Первый Император. Спасти будущее!

— Нет, Фреда «попросили» придержать ее до следующего издания альманаха.

— Отлично, Ваше Величество. Хотелось бы первым ознакомиться с этой идеей и оценить ее в полной мере, пока наши соперники не осознали ее значение. Но это все пока подождет, Ваше Величество. По-моему, сейчас у нас главной проблемой будут русские и германцы. Необходимо как-то помочь нашим азиатским союзникам, иначе они просто не выдержат напора русских. Может быть, для противодействия российским крейсерским операциям ввести конвоирование наших торговых судов крейсерами нашего флота?

— Оказаться тем самым на грани войны с Россией? Нет, Джек, это слишком рискованно. Особенно сейчас, когда у русских такой патриотический подъем, а кайзер готов в любой момент поддержать своего племянника.

— Ваше Величество, на наглость германцев у нас есть простой и эффективный ответ.

— Нет, Джек, и еще раз нет. Без союзников, без подготовки… Франция еще не готова, а на воды в Мариенбад я только собираюсь. Зато русские, кажется, уже осознали кое-что. Вчера их новый министр иностранных дел пригласил нашего посла и предложил начать переговоры по разграничению зон влияния в Азии. Они даже Персией согласны пожертвовать, хотя шах очень надеется на дружбу с русскими.

— Значит, Ваше Величество, они серьезно завязли со своим маньчжурским проектом. И я бы порекомендовал Вам, Ваше Величество, как можно быстрее съездить на воды и переговорить с австрийцами. Пока у русских серьезные трудности и японцы держатся, мы можем одним выстрелом решить сразу две проблемы — русскую и немецкую.

— Хороший ты парень, Джек, но уж очень спешишь, поверь своему королю. Признаю, конечно, что зерно истины в твоих рассуждениях есть. Надо любым путем спасать наших желтокожих союзников. Неплохо предложить лордам адмиралтейства перегнать в Вейхайвей побольше крейсеров, а в метрополии провести учения всех сил, включая эскадру береговой обороны. Только учения, думаю, для германцев и русских сейчас хватит и этого… — добавил король, увидев разочарованное лицо адмирала. Эдуард с сожалением вздохнул, переломил свое ружье и, убрав патроны из стволов в патронташ, повесил его на плечо. — Пожалуй, пора охоту заканчивать. Все равно за последние четверть часа нам не попалось ни одной птицы. С тобой, Джек и поохотиться как следует не получается. А ты сейчас найди мне Бальфура и пригласи после окончания охоты на чашку чая в библиотеке. Думаю, надо серьезно поговорить.

— Прошу прощения, Ваше Величество, я совершенно не хотел…

— Знаю, Джек, знаю. Не обращай внимания, это я так, ворчу по-стариковски, — улыбнулся Эдуард VII. — Все могут короли, вот только отрешиться полностью от государственных забот не в их силах, Джек. Так что, если будут предлагать тебе корону — беги от нее, как черт от ладана.



Российская Империя, Санкт-Петербург, конец сентября 1902 г.



Петр Николаевич еще раз, словно не веря своим глазам, перечел короткий текст на листе бумаги и всмотрелся в характерную подпись.

— Да-а, — невольно севшим от волнения голосом только и смог произнести он. И, вздохнув, резюмировал. — Carte blanche[4].

И откуда было знать собеседникам, что Николай-Петр прочел книгу «Les Trois Mousquetaries» (Три мушкетера), как на французском, так во всех имевшихся в библиотеках царских дворцов переводах на русский, от первого — тысяча восемьсот сорок шестого до последнего, девятисотого года, издания. Естественно самым любимым его героем стал кардинал Ришелье, а выданный им документ Николай запомнил наизусть. Так что в бумаге, увиденной Дурново четким почерком было написано: «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага Государства. Января 1902 года 5 числа. Николай».

— Вы правы, Петр Николаевич. Именно carte blanche, — уверенно ответил канцлер, машинальным движением руки подкручивая правый ус. — Вручен лично Государем Императором при вступлении моем на сей пост. И посему, Петр Николаевич вы его сейчас берете, едете к себе на Фонтанку и действуйте… Хотя не мне вас учить. Вы в этом деле много лучше меня разбираетесь, чай не первый год товарищем(заместителем).

— А ежели вдруг они гвардию подымут? Ни жандармы, ни полиция ничего сделать не смогут супротив армии, — позволил себе усомниться министр внутренних дел Петр Дурново. — Надобно усиление. Лучше всего кавалерией и артиллерией. А Редигер, незадача такая, уехал.

— Полагаю, — ответил Игнатьев, — можно полностью положиться из пехоты на Преображенский и Семеновский полки, стрелков и на гвардейский флотский экипаж, а из кавалерии — на полки, которые мне лично доверяют: кавалергардов, гусар, кирасир, и, пожалуй, казаков. Приказ я отдам, вы же вышлите своего человека в казармы. Да, и пулеметчиков тоже прихватите. Как с войны сообщают, весьма эффективное оружие, особливо по толпе. О приказе не беспокойтесь, я вам этот документ отдам. А с Редигером свяжемся, он все ваши действия одобрит. Без сомнений…, - Игнатьев подумал с ехидцей, что если военный министр что-то не одобрит, то государь может очень не одобрить военного министра. А каков бывает в таких случаях обычно вежливый и воспитанный Император, не без дрожи вспоминают многие любители запустить руку в государственную казну.

— Вам в Мариинском тех жандармов, что со мной прибыли, не хватит, ежели нападение случится, — задумчиво заметил Дурново, бережно укладывая бумагу в портфель.

— Ничего. К нам еще из Гатчины выслали роту Сводного Пехотного полка. С парой пулеметов. Будут в течение четверти часа.

— Не вспугнут заговорщиков? — удивился Дурново.

— Нет, они под видом учений в городских условиях двигаются. Якобы к Путиловскому заводу. Затем вдруг сюда свернут-с.

— Ну, будем надеяться, — согласился Дурново с канцлером. — Но я на всякий случай передам, чтобы эскадрон кирасир к вам выслали. Ну, — он перекрестился, — с Богом!

— Передайте, Петр Николаевич. Хуже не будет-с. И… С Богом! — ответил, также перекрестившись, Игнатьев. Проводив посетителя и распрощавшись, канцлер спокойно сел за письменный стол и занялся разбором поступивших документов. Война — войной, заговор — заговором, а государственные дела исправлять надо…

Вышедшего к карете Дурново остановил малозаметный человечек с незапоминающимся лицом. Быстро что-то рассказав министру, он ловко проскользнул мимо охраны и словно растворился среди немногочисленных прохожих. Дурново, подозвал пару гарцевавших неподалеку конных жандармов, быстро написал по несколько строчек на бланках, извлеченных из портфеля, и, раздав бумаги, сел в коляску.

— Гони в министерство! — едва усевшись в коляску, приказал он кучеру.

В особняке на Фонтанке царил обычный для любой организации внешний беспорядок, обусловленный получением неожиданных и весьма неприятных известий о событиях, меры для устранения которых требовалось принять еще вчера. Но любой опытный человек сразу заметил бы, что за внешним беспорядком кроется тщательно продуманный и введенный в действие замысел. Полиция готовилась, и готовилась серьезно, и к возможным массовым выступлениям, и к попытке атаки здания армейскими частями заговорщиков.

— Ваше высокопревосходительство! — личный помощник, секретарь и просто доверенный человек, Сергей Викторович Сигрист уже ждал своего начальника у входа в кабинет. — К вам посыльный от Преображенского полка, в кабинете собраны все, кого вы приказывали собрать. И донесения из полицейских участков. Кто-то распускает слухи о гибели Государя и его Наследника. И вот…

— Хорошо, Сергей. Донесения передай Булыгину. Посыльному — вот эту бумагу. И на словах пусть запомнит — окружить, — министр продиктовал несколько адресов, — задерживать всех выходящих, никого не впускать. С ним отправить людей Гринева, как наших представителей. Пусть занимаются задержанными. Передашь ему мое приказание лично. Понятно?

— Точно так, Петр Николаевич. Запомнил.

— Да, и сразу после совещания — Кошко ко мне[5].

— Слушаюсь, — удивленно ответил Сигрист. — Кошко?

— Не понял? — усмехнулся Дурново. — Будет мне подноготную разъяснять и виновных с причастными расследовать.

Ничего не ответив, секретарь лишь кивнул и отступил в сторону, пропуская министра в кабинет. Совещание, вопреки обычаю, продлилось не более получаса, завершившись стремительным истечением присутствующих из кабинета. Самым озабоченным, но в тоже время каким-то неестественно веселым выглядел глава отдельного жандармского корпуса Святополк-Мирский.

Еще более поразила секретаря неожиданная сцена с Лопухиным. Недавно назначенный исполняющим обязанности директора бывший харьковский прокурор успел отойти от кабинета всего на десяток шагов, когда был остановлен двумя жандармами и, на глазах изумленных свидетелей, принародно объявлен арестованным. Покачав в удивлении головой, Сигрист прошептал вслух из Пушкина. — О сколько нам открытий чудных…, - и, махнув на все рукой, вернулся к столу, заваленному срочными и несрочными бумагами.

А открытий и наблюдений, причем весьма чудных и запоминающихся, достойных войти в историю, в этот день петербуржцам предстояло сделать немало. Когда еще в жизни увидишь, как роты гвардейцев не на параде, а в полном боевом, словно на войне, стоят заставами на улицах. И даже, вот уж неожиданность, окружают некоторые дворцы великих князей, включая дворец самой вдовствующей императрицы! Вовремя Ее Величество Вдовствующая Императрица Мария Федоровна уехала в родную Данию, словно чувствовала начинающуюся замятню. Наблюдавшим за этим действом зевакам лишь оставалось гадать, зачем жандармы, зайдя во дворец вывели оттуда нескольких лакеев. А затем — даже князя Шеваршидзе, которого молва давно называла любовником или даже морганатическим[6] супругом вдовствующей императрицы.

Магазины, особенно центральные, поспешно закрывались, а на мостах и улицах, в первую очередь на ведущих к рабочим окраинам, кроме войск, появились усиленные полицейские, в том числе конные, патрули. Страшнее стало, когда в самом центре столицы разгорелся настоящий бой у казарм Конного полка. Стреляли залпом винтовки, стрекотали несколько пулеметов, а под конец сего действа даже несколько раз грохотали пушки. Не менее громко отозвалась попытка части кавалергардов, успевших покинуть свои казармы, взять неожиданной атакой в конном строю Мариинский дворец. Атаку, к полному изумлению атакующих, встретил дружный залп из винтовок и очереди пулеметов. После чего, унтера, арестовав уцелевших офицеров, выбросили белый флаг и сдали эскадрон вышедшим из дворца пехотинцам.


Войска, вместе с усиленными полицейскими и жандармскими патрулями, простояли на улицах несколько дней.



Маньчжурия, около Сюаньчжоу, начало октября 1902 г.



— Господа офицеры! У всех налито? Тогда… — штабс-ротмистр фон Сиверс жестом фокусника извлек откуда-то пару чистых однопросветных погон и протянул Гаврилову. Стоящий рядом корнет Экк незамедлительно протянул успевшему взять погоны Михаилу стакан, до краев наполненный водкой. Причем не какой-нибудь местной «ханжой», а настоящим «столовым вином». Все остальные офицеры встали и теперь с интересом следили за действом, держа в руках разнокалиберные стаканы. А ничего особенного не произошло. Михаил взял стакан и, глубоко вдохнув, неспешно выцедил водку через слегка разомкнутые зубы. После чего разложил пойманные звездочки, до того лежавшие на дне стакана под слоем водки, на погонах, как бы целуя их. Все было бы гораздо сложнее, если бы незадолго до этого его не научил всему этому второй субалтерн пулеметной команды, корнет Оболенский. Пришлось несколько раз потренироваться, «выложить» правильно звездочки на погон оказалось не так уж и просто.

Выдохнув, Михаил доложил: «Господин штабс-ротмистр, господа офицеры, представляюсь по случаю присвоения очередного воинского чина! Поручик гвардии Гаврилов!». Присутствующие дружно выпили за нового поручика. И быстренько расселись за столом, закусывая, чем послал бог в лице расторопного денщика и помогавшего ему артельного пулеметчиков.

— Здравствуйте, дачники,

Здравствуйте, дачницы,

Летние манёвры уж давно начались…

Гаврилов, слегка уже осоловевший от выпитого, не заметил, откуда у Оболенского появилась в руках гитара. Первый куплет ставшей вдруг популярной в полку песни, переделанной кем-то из драгунских офицеров из инженерной «Съемки», корнет пропел соло. Но припев и второй куплет подхватили все:

— Гей, песнь моя, любимая,

Цок-цок-цок —

По улице идёт Драгунский полк.

Сапоги фасонные,

Звёздочки погонные,

По три звезды, как на лучшем коньяке… [7]

Михаил как-то незаметно для себя погрузился в полусон, полуявь, навеянные выпитой водкой. Вспомнился разговор с Государем, его неожиданные, но весьма точные вопросы. Выслушав Гаврилова, царь не упустил возможности поговорить и с нижними чинами, после чего, уходя, заметил, что он весьма рад встретить в армии столь хорошо подготовленный отряд. Слышавший эти слова штабс-ротмистр Сиверс только подмигнул прапорщику. Позднее не только он, но и остальные офицеры, и пулеметчики, и знакомые из стоящих рядом эскадронов, поздравляли Гаврилова, намекая на ждущие его награды и прочие милости от Государя. Однако в ближайшие дни ничего не произошло. А потом, за тягучими военными буднями, неустроенным бытом и боями, пусть и не столь ожесточенными, как первый, воспоминания о встрече с Императором как-то потускнели и отошли на второй план. Затем флот одержал решающую, как говорили, победу и бои вообще сошли на нет. Японцы, отрезанные от своих островов, сдаваться, однако, не спешили. Русская же армия сил для генерального боя и наступления пока не имела ни на корейском направлении, ни у Дагушаня. А подкрепления и припасы поступали по Великому Сибирскому пути слишком медленно. Как заметил кто-то из армейских остряков, Маньчжурская армия попала в ситуацию «охотника, поймавшего медведя». Того самого охотника, который медведя поймал, но отпустить-то не может, так как медведь его не пускает… В общем, Гаврилов понял, что ни Государю, ни начальникам сейчас не до какого-то прапорщика и смирился с этим. Но два дня назад на стоянке полка, отведенного, как и вся кавалерия, в резерв, появился посланец из штаба армии. И вот вчера командир полка лично поздравил Михаила с царскими наградами — анненским крестом и неожиданным производством в чин поручика…

— Не умеет молодежь пить.

— Шпак, что с него взять. А ведь этот еще из лучших.

Неожиданно донесшийся до него шепот заставил Гаврилова напрячься. Но ссориться не хотелось, тем более в такой, во всех остальных отношениях хороший день.

— Лагеря кончаются,

Парочки прощаются,

До чего короткая военная любовь…

Внезапно гитара, прощально прозвенев струнами, замолчала, песня прервалась. У входа в фанзу поднялся какой-то непонятный шум, заставив Михаила очнуться и осмотреться вокруг. У двери стояла тройка незнакомых офицеров, явно только что проделавших немалый путь на лошадях, судя по их виду.

— Извините, господа, что мы помешали вашему веселью. К сожалению, мы несколько уклонились от своего маршрута, — заговорил стоявший первым, высокий и стройный, смутно знакомый Гаврилову штабс-ротмистр.

— Ваше императорское высочество! — первым узнал вошедшего Джунковский и вскочил, своим примером заставив подняться всех.

— Входите, ваше императорское высочество, господа. Разделите наше скромное веселье, — на правах распорядителя праздника предложил фон Сиверс — Прошу….

— Вольно, господа офицеры. И без чинов, — прервал его Михаил Александрович. — Мы все боевые офицеры и устраивать китайские церемонии, тем более в боевой обстановке не стоит, — разъяснил он свою позицию, пока шел, прихрамывая к умывальнику. Быстро ополоснувшись, все трое подошли к столу и представились, оказавшись офицерами «синих» кирасир[8] Романовым, Турбиным и Вульфертом.

— Еще раз приносим свои извинения, что прервали ваше веселье, — заметил поручик Вульферт, доставая из имевшегося при нем портфеля одну за другой две бутылки шустовского.

— Право слово, мы уже думали, что придется просить ваших командиров предоставить нам проводника, только не могли сообразить в какой фанзе искать штаб, — добавил Михаил Александрович. — И решили потревожить вас. По какому поводу веселье, господа? — наконец спросил он. А узнав, что офицеры обмывают новый чин молодого волонтера, отличившегося в предыдущих боях, предложил тут же выпить за его дальнейшую карьеру. После пары тостов, выпив еще и за братство по оружию, все расслабились и веселье возобновилось с новой силой, без оглядки на чины и титулы. Сам великий князь, сидевший рядом с тезкой, дотошно расспросил Гаврилова о бое. Вообще, вопреки сложившемуся у Михаила на основе светских сплетен представлению о Михаиле Александровиче, как беззаботном великосветском шалопае, он оказался весьма грамотным офицером. Расспросив Гаврилова, он в свою очередь пояснил, что ездил в штаб с донесением о боях Лейб-Гвардии Кирасирского, государыни Марии Федоровны полка.

— И трофеи сопровождали, — искренне, как-то по-мальчишески хвастаясь внимательно слушающим собеседникам, добавил он. — Но потери понесли солидные, — тут же добавил он, деликатно поясняя, почему именно его отправил в штаб командир полка.

— А… Дело при Хуаланцзы! В конном строю ведь атаковали? — уточнил фон Сиверс. И, получив подтверждение, жестко резюмировал. — Перед лицом пулеметов конница годится лишь на то, чтобы готовить рис для пехотинцев.

— Ну, вы просто несказанно преувеличиваете, Карл Августович, — возмутился, не выдержав, Джунковский. — Конница еще себя покажет!

За столом, как всегда при большой русской пьянке в хорошей компании, разгорелся спор о работе… И не важно, что сама работа была очень специфической, а один из присутствующих — наследником престола. Он, как и все присутствующие, получил ранение на поле боя и рисковал жизнью под вражеским огнем.



Тихий океан, Токийский залив, октябрь 1902 г



Давно устаревшее судно береговой обороны «Каймон» не списывалось из боевого состава флота только из-за недостатка средств на приобретение новых кораблей. И если бы не война, наверное, был бы списан самое большее через пару лет. Но потери более совершенных кораблей и необходимость хотя бы как-нибудь обозначить охрану и оборону Токио заставили выпихнуть и эту старую калошу в море. И теперь «Каймон» болтался в непогоду у входа в залив, ожидая смены — миноносцев, загнанных в гавани предыдущим штормом. Октябрьская погода отнюдь не радовала ни командира, ни экипаж престарелого кораблика. Шторм ушел, но сменившая его промозглая туманная мгла была немногим лучше. Разве что качало поменьше, да видимость сначала упала, а потом выросла до пары кабельтов, все же туман был не столь густ. И этот туман, если подумать, делал их болтание в море бессмысленным. Никто из вменяемых капитанов не сунется в эту мразь без особой необходимости, а если и рискнет — шансов обнаружить его у наблюдателей «Каймона» немногим больше, чем у монаха, уронившего на татами рисинку, в ее поисках без света фонаря. А раз так — то и не стоит особо надрываться, решили стоящие на вахте сигнальщики. Увы, самые подготовленные и надежные матросы в первую очередь отбирались на действительно боевые корабли. А на кораблях береговой обороны служили либо новобранцы, либо самые плохо подготовленные резервисты.