Песнь призраков и руин

Он направился к Карине, причем конечности его двигались с разной скоростью, как у марионетки, управляемой пьяным кукловодом. Любой из находившихся на помосте легко справился бы с ним, остановил бы его, но никто не шелохнулся. Все замерли от ужаса. Только ближайший к Идиру стражник съежился и отшатнулся, когда тот вырвал меч у него из рук.

– Постой, мы так не договаривались, – вскрикнул Фарид, лихорадочно переводя взгляд с Карины на юношу, одержимого духом.

– Молчи и радуйся, что я не сровнял весь твой город с землей. Пока не сровнял.

Идир опять запрокинул Маликово лицо к небесам, туда, где должна была сверкать комета.

– Что ж, Баия, любовь моя, если ты меня видишь – я победил.

Он развернулся лицом к Карине и приготовился к смертельному удару.



Малик понятия не имел, что случится с его мозгом, когда туда вселится мозг Идира. Наверное, это была дурацкая идея, но других «мест» в Зиране, где он мог получить хоть какое-то преимущество перед ним, парень не знал…

Поразмысли Малик об этом хорошенько, наверное, пришел бы к выводу, что разум его – пространство, пожалуй, не менее бесплодное и пустынное, чем мрачное царство самого духа. Как бы там ни было, отдав обосуме бразды правления над своим организмом, победитель знака Жизни немедленно обнаружил себя лежащим под раскидистым лимонным деревом в целой роще таких же, простиравшейся докуда хватало глаз. Вся природа вокруг благоухала так, как благоухала она на его памяти лишь в одном месте на Земле.

Дома. В Обуре времен его детства, когда жизнь казалась бесконечной вереницей летних солнечных дней.

Малик осмотрелся в поисках родной хижины, но не обнаружил ее. Везде только лимоны. Ну и он сам среди них.

Реальности, где находилась его оболочка, парень не видел, не слышал, но смутно ощущал ее. Например, боль в щеке, когда обосуме процарапал ее. Острое, смертельное томление в груди, когда тот обернулся к Карине. Он даже отметил несколько сигналов своего тела, упущенных самим вторгшимся в него Идиром. Чувствовал, как задышал часто-часто и как забилось сердце при замахе мечом.

Да, Малик никогда не был особенно доволен жизнедеятельностью своего разума, но знал ее досконально. Поэтому решил не бороться, не биться, а затаиться и ждать.

Вот Злой дух прижал руку к груди Малика, вот глаза его округлились, когда ее свело внезапной судорогой.

– Да что с тобой такое? – рявкнул Идир, обращаясь, с точки зрения остальных собравшихся на площади, в пустоту.

Малик, если б владел своим телом, только пожал бы плечами.

По всем признакам паническая атака уже началась, запустив глубокие корни в сознание подобно сорняку в саду. Паутина мелких трещин расколола лимонную рощу на мелкие фрагменты. Парень едва успел сгруппироваться, перед тем как дивный сад по кускам провалился в бездну у него под ногами.

Идир схватился за грудь Малика.

– Что это… не понимаю… что ты со мной делаешь?

Странно было наблюдать за собственной панической атакой как бы со стороны. А вот тиски, сжимавшие разум юноши, ослабли, и он начал рассказывать:

– Тысячу лет назад один обосуме полюбил простую смертную девушку…

Зелень лимонной рощи окончательно растворилась в золотых песках и пробивающихся сквозь них каменных глыбах. Затем глыбы сложились в целый город из пирамид и обелисков. Посреди него заблестели сапфировые воды реки. На берегу ее, в уединенной излучине, виднелся колодец, к колодцу подошла девушка, сунула в него руку и достала большую змею. Змея обернулась мужчиной с белыми волосами.

Идир глухо застонал.

– Многие, многие приходили к духу и говорили: такая любовь добром не кончится, но он никого не слушал. Когда девушка восстала и пошла войной на жестокого хозяина, у которого раньше томилась в рабстве, обосуме встал на ее сторону. А когда девушка создала прибежище для своего угнетенного народа, основав для него целую новую страну, он стал править этой страной вместе с нею, бок о бок, как царь.

Тут связь Малика с реально текущим моментом полностью оборвалась, поскольку пришлось сосредоточиться на сотворении оптической иллюзии. Кеннуанская столица провалилась сама в себя, пропала, и посреди нее возникло поле жестокой битвы, усеянное трупами – обширное, необъятное. Затем оно сменилось новым городом, еще совсем маленьким, а с утеса над ним этот город обозревали две преисполненные гордости фигуры. У ног их стояло двое детей с серебристыми волосами.

– Но настал день, и в сердце обосуме зародилась ревность. Любовь его жены распространялась теперь на весь народ, а он не желал делить ее ни с кем.

Идир взвыл, как раненый зверь.

– Скромное поселение стало шириться, хижины рассыпались в прах, сменяясь величественными зданиями и богатыми лавками. На краю его, подобно вьющейся лозе, раскинулся прекрасный дворец, отделанный алебастром и золотом. Город все рос, рос, а девушка с волосами цвета полуночи выскальзывала все дальше из объятий мужчины с волосами цвета снега.

…Лимонная роща, давно уже невидимая и исчезнувшая, содрогнулась вокруг Малика – это дух явно пытался восстановить власть над недавно обретенным телом.

Дышать. Ощущать момент. Твердо стоять на земле.

– И вот, призвав на помощь своих потусторонних соратников, обосуме переметнулся к врагам жены в надежде навеки разрушить все возведенное ею, чтобы стало ей не к чему и не к кому вернуться – только к нему одному. И тогда, защищая свой возлюбленный народ, она изгнала вероломного мужа в царство пустоты и забвения, куда ни единый луч солнца не проникает и где ни единая травинка не растет.

И они очутились именно там, где Малик впервые встретил Идира, где лишь недавно омертвелые кусты хрустели под ногами, а сам хозяин неистово царапал землю, отчаянно пытаясь вырваться из мрачной своей темницы.

– И там ты заключен с того времени и доселе, – тихо заключил Малик, опускаясь на колени рядом с этим жалким существом. – И перековываешь скорбь и горе на одержимость и ярость.

– Молчи! – взревел Идир.

Юноша перенес место действия обратно в лимонную рощу, дабы почерпнуть новых сил в знакомой, родной земле.

– Даже вообразить жутко, каково это – целые века одиночества, – сказал он и сам поразился, как просто и гордо звучит слово правды после стольких лет беспросветной лжи. – Ни одна земная тварь не заслуживает такой судьбы. Я оплакиваю ее. Оплакиваю то, во что она тебя превратила. И то наказание, какое твой народ избрал тебе за измену, – вечное забвение, как будто и не было тебя на свете.

Малик оторвал от ближайшего ствола длинную полоску коры. Идир попробовал отползти, но деревья обступили его плотным строем и перекрыли путь.


– Однако страдания, перенесенные тобою, не оправдывают страданий, которые ты причиняешь другим. И я не позволю твоей безумной жажде мести и дальше корежить чужие жизни.

Сейчас они вместе стояли среди пустоты, под одним-единственным лимонным деревом. Идир стал карабкаться на него, но ветви ускользали из-под его рук в самом прямом, физическом смысле.

– Ты хотел овладеть моим разумом. Теперь он твой – вместе со всеми страхами, недугами и аномалиями в придачу.

Малик корой примотал Идира к стволу и накрепко связал концы.

– Я никогда не опускаю рук. Я сопротивляюсь даже тогда, когда этот самый разум грозит разорвать меня на части. Я борюсь, я спотыкаюсь, терплю неудачи и снова борюсь. Такое поведение естественно для людей, и это – единственное, чего ты в них не понял. Потому и проиграл.

Обосуме разразился визгливой бранью на разных языках, давно забытых. Когда его ругательства иссякли, Малик отошел в сторону.

– Этот разум мой. Я его господин. И я сильнее, – провозгласил он и легким воздушным облачком вернулся в свое тело.

Серный дух от костра сразу обжег глазные яблоки. Где-то на дне мозга все еще скребся Идир, готовый в любую минуту – или даже секунду – вновь сцапать его, если дать слабину.

Но эта мысль не испугала Малика. К демонам в голове он давно привык.

Главное – это его голова и его тело.

Он ими повелевает.

Захочет – подарит кому-то.

Захочет – уничтожит.

Малик отбросил в сторону зиранский меч, выхватил Призрачный Клинок и повернулся к Карине с улыбкой такой легкой, какую только можно представить.

– Прошу прощения за все эти неприятности. Мне искренне жаль.

Не говоря более ни слова, он перехватил кинжал поудобнее и вонзил его прямо себе в сердце.





34. Карина




На самопожертвование Малика она едва обратила внимание, даже не осознала толком, что произошло, ибо в тот самый миг, когда его бездыханное тело коснулось помоста, глаза ее встретились с глазами Ханане.

В жизни бывают такие мгновения, что словами не описать. Да и не нужно. Мгновения беспредельного счастья и несказанных потерь, рождений, смертей и некоторых особо значительных событий между ними.

Так вот, все они побледнели бы перед зрелищем воскрешения Ханане из мертвых.

Несколько минут, длившихся целую вечность, они просто смотрели друг на друга.

– Карина? – еле слышно выдохнула Ханане. Лицо сестры было точно таким, каким младшая принцесса его запомнила: добрым, слегка вытянутым, в веснушках.

Обряд прошел успешно.

Карина пыталась заговорить, но изо рта не вылетало ни звука. Если в жизни она о чем-то мечтала, то именно об этом, целое десятилетие ежедневных уединенных молитв принесло плоды. Но глаза Ханане вдруг расширились, и все естество Карины внезапно захлестнула волна отторжения.

Это… неправильно. Что-то не так.

Небо над головой озарилось светом. Мир снова пришел в движение. Сердце вернулось на свое место в груди. Пляска ярких огней над головою продолжалась – ослепительно серебристые сменялись кроваво-красными. Толпа бесновалась от восторга. Ни в одном из сотен прочитанных Кариной документов с детальными описаниями подготовки к Солнцестою ни о каких салютах не упоминалось, это точно. Впрочем, девушка и не замечала их – взгляд ее был прикован к воскресшей сестре.

Она жива и дышит.

Всеобщая радость и воодушевление от фейерверков оказались столь велики, что никто и не заметил, как несколько львиных кукол-фигур подобрались слишком уж близко к помосту… Вдруг раздался чей-то вопль, и из гигантских кукол на сцену, прямо к Карине с Фаридом, хлынул поток вооруженных мечами людей. Двое стражников пытались загородить собой управляющего хозяйством, но тот зычно велел им скорее уводить Ханане.

– Не трогайте ее! – едва успела взвизгнуть Карина, прежде чем ее резким рывком буквально опрокинуло в пасть одного из львов.

Она уже приготовилась к болезненному приземлению, но чьи-то сильные руки поймали ее на лету. Крепко обхватив принцессу одной рукой, Старшина Хамиду принялась другою ловко развязывать ее кожаные путы. Как только прошло первое чувство изумления, Карина вспомнила: Дозорные, прежние ее верные защитники и телохранители, теперь беспрекословно подчиняются Фариду.

– Прочь! Пустите! – заорала она, извиваясь в цепких объятиях Старшины.

– Карина, тихо! Спокойно. – Из-за плеча Хамиду высунулось залитое потом лицо Аминаты. – Здесь все – друзья, ручаюсь, клянусь! Прекратите елозить. Надо срочно выбираться отсюда!

Наверняка это очередная ловушка Фарида! Карина удвоила усилия, поэтому Старшине пришлось снова затянуть ремни на ее запястьях и щиколотках, вместо того чтобы ослаблять их, а рот заткнуть кляпом. Амината отрывисто выкрикнула какой-то приказ. Лев разорвался строго пополам, причем у каждой половины обнаружилась отдельная голова. Та часть, куда свалилась принцесса, понеслась от помоста направо, а за нею, судя по боевым командам и крикам позади, – целый отряд воинов.

Тогда Хамиду и Амината, приоткрыв отверстие в матерчатой «шкуре» своего льва, незаметно передали принцессу – с рук на руки, словно мешок риса, – в такого же огромного, бежавшего рядом жирафа. Таким экстравагантным способом им удалось наконец покинуть площадь Джехиза.