Первый Император. Спасти будущее!

Именно расслабленностью наблюдателей можно объяснить, что они обнаружили приблизившийся к ним большой военный корабль, когда он подошел почти вплотную. И не сразу подняли тревогу. Пока командир — капитан второго ранга Такахаси просыпался от стука в дверь каюты, бдительно несущие вахту расчеты крейсера «Новик» не только успели оправиться от неожиданности, но и навели орудия. На пистолетной дистанции промахнуться было практически невозможно и русские сразу вколотили в устаревший композитный[9] корвет десяток сорокасеми- и стодвадцатимиллиметровых фугасов. Взрывы, звуки которых быстро заглохли в тумане, разнесли вдребезги борт корабля. Упрямые японские артиллеристы пытались как-то отвечать своему противнику, но «Новик» уже ушел вперед, в туман, а идущий за ним корабль оказался броненосцем. Которому все, из чего смогли выстрелить по нему комендоры японского корабля было, что коню укус слепня. В ответ прилетело несколько уже шестидюймовых фугасов, и злополучный «сторож залива» быстро исчез в волнах.

Туман начал рассеиваться вовремя, иначе русским пришлось бы лечь в дрейф. Но атакующим очередной раз повезло, если можно назвать везением сочетание расчета, отваги и совпадения случайностей. Рискнув пройти большими кораблями в тумане, по возможным минным заграждениям, даже несмотря на наличие идущих впереди специально оборудованных пароходов-разградителей, русские вышли к береговым батареям на «пистолетный» выстрел. Кстати, разградители, потерявшие курс и нисколько не прикрывшие основную колонну, не понадобились. Не ждали японцы такой наглости от неприятеля, корабли которого должны были чиниться после сражения у Шантунга. Да и перекрывать основные пути снабжения из США и Европы, создавая трудности и так опасающимся русских рейдеров пароходам купцов, никто не хотел. Вот и получилось в итоге, что неприятельские броненосцы и крейсера, все способные развить хорошую скорость хода и достаточно бронированные чтобы поспорить с береговой артиллерией, словно ниндзя внезапно прокрались к столичным берегам. И открыли огонь, смешивая с землей не успевшие еще проснуться батареи. Русские корабли обрушили на японские позиции град фугасных и сегментных снарядов. Последние, как выяснилось позднее, оказались не менее эффективны, чем фугасы. Огромные стальные стержни этой своеобразной крупнокалиберной шрапнели, предназначенные для пробивания корпусов миноносцев, с легкостью пронзали тела батарейцев, не прикрытых от огня сверху ничем. Да и орудия, оказавшиеся в зоне поражения, чаще всего выходили из строя, получив множество мелких повреждений.

После серии мощных взрывов на батареях мыса Канон и форту «Номер Один» начали просыпаться не только поднятые по тревоге артиллеристы, но и жители многочисленных городов залива.

— Ну что, господа. Пошла потеха! — адмирал Дубасов, взявший руководство этой авантюрой в свои руки, опустил бинокль и осмотрел стоящих на мостике «Ретвизана» штабных. — В рубку, господа. И передайте Якову Аполлоновичу, пусть начинает.

Адмирал Гильтебрандт, державший флаг на «Петропавловске», дожидаться формального приказа командующего не стал. Три корабля его отряда — «Петропавловск», «Двенадцать Апостолов» и «Владимир Мономах» проскользнули мимо не успевших отреагировать батарей в залив и устремились к Токио.

Впереди шел довооруженный семидесятипятимиллиметровыми пушками вместо мелкокалиберных орудий Гочкиса броненосный крейсер, готовый отразить атаки миноносцев. За ним, подняв стеньговые флаги и зарядив все орудия шли наскоро подлатанный «Двенадцать Апостолов», лишившаяся в последнем бою части орудий среднего калибра и, концевым — флагманский «Петропавловск». На мостиках кораблей, кроме офицеров стояли и гражданские шкиперы, ни один раз посещавшие Токио и досконально знавшие фарватер.

— Как-то слишком все хорошо идет, — постучал по ограждению мостика, вместо дерева, старший артиллерист. Не успел он получить ответ от возмущенных соседей, как откуда-то со стороны берега в атаку на корабли пошла четверка миноносок. А справа по борту ожила какая-то неучтенная береговая батарея. Впрочем, все оказалось не столь опасно, как казалось вначале. Миноноски, потеряв половину атакующих от сосредоточенного огня отряда, выпустили свои торпеды слишком далеко и ни одна из них до цели не дошла. А батарее хватило всего получаса обстрела, чтобы замолчать. Но и батарейцы попали в практически стоящие на месте корабли. На «Владимире Мономахе» попаданием шестидюймового снаряда повредило два орудия (стодвадцати- и семидесятипятимиллиметровое) и убило семерых матросов. Попавшие в «Двенадцать Апостолов» два снаряда лишили его еще одной шестидюймовой пушки и повредили дымовую трубу. «Петропавловск» отделался одним попаданием в броневой пояс и незначительными повреждениями настроек.

Подавив батарею, корабли прибавили ход и вышли прямо к Токио. Потревоженные транспортные корабли, пытавшиеся уйти из Токийского порта, завидев грозные силуэты, сворачивали в стороны, освобождая фарватер. Пароходы садились на мели, втыкались в берег, беспомощно замирали на месте, если глубина еще позволяла и машинное успевало сбросить скорость. А корабли шли, невозмутимо и неотвратимо. И встали на рейде столицы, причем их было видно в бинокль даже с верхних этажей Императорского замка. И микадо, предупрежденный своими слугами, мог убедиться, что русские действительно пришли.

В самом Токио тем временем царила паника. По слухам, «росске» напали внезапно, словно демоны из моря и, подобно сказочному Годзилле, разрушили все, что увидели на берегу. Панику подпитывали видимые издалека дымы и мачты кораблей северных варваров. Отчего обывателям становилось еще страшнее.

Когда же неприятель отстрелялся по позициям гвардейцев, пытавшихся отпугнуть русских огнем полевых орудий, паника стала вообще всеобщей. Люди бежали, захватив лишь то, что можно унести на руках и детей. Испугавшись бомбардировки с моря бежали все, включая иностранных дипломатов, чиновников и даже полицейских. Да, часть полиции, брошенной на наведение порядка, поддалась всеобщим настроениям. И только гвардейская резервная бригада, и армейская пехота, подтянутая сразу после высадки в Корее для усиления обороны столицы, пытались организовать какое-то подобие обороны. Самого же божественного микадо, несмотря на его возражения, посадили в карету и эвакуировали из столицы под охраной роты гвардейцев.

Русские, презрительно проигнорировав город, обстреляли лишь обозначившие себя открытием огня полевые батареи и ушли, не выпустив по гражданским объектам ни одного снаряда.



Маньчжурия, побережье около г. Дагушань, октябрь 1902 г.



Михаил сидел на облучке одного из «конно-пулеметных лафетов», бездумно глядя на накатывающиеся на берег серые мрачные волны. Прибой медленно шевелил несколько тел в пехотной японской форме и казалось, что мертвецы упорно отталкиваются от земли, пытаясь уплыть домой, в Японию. За спиной фыркали недавно выпряженные кони, которых выгуливали ездовые, перед тем как напоить. Кого-то распекал за неведомые прегрешения фельдфебель. Чуть дальше, правее от позиций пулеметчиков, под крики унтеров строился второй эскадрон. Но все это ускользало от сознания впавшего в непонятное оцепенение поручика, сливаясь в однообразный фон вместе с шумом моря. Гаврилов сидел, даже не замечая удивленных взглядов солдат. И того, что продолжает сжимать в руках тяжелый трофейный «Маузер», вставший на задержку из-за полностью израсходованных патронов. Он просто сидел. Так, наверное, чувствует себя полностью выжатый в умелых руках кухарки лимон, используемый для приготовления лимонада, или сгоревшее до пепла полено, неожиданно появилась в его голове мысль. И Михаил наконец понял, что все кончилось.

Он аккуратно снял затвор с задержки, даже не заряжая пистолета. Убрал «Маузер» в кобуру, закрепленную на борту повозки, и огляделся. Коней уже выпаивали, а несколько нестроевых и все его нижние чины, собравшись в кружок, курили, заодно негромко обмениваясь впечатлениями и успевшими попасть в их руки трофеями.

— Максимов! — окрикнул он денщика, ковырявшегося у лежащего неподалеку трупа японца, явно офицера. И, пока денщик, прихватив какое-то барахло и японскую саблю, с очень маленькой гардой, шел к нему, Михаил вдруг вспомнил…

Наступление на японцев под Дагушанем началось с мощного артиллерийского обстрела, после которого вперед пошла пехота. Казалось, после такого огненного леса, выросшего на позициях, сопротивляться будет некому. Однако атакующих встретил довольно плотный винтовочный огонь. Пехота залегла, но, когда позиции противника опять обстреляла артиллерия, поднялась, понукаемая свистками офицеров, снова. Попытки японской артиллерии отбить атаку шрапнельным огнем встретили отпор русских артиллеристов. Быстро пристрелявшись, они задавили вражескую артиллерию массированным обстрелом из тяжелых и легких орудий.

Тем временем пехота добралась до окопов противника и в них началась резня. Русские солдаты в тесноте окопов не могли использовать преимущества своих более длинных винтовок со штыками. Поэтому в ход пошло все, от лопаток Линнемана до засапожных ножей. Более крупные телом и физически развитые, сытые, в то время как противник вынужден был урезать паек, русские быстро вытеснили пехоту японцев из окопов. И тогда, в полном соответствии с предвоенными тактическими установками на преследование отступающих бросили кавалерию. Поговаривали потом, что Штакельберг был против, резонно указывая на наличие у противника пулеметов и скорострельных винтовок. Но настоял присланный из Ставки Куропаткин и… атака конницы завершилась большими потерями. Лишь наличие нескольких десятков пулеметных повозок, шедших в одном строю с атакующими эскадронами, позволило превратить «почти разгром» в неочевидную победу.

Оборона японцев была прорвана, разорвана на отдельные части и в штабах уже готовились праздновать победу, когда начался настоящий ад. Отрезанные от основных сил и окруженные по всем правилам японцы отказывались сдаваться. Они отстреливались до последнего патрона. А расстреляв патроны, обычно шли в безнадежную атаку прямо на винтовочные залпы и пулеметный огонь. Особенно свирепо сражались офицеры и часть бойцов, носивших на голове белую повязку с красным пятном и непонятными надписями. Эти смертники, даже насаженные на штыки и умирающие, до последнего тянулись убить хотя бы кого-нибудь. В городке же, по слухам, шла настоящая резня. Японцы укрывались в любых убежищах, часто маскировались под китайцев, стремясь убивать в первую очередь офицеров. Говорили, что в борьбе с ними хорошо помогают две вещи — пушка на расстоянии прямого выстрела от фанзы, в которой засели смертники и пластуны, которые режутся с этими фанатиками на равных.

Впрочем, наступающему вне города Лейб-Гвардии Драгунскому повезло — им обычно встречались простые пехотные части, которые после безнадежной попытки атаки и отстрела большинства офицеров сдавались на милость победителей.

Но вот сегодня, практически в конце боев, на «последнем», так сказать берегу, второму эскадрону и приданному ему пулеметному взводу не повезло. Расслабившись после полученных известий о сдаче последних обороняющихся в городе, они шли по-мирному, одной колонной, без охранения и разведки. И неожиданно напоролись на огонь пулемета Гочкиса и частый винтовочный огонь. Где прятались организовавшие засаду японцы на совершенно ровном и открытом берегу, было непонятно.

Понесшие потери взводы эскадрона, рассыпавшись, пытались организовать оборону. В это время первая повозка, на которой ехал вахмистр Толоконников, резко, чуть не завалившись, развернулась и открыла огонь по пулемету, подарив растерявшемуся от неожиданности Гаврилову несколько мгновений.

«Командирская» повозка, пользуясь неожиданным замешательством противника, успела развернуться и зарядить пулемет. Поэтому, когда обстреливаемый японцами пулемет Толоконникова замолчал, как и пулемет противника, по японцам отстрелялся второй. Однако упорные смертники, все как один с белыми повязками, неожиданно выскочив, словно черти из-под земли, дружно бросились в атаку. Гочкис пытался поддержать их самоубийственный порыв, но ефрейтор Громов быстро нащупал его и начал давить, стреляя короткими очередями.

Японцы, бежали, увязая в песке, что-то дружно крича. Впереди цепочки рвались вперед несколько офицеров, размахивая кривыми мечами.

— Что это они, вашбродь — с голой шашкой на пулемет? — успел удивленно спросить Громов, пока меняли ленту. А потом все звуки перекрыло татаканье стрелявшего длинными очередями пулемета и залпы винтовок успевших занять оборону драгун.

Несколько противников все же успели добежать до русских и даже помахать своими саблями. Одного из срубил в схватке корнет фон Зейдлиц, отличный фехтовальщик.

Казалось все закончилось и успокоилось, но стоило эскадрону приблизиться к берегу, на котором и скрывалась засада и стояли несколько поднявших руки пехотинцев, как словно ниоткуда выскочили еще несколько японцев, до того умело прятавшихся прямо в песке. Причем оказались они как раз рядом с расчетом Михаила и тому пришлось выхватывать трофейный пистолет из недавно приделанной умельцами к борту повозки кобуры. Однако хваленный «Маузер» оказался не столь хорош, как о нем писали. Одного из атакующих он завалил, зато трое других, словно заколдованные, продолжали бежать и уже почти добежали до расстрелявшего все патроны поручика и троих вооруженных только кинжалами бойцов.

Правда один все же упал, получив несколько пистолетных пуль в грудь. В этот момент раздались винтовочные выстрелы — подскочившие на помощь драгуны расстреляли атакующих, последний из которых рухнул на землю у копыт лошади. Заодно, в горячке боя, перестреляли и стоявших на кромке берега сдающихся японцев…

— Ну что, Михаил Пафнутьич, повоевали? — подъехавший на своем Урагане ротмистр Кононов не преминул очередной раз подшутить над глубоко гражданским, как он считал, добровольцем.

— Повоевали, Сергей Кузьмич, — спокойно ответил Гаврилов и добавил, неожиданно вспомнив вопрос ефрейтора. — А чего это они — с голой шашкой, да на пулемет.



Российская Империя, Санкт-Петербург, октябрь 1902 г.



В Зимнем дворце стояла тишина. Спали слуги, кроме нескольких ночных дежурных, спала отдыхающая смена караула. Спал и весь остальной Петербург, уже оправившийся от треволнений и почти забывший несколько горячих дней сентября. Не спал только Его Величество Император, сидевший за столом и читавший очередной доклад Кошко о расследовании заговора. Читал, покуривая трубку, которую теперь не скрывал ни от кого, и время от времени прихлебывая из стоящего на столе стакана свежеприготовленный лимонад. Читал и думал, что Господь словно заставляет его заново повторять уже прожитые эпизоды.

— Deja vu[10], - проворчал Николай вслух, припомнив подходящее выражение, и продолжил чтение. — Каковы мерзавцы, — не выдержал он, прочитав особо интересный пассаж о планах его дядюшек. И тут же подумал, что верить этим людишкам можно не больше, чем Монсихе[11]. Переврут все и предадут в любой удобный момент. Это князь Сергей, честно предупредив о нежелании дальше поддерживать «твой, гибельный для России, курс на реформы», написал прошение об отставке и уехал в Дармшадт, вести жизнь частного лица. Тот же дядюшка Алексей после отставки сидел себе на Лазурном берегу, не интересуясь ничем кроме французских кафешантанов. А эти… будут обещать что угодно и тут же отрекутся, подобно Иуде. Но и казнить их не получится. Все родственники строго против, даже самый умный из них — Сандро. Боятся, что потом и с ними могут поступить также при случае. Терять полностью поддержку Семьи Николай просто не мог. Просто понимая, что в этом случае престол потеряешь быстрее, чем успеешь кого-то казнить. Сослать. Сразу вставал вопрос — куда? Да могло получится, как с Николаем Константиновичем[12] — при любом осложнении ссыльные родственники будут рваться к власти. Тот же Николаша — ну чего ему не хватало? Мало того, что за кражу всего-то сослали в Ташкент, так ведь еще и успешным заводчиком стал, мыло варил. Нет, решил, раз в столице мятеж, себе удельное княжество отхватить. Николай кровожадно усмехнулся — с этим бывшим великим князем, вычеркнутым из фамильного списка, теперь можно было поступить по закону. Вот только казнить нельзя — официальный душевнобольной (сумасшедший). Но зато можно посадить в тюрьму для неизлечимых, больных душой, преступников. Этакий холодный душ для всех недовольных в Семье.

Тут ему пришла в голову мысль, Николай вскочил и сделал несколько быстрых шагов по кабинету. Понятно, что всех остальных проштрафившихся в дом скорби (сумасшедший дом) не сошлешь. Но ту же Михень — вполне, а дядю Владимира — в именье, в глушь, в Саратов! Пусть сидит под гласным надзором и носа дальше ближайшего уездного городка не кажет. Не того характера сей князь, чтобы после такого что-то придумать. А вот остальных… Сослать на самый дальний берег Российской Империи, пусть местных аборигенов попробуют взбунтовать! Камчатка, пожалуй, в самый раз будет. Тем более, что Гильтебрандт подал записку, просит усилить военное присутствие в Петропавловске-Камчатском. Вот и создать Камчатский отряд Пограничной Стражи, заодно и за этими… узниками присмотрят. А чтобы не вздумали бунтовать — крейсерский отряд Сибирской флотилии туда же. И жандармов. Будут все трое друг за другом присматривать, чтобы дурных мыслей не появилось. Тогда и Михень с дядюшкой туда же. Пусть все вместе скопом на своих же соратниках собственную злобу оттачивают!


— Решено, — произнес Николай вслух, подойдя к столу и набрасывая на лежащей на нем бумаге заметки, которые завтра превратятся в указ.

Только император дописал последнюю строчку, как в дверь негромко постучали. Получив разрешение, в кабинет вошел ночной дежурный, флигель-адъютант граф Игнатьев-младший.

— Государь, срочная телеграмма из Лондона. Японский посланник передал просьбу своего правительства о начале мирных переговоров, — он протянул Николаю бланк.

— Хорошо, Николай. Ступай. Прикажи вызвать ко мне на одиннадцать графа Игнатьева и Остен-Сакена.

Николай подумал, что наконец-то упрямые азиаты поняли, что им войны не выиграть. Однако визит флота в Токио их не столь напугал, как и сдача второй армии в Дагушане. Поражения на море и суше, особенно сдача остатков второй армии, привела к появлению у японцев настоящего шовинизма. Каждый мужчина считал своим долгом записаться в ополчение. И даже недовольные потерями промышленники и торговцы притихли, не осмеливаясь выступать против. Но с деньгами у них совсем туго стало, да и коварные альбионцы, после нашего предложения о разграничении зон влияния в Азии, их поддерживать стали меньше. Показав, что они, более чем демонстрациями японцам помогать не будут и воевать за них не собираются. Но британцы все равно остались их союзниками и настырно просят войну закончить, прямо-таки лезут с посредническими услугами. Настырно, как тараканы. А Германия, как уверяет кайзер, сейчас к большой войне не готова и поддержать Россию ничем, кроме дипломатических мер, не может. И французы что-то больше с англичанами разговаривают, чем с русскими. Союзники, только до того хитрые, что уж лучше бы противниками были. Воистину, нет у России иных союзников, чем ее армия и флот. К тому же с запасами армейскими и флотскими сейчас очень плохо. Пришлось западные округа буквально грабить, чтобы хотя бы запас патронов в Маньчжурии до штатного довести. И с деньгами напряженно, а лезть в новые долги желания особого у Николая не было.

Император читал скупые строчки телеграммы и вспоминал последние события.

После сражения у Шантунга и наглого рейда русских кораблей к Токио китайцы присмирели, и даже хунхузы постарались сбежать из районов действия русской армии. Поэтому удалось подкинуть резервы Штакельбергу, командовавшему осаждавшим Дагушань отрядом. Используя поддержку флота с моря, подвезенный осадный парк из Владивостока и полную изоляцию противника от снабжения, Штакельберг разбил японцев и заставил сдаться. Однако Корею отвоевать не удалось, не хватило сил. Гернгросс несколько раз переходил в наступление, отбросил войска Оку к Йонбену, но был ранен, и его войска дальше продвинуться не смогли. Временно назначенный на его место Лечицкий донес, что без подкреплений наступление успешно не завершить. А все имеющиеся свободные резервы уже были задействованы в Дагушане, остались только небольшие отряды, прикрывавшие тыл от китайцев. Более успешными оказались десанты на Курильские острова. Удалось захватить все, включая находящиеся рядом с Иезо (Хоккайдо) Кунашир и Итуруп. Из-за чего, кстати, не получилось высадиться ни на Иезо, ни на Цусиму — просто не хватило сил. Японцы срочно подбросили подкрепления на оба острова. Поэтому десантирование скорее всего закончилось бы неудачей, причем стоившей больших потерь. Поэтому пришлось отложить эти планы до получения подкреплений.

Основной причиной всех неприятностей, как точно понимал Николай, являлась неготовность железной дороги. Байкал по-прежнему разрывал линию снабжения по Великому Сибирскому пути и князь Хилков[13] обещал ввести Кругобайкальскую дорогу лишь через год. Ну и как наступать в таких условиях? Только большой кровью. Армия же на Востоке невелика и большие потери приведут скорее к поражению, чем к победе, потому что подвезти вовремя подкрепления будет сложно. В результате получится вместо небольшой победоносной войны длинная и опасная, выгодная скорее англичанам, чем России.

Так что, подвел итог размышлений Николай, переговоры придется вести. Пока наши победы видны всем…

Понятно, что обсуждения будут трудными. Англичане, приняв роль посредников, не преминут поддержать японские требования. Но другого выхода, получается, пока нет. Три месяца войны показали, что наскоком ничего не решить, можно только получить новую Нарву, а то и войну в Европе в дополнение к азиатской.



Из газет:

«ВЕНА. Известие, что Его Величество Эдуард VII дал в Мариенбаде аудиенцию черногорскому княжичу Мирко, в Белграде вызвало большое неудовольствие. Считают, что это демонстрация против Сербии…»

«The Times», 23.9.1902 г



«В военно-морских кругах Британии преобладает мнение, что японский флот сильно пострадал в деле у Шантунга. Он отправился в один из японских портов исправлять повреждения»

«Московскiя вѣдомости». 29.09.1902 г



«По делам частного обвинения московские мировые судьи, склоняя стороны к миру, предлагают помириться на том, что обвиняемый внесет в известную сумму в пользу «Красного Креста». Эти предложения находят себе полное сочувствие и в обвинителях, и в обвиняемых, и много дел оканчивается миром на указанных условиях»

«Московскiя вѣдомости». 30.09.1902 г.



«Английская печать, безсильная заглушить раздающиеся в большей части европейской печати всех стран сочувствия по адресу России, старается теперь уверить, что эти симпатии куплены «русским золотом»»

«Петербургскiя вѣдомости». 01.10.1902 г.

[1]Отрывок из подлинной записи в дневнике Николая II за 1января 1905 г.

[2]Реальный проект Фишера до того, как он сконструировал «Дредноут». Корабль должен был нести 16-254 мм орудий

[3]Фред Т. Джейн — издатель всемирно известного «Справочника по военным флотам Джейна». В. Куниберти — итальянский кораблестроитель, один из авторов идеи «Дредноута»

[4]Карт бланш, франц. — неограниченные полномочия, предоставленные начальством доверенному лицу

[5]Аркадий Францевич Кошко — известный русский сыщик. В1900 г. — начальник сыскного отделения Рижской полиции, в 1905 г. — помощникначальника Сыскной полиции в Санкт-Петербурге. Позднее — начальник Московской сыскной полиции, затем — делопроизводитель 8-го делопроизводства Департамента полиции Российской империи, в эмиграции писатель-мемуарист.

[6]Морганатический брак — брак между лицами неравного положения, при котором супруг (или супруга) более низкого положения не получает в результате этого брака такое же высокое социальное положение

[7]Слова песни из кинофильма «Дни Турбиных», являющейся переделкой старой офицерской песни

[8] «Синими» назывались кирасиры Лейб-гвардии кирасирского Его Высочества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка, входившего во 2-ю бригаду 1-й гвардейской кавалерийской дивизии

[9]Конструкция корабля — деревянная с металлическими деталями

[10]Дежа вю, франц. (буквально — уже виденное) — состояние, при котором человек ощущает, что уже был в такой ситуации

[11]Анна Монс, первая любовница Петра, изменила ему с саксонским посланником

[12]Великий князь Николай Константинович был исключен из фамильного списка, объявлен сумасшедшим, лишен всех званий, состояния, права на наследство и отправлен в ссылку в Ташкент. Там он занимался предпринимательством, а также ирригацией Голодной степи. Во время революции, в 1917 г. поддержал Временное правительство. Умер от воспаления легкихв 1918 г.

[13]Министр путей сообщения Российской Империи