился в кухню. Оттуда донесся скрип рассохшейся мебели, на которую грузно осело тело.
– Я все вам расскажу, – повторила Ракель. – Я это рассказывала много раз, когда пропала Анна. Очень давно…
* * *
Рассказывая, она смотрела не на гостью, а на картину, и говорила словно со своим прошлым, почти забытым и внезапно ворвавшимся в ее жизнь.
– Мы с сестрой не отсюда, мы родились в Хайфе. Отец работал в порту, мама ходила убирать квартиры. Квартира была крошечная, вся в плесени, в Бат-Галим, у самого моря. Жили бедно, но после войны многие так жили. Однажды отец управлял неисправным подъемником, груз сорвался и ранил его. Он умер там же, на месте. Его не решились вытащить из-под контейнера. Мама уже тогда болела. К врачам она не обращалась, бегала по уборкам, зарабатывала деньги. Потом у нее вдруг отказали почки. Через неделю мы остались одни. На похороны приехал мамин брат, из Вифлеема. Мы никогда его не видели раньше, он не ладил с нашим отцом, как сказала однажды мама. Он забрал нас с сестрой сюда.
Ракель говорила монотонно и как будто равнодушно, но именно это скованное звучание голоса, прежде веселого и оживленного, яснее всего свидетельствовало о боли.
– Детей у дяди с тетей не было. Жили они хорошо – это всегда был богатый мошав. Мне было пять лет, сестре – десять. Для нас началась новая жизнь. Тетя красиво одевала нас, причесывала, брала с собой в гости, покупала подарки. Один раз сестра сказала, что она играет с нами, как с куклами. Я этого не поняла. Теперь понимаю. Ей было приятно везде показывать двух сирот, которых они так балуют, она любила слушать, когда ей говорили, что они с дядей сделали святое дело. В гостях она целовала нас. Дома – никогда. А дядя нас просто не замечал.
Загорелые пальцы Ракель скребли край стола, словно пытаясь ухватить что-то невидимое. Она не сводила глаз с картины.
– Тетя умерла, когда Анне было двенадцать, а мне семь лет. Тогда мы по-настоящему остались одни. Мы не любили тетю, потому что она не любила нас. Но дядя был совсем как чужой, хотя он кровный родственник. Он начал на нас экономить. Тетя покупала нам ткань на платья и отдавала шить портнихе. Дядя велел Анне научиться шить самой. Через год она могла сшить что угодно, и себе и мне. Со стороны было ничего не заметно, все жалели дядю. А мы за столом боялись взять лишний кусок хлеба. Он ничего не говорил, но смотрел, как мы едим, и это было очень…
Голос внезапно сел, словно кто-то схватил Ракель за горло. Александра слушала, затаив дыхание. Она сама не понимала, отчего эта простая история так захватывает ее.
– Анна мечтала играть на рояле. Дядя согласился, чтобы она училась музыке, только потому, что уроки были бесплатные. Анну учила старушка, соседка. Эта семья переехала в наш мошав из Иерусалима, и пианино они привезли с собой. Многие люди тут впервые увидели пианино. Вот, на картине и нарисована та самая комната, где они занимались. Учительница считала, что у Анны есть талант. Дядя, наверное, не согласился бы на эти занятия, но он очень любил все бесплатное.
Губы женщины презрительно скривились.
– Конечно, сам он пианино покупать не собирался. Чтобы заниматься дома, Анна нарисовала на доске клавиатуру и часами сидела перед ней, выстукивала музыку. И каждую свободную минуту бегала к учительнице. Та записала ее на конкурс молодых музыкантов-любителей в Хайфе. Это было в шестьдесят третьем году. В том году Анна и пропала…
Пауза. Солнце опускалось за гряду Кармель, запутавшись в уходящих к морю тучах. Между розовых кустов показался тощий рыжий кот с острой мордочкой. Он вопросительно смотрел на Ракель, как будто тоже слушал.
– Анна выиграла конкурс! Это было невероятно. Мы все так ею гордились, весь мошав! Про нее написали в журнале «Давар а-Шавуа»[5]. Такая хорошая заметка, с фотографией за роялем! Мы читали всей школой, да что там – всем мошавом! А дядя… Он совсем не радовался. И один раз даже пытался разорвать журнал, но Анна спрятала его. Дядя сказал, что все эти глупости ему надоели. Что мы с Анной не миллионеры и едим его хлеб. И что он не позволит ей больше заниматься музыкой. Что она будет шить на заказ.
В соседнем саду, отделенном живой изгородью, показались люди. Они разжигали мангал, смеялись, и Александра, сидевшая к ним лицом, то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Было ясно, что чужаки здесь – редкость.
– Анна отвечала ему очень смело. Впервые она решилась… Сказала, что станет пианисткой и знает, куда ей идти.
Он… Ударил ее по лицу. Проклятый!
Над изгородью показался дымок, запахло шашлыком. Павел в кухне заворочался на диване, словно его будил запах.
– На другое утро мой класс отправился в поход с ночевкой, – продолжала Ракель. – Мы должны были идти весь день, осматривать кибуцы, коровники, фабрику оливкового масла. Потом стреляли из лука. Ночевали в разрушенной школе, спали в мешках на полу. Утром пошли обратно другой дорогой. Я вернулась домой только к десяти вечера. Еле дотащила рюкзак. Меня сразу удивило, что все окна в доме темные. А когда вошла и включила свет, сразу увидела дядю. Он лежал на полу, в луже крови. Мертвый.
Александра была готова поклясться – в голосе рассказчицы прозвучало удовлетворение.
– Все было перевернуто, разбросано по всему дому. Анны нигде не было. Поднялась тревога, приехала полиция. Дядю убили сзади, ударом топора в голову. А куда делась сестра, было непонятно. Обыскали все дома, все сараи. Начали обыскивать соседние кибуцы. Ее вещи остались на месте. Никто из соседей ничего не слышал и не видел. Посторонние в мошав не въезжали. Здесь один въезд, и там сидел сторож. Правда, кто-то мог появиться со стороны полей… Там дальше – арабская деревня.
– Так может быть… – вырвалось у Александры. Она осеклась, испугавшись тех слов, что просились на язык. Ракель ответила ей жестким взглядом. Помолчав, женщина произнесла:
– Нет, Анна не убивала. Она бы не сделала этого, она бы просто сбежала. Ее саму убили.
– Ее… нашли?
Ракель вонзила пальцы в волосы с такой силой, словно хотела вырвать прядь:
– Да, через год. В пяти километрах отсюда. И что странно… Я надеялась, что она все-таки сбежала, и тогда она должна была двигаться в сторону Хайфы, чтобы сесть на поезд или автобус и уехать в центр. А она, наоборот, направилась вглубь долины. Тело нашли в канаве между кукурузными полями. Ее закопали рядом с канавой, а когда пошли сильные ливни, могилу размыло, и тело упало в воду. Я…
Ее голос вновь пресекся. Ракель сделала усилие, чтобы продолжать.
– Я ее опознала. Я узнала платье.
– Вот это? – Александра взглянула на картину.
– Другое… Красное, в белых цветах. Я и сейчас помню все ее платья. Я помогала ей шить… А вот лицо почти забыла… Когда хочу вспомнить, вижу то, что мне показали в морге. Лицо обглодали полевые крысы.
И словно проснувшись, женщина взглянула на Александру и добавила уже другим, более твердым голосом:
– А знаете, что странно? Когда объявили розыск, нужна была фотография Анны. Так вот, ни одной фотографии в доме не нашли. Все пропало. Словно кто-то хотел стереть даже память о ней. У ее учительницы музыки нашлась фотография, где они снялись вместе, после конкурса, по ней и искали. Фотография была плохого качества… Лицо трудно разглядеть.
– А журнал? – спросила Александра. – Ведь был еще журнал с фотографией вашей сестры?
– Полиция взяла ту фотографию, которая была у учительницы. Про журнал вспомнили, но тот, который был у нас, пропал. Это был единственный журнал на весь мошав, а искать в библиотеке в Хайфе не было времени. Полицейские сказали, что не нужно, раз одну фотографию уже нашли.
– Значит, и журнал пропал… – медленно проговорила Александра. – Значит, похититель знал, что там есть фотография Анны.
– Получается, что знал, – кивнула Ракель. – Хотя Анна сама его несколько раз перепрятывала, от дяди. Пока журнал не исчез окончательно.
– Вашего дядю ограбили?
Ракель несколько раз кивнула, и снова на ее лице мелькнула тень злорадства:
– Да, все забрали. Он не доверял банкам и хранил деньги в тайнике. Тайник нашли и вскрыли. Там должна была быть большая сумма. Мы с Анной не знали, сколько в точности. Зато знали, где тайник. Дядя разводил кур. Мы должны были чистить сарай, где они жили, кормить их. Яйца он собирал сам, никому не доверял. И не разрешал нам с ним ходить туда, когда он собирает яйца. Один раз мы за ним подсмотрели. Он сидел в углу курятника и закапывал что-то в землю. Потом поставил сверху корзину, где курица сидела на яйцах. Вид у него был такой, будто он что-то украл. Так вот, после убийства на этом месте нашли свежую землю и яму, а в яме – пустую железную коробку. Из-под английских конфет.
И, внезапно поднявшись со стула, Ракель закончила:
– Деньги полиция не нашла. И сестру не нашла. Ее нашел тракторист. Знаете, я бы очень хотела поговорить с этим Генрихом… Как его фамилия?
– Магр. – Александра тоже встала. – Я вам скажу только одно: он был очень против того, чтобы картина отправилась в Израиль. Но его жена сказала, что картина принадлежит ей и чтобы я его не слушала.
– Да? – Ракель сощурилась, внимательно глядя в лицо собеседнице. – Значит, он чего-то боится?
– Все может быть, – сдержанно подтвердила Александра.
– А жена его немного странная, – подумав несколько секунд, добавила Ракель. – У нашего музея есть сайт, один мальчик недавно сделал. Там можно делать пожертвования, писать отзывы… И там есть мой мейл. Она написала мне письмо, сообщила, что обладает картиной, имеющей отношение к истории мошава, и хочет подарить ее музею. Я, конечно, ответила, что мы будем очень рады. Она задала вопрос – а нет ли в музее старого пианино? Я ответила, что есть. Илана предложила купить пианино. Я написала, что буду рада отдать его даром. Предложила позвонить по вотсапу, так быстрее договоримся. Так вот, она отказалась. Написала, что не любит говорить по телефону.
Ракель пожала плечами, словно удивляясь собственным словам:
– Она не писала мне, что родилась здесь. Интересно было бы узнать, из какой она семьи… Не помню никаких Магров. А ведь ее муж точно знал мою сестру и бывал у ее учительницы. Как же это было давно! Пятьдесят семь лет назад.
Александра как наяву увидела перед собой гостиную Иланы, ее загадочный кошачий взгляд, услышала ее голос. «Я не бывала в Израиле пятьдесят семь лет».
– Значит, не осталось ни одной фотографии Анны? – спросила она. – А та, где она с учительницей?
– Не знаю, где та фотография, – покачала головой Ракель. – Может быть, осталась в полиции. Или они вернули ее учительнице. Эта семья в том же году уехала куда-то в центр, в доме давно живут другие люди. А журнал… Тогда мне было не до библиотек, я осталась одна, меня отправили в пнимию. Это интернат, там живут и учатся. Потом армия… Все стало забываться понемногу. Ну, – неожиданно закончила она, – давайте будить вашего друга.
Павел уже сидел на диване и крутил головой, прогоняя остатки сна. Залпом выпил остывший кофе и галантно поблагодарил Ракель:
– Спасибо огромное! Как хорошо у вас спится, а в Хайфе я совсем не могу уснуть!
– Переезжайте к нам жить, – просто ответила женщина.
Павел неискренне засмеялся:
– Не по карману! У вас тут такие цены! Ну что ж, завтра утром я пришлю грузовик за пианино. А кстати, можно мне на него посмотреть?