Первый Император. Спасти будущее!

— Не позволю-с, батенька! — громко возразил Сергей Маркович. — Не позволю! Немцы, после заключения нового торгового соглашения в благоприятном для них духе, готовы и не такое написать, лишь бы помочь сохранить трон за…, - он перевел дух, осмотрел присутствующих и закончил, гордо подняв голову, но понизив громкость, — за Ананасом.

Кто-то испуганно выдохнул, кто-то иронически улыбнулся… но в этот момент из прихожей донесся звонок новомодного электрического звонка, голоса и из коридора донесся малиновый перезвон шпор.

— Жандармы! — ахнула хозяйка, побледнев и готовясь упасть в обморок. Все молча повернулись к двери, словно гости городничего в последней сцене «Ревизора»… И облегченно выдохнули, когда в дверях появился, вслед за непонятно почему раскрасневшейся горничной, знакомый всем присутствующим Михаил Пафнутьевич Гаврилов. Только не в привычном всем ладно сидящем статском костюме, а в новой необмятой форме кавалериста, с погонами прапорщика.

— Et tu, Brute![12], - вырвалось у Извекова. — На войну и на смерть…

— Dulce et decorum est pro Patria mori[13] — ответил на той же латыни Гаврилов.

— Михаил Пафнутьевич, да как же так? Вы же в министерстве… — пораженно взмахнула руками хозяйка (у которой, надо признаться на этого молодого и холостого чиновника были некие виды ввиду скорого приезда племянницы). — А вы все бросаете…

— Увы, милейшая Капитолина Львовна, но труба зовет, — усмехнулся бывший столоначальник. — Да, признаться и в министерстве грядут некие пертурбации, — негромко заметил он, так, чтобы слышали только встречающие его хозяин и хозяйка. — Настоящий патриот, полагаю, не имеет права отсиживаться в стороне, когда его Родине грозит опасность. Тем более, «желтая», — добавил он громче, напомнив о недавней речи Извекова по поводу китайской «желтой опасности», грозящей нашему Дальнему Востоку в связи с аннексией Маньчжурии.

Да, прием, о котором заговорили в соответствующих «кругах» явно удался.



Китай, район реки Ялу-Тюренчен, июль 1902 г.



Работа на позициях кипела вовсю, словно противник ожидался уже завтра. Незадействованные на рытье окопов солдаты не просто отдыхали, а лежали ниже по берегу редкой цепью с винтовками, готовые в любой момент открыть огонь. Генерал-майор Гернгросс, одобрительно посмотрев на вытянувшегося во фрунт поручика, подбежавшего с докладом, ответил на его приветствие, но выслушивать не стал, прервав речь офицера взмахом руки.

— Без доклада, господин поручик. Мы прекрасно видим сами, что у вас дела идут. Как справляются запасные? Что мешает работам? И почему не возводите редут?

— Ваше высокопревосходительство, запасные старших возрастов за время пешего перехода в службу втянулись и сейчас не требуют специального надзора, за исключением обучения на трехлинейную винтовку, кою не знают совершенно. Посему мною, с разрешения ротного командира организованы занятия по изучению сего оружия с одновременным выполнением задач боевого охранения и отдыха от земляных работ. Касательно же помех выполнению работ докладываю вашему превосходительству, что основным препятствием является недостаточное число шанцевого инструмента и строевого леса. Посему командиром роты капитаном Нетребко совместно с командиром батальона принято решение в первую очередь оборудовать окопы, а после прибытия взвода от саперной роты — и остальные намеченные укрепления.

— Хорошо, господин поручик. Выражаю вам благодарность за образцовую организацию. — Гернгросс выслушал уставной ответ поручика, милостиво кивнул и попрощавшись, двинулся вперед. За ним неторопливо тронулась и его свита.

— Иван Константинович, — обернулся на ходу генерал к скачущему неподалеку адъютанту, штабс-капитану Скордулли. — Запиши для памяти фамилии поручика, его ротного и батальонного. По возвращении в штаб — отправь им депеши с моей благодарностью. И проследи, чтобы внесли в их формуляры. Кабы все так службу несли…

— Слушаюсь, — ответил адъютант и слегка приотстав, отъехал чуть в сторону от эскорта. Приостановился, записал в американский патентованный блокнот указание и, пришпорив коня, начал догонять уехавших вперед сослуживцев.

Надо признать, что после увиденного на позициях настроение командующего Первым Сибирским корпусом слегка поднялось. Тем более, что поводов пребывать в английском сплине было более чем достаточно. Недавно развернутый корпус имел не как все нормальные корпуса две дивизии или тридцать два батальона, а всего три бригады, каждая по два трехбатальонных полка или, в общем, восемнадцать батальонов. Развернуть более не получалось, ввиду нехватки личного состава, особенно подготовленных артиллеристов, и вооружения. По планам военного ведомства накопление таких запасов могло быть завершено лишь к началу девятьсот четвертого года. Быстрее не получалось никак, из-за неполной готовности железной дороги, длительности и дороговизны перевозок по морю. Но война началась более чем на год раньше.

Учитывая слабость корпуса, который должен был контролировать почти девяносто верст берега реки Ялу, командование усилило его всем, чем смогло. В том числе новейшими пулеметными частями, придав каждой бригаде полевую пулеметную роту, и даже артиллерией, присоединив к корпусу отдельную артиллерийскую бригаду. Не совсем положенного бригаде полного штата, всего тридцать два орудия — скорострельных трехдюймовых, а также горных и батарейных, но и это было немало. Теперь в распоряжении начальника артиллерии корпуса вместе с орудиями стрелковых бригад, было восемьдесят орудий, пусть и в основном устаревших систем. Имелось восемь горных пушек калибром в шестьдесят четыре миллиметра, сорок восемь легких, в восемьдесят семь миллиметров (в бригадных дивизионах), и шестнадцать батарейных (полевых стасемимиллиметровых, по старым штатам дивизионной артбригады). Однако новых скорострельных трехдюймовок образца тысяча девятисотого года — всего лишь восемь. Но к которым, кроме штатной шрапнели привезли по полсотни новейших французских мелинитовых гранат.

А по донесениям разведки, в Чемульпо японцы готовились высадить не менее трех-четырех дивизий с их артиллерией, кавалерию и тяжелые орудия. То есть как минимум в два-три раза больше, чем в распоряжении Александра Алексеевича. Даже если учесть, что Забайкальская казачья бригада, сейчас выдвинутая несколькими отрядами для рекогносцировки в Корею, тоже подчинялась Гернгроссу.

Впрочем, командующий не унывал — не такой был характер у этого генерала[14]. Наоборот, он радовался тому, что удалось вырваться из штаба Заамурского округа пограничной стражи в армию. Конечно, он признавал важность и необходимость пограничников и охраны территории Империи. Но полагал, что его призвание — прямой бой с противником, а не погони за контрабандистами и хунгузами.

Время у его войск еще было. Японцы, которые высадились в Чемульпо и захватили Сеул, выдвинулись несколько вперед, потеснив передовые отряды забайкальцев. И остановились, видимо боясь оторваться от базы снабжения. Да и действия русского флота не только препятствовали дальнейшим высадкам, но и угрожали в любой момент прервать сообщение уже находившихся в Корее войск с метрополией.

Впрочем, надо признать трудности со снабжением были и у передового русского корпуса. Все же доставлять грузы гужевым транспортом с Харбина по местным… дорогами это было трудно назвать даже знакомым с российским бездорожьем. Поэтому, собранная группировка по численности была почти оптимальна именно из-за ограничений по снабжению.

Поэтому, умело используя скудные местные ресурсы и наличные силы, Александр Алексеевич готовился дать отпор попыткам японцев вторгнуться в Маньчжурию. И смотрел в будущее с оптимизмом. Пока японцы не разобьют флот, решительного наступления их армии можно не ждать. А тем временем обязательно удастся наладить снабжение корпуса, получить подкрепление и создать оборону, о которую «узкоглазые» обломят все свои зубы.



Красное море, июль 1902 г.



С мостика броненосца «Ростислав» открывался великолепный вид на море и корабли. Величественная, торжественная и грозная картина: тяжеловесные утюги броненосцев и легкие силуэты крейсеров, блестящие на солнце стволы орудий, стремительные истребители (эсминцы), переваливающиеся на волнах, неторопливые, пузатые и тяжелые от принятых грузов транспорты…

Три отдельных отряда русских кораблей, не без проблем, но преодолевших Суэцкий канал, наконец встретились и готовы были продолжить путь на Дальний Восток. Объединенная эскадра, густо дымя трубами, шла к Аденскому проливу. Шла несколькими колоннами, заставляя встречные суда невольно отворачивать в сторону.

На шканцах «Ростислава» суетился с установленной на треногу камерой фотографического аппарата мичман Данчич, увлекающийся искусством светописи. Он пытался запечатлеть на память идущие в соседней колонне крейсера «Память Азова», «Аскольд» и «Адмирал Корнилов». Устроившиеся чуть дальше к корме несколько офицеров лениво, из-за жары, спорили, получится ли что-нибудь у Бориса или очередная пластинка будет засвечена зря.

С другого борта, свободные от вахты матросы наблюдали за колонной транспортных судов, идущих в кильватер крейсеру «Штандарт». Длинная, намного длиннее колонн боевых кораблей, она служила нескончаемым источником матросских шуток. Не имеющие опыта такого плавания, суда то растягивались, то сближались настолько, что приходилось вываливаться из строя во избежание столкновения. Каждый такой случай собравшиеся матросы сопровождали негромким свистом, смехом и солеными шутками. Несколько старослужащих, однако, не участвовали в этом веселье. Стоя небольшой компанией чуть в стороне от основной группы матросов они рассматривали только идущий напротив угольщик и обсуждали предстоящую угольную погрузку с помощью новейшей «мериканской ситемы». Оптимист рассчитывал, что погрузка пройдет намного легче, чем обычная. Однако пессимистов было больше, и все они уверяли, что ничего хорошего ждать не следует. Так как погрузка угля всегда и повсюду одинакова — висящая в воздухе угольная пыль, забивающая дыхание и лежащая везде, где только можно и где нельзя. А следом — обязательная приборка и драяние медяшек до морковкина заговенья. Но оптимист не сдавался, уверяя, что ему передавал привет и письмо кум, служащий в Артуре, который уже эту системы видел в деле. Однако пессимисты не сдавались тоже, уверяя, что кум всего лишь «заливает», по гордости своей от службы на новейшем «мериканском» броненосце «Редьку-в-зад».

В адмиральском салоне «Сисоя Великого» командующий эскадрой вице-адмирал Чухнин и его флаг-офицер лейтенант Азарьев тоже подсчитывали запасы угля и обсуждали погрузку его на ходу. Испытания американской патентованной системы Спенсера — Миллера для погрузки угля с корабля на корабль в открытом море проводились еще во время перегона броненосца «Ретвизан» из Америки в Порт-Артур. В нее входил трос, натягиваемый между грот-мачтой броненосца и фок-мачтой угольщика, по которому на блоках перемещалась тележка с несколькими мешками угля, общим весом до тонны. Такое устройство позволяло передавать до пятидесяти тонн угля в час. Причем даже в плохую погоду, когда использование шлюпок и катеров небезопасно. Но применение такой системы требовало хороших навыков экипажа, из-за этого первые тренировки по перегрузке планировалось провести в Индийском океане. При обсуждении вспомнили, что это оборудование хотели установить и на угольных транспортах, которые должны были сопровождать владивостокские крейсера. Однако нераспорядительность нескольких офицеров-чиновников из адмиралтейства привела к тому, что ни один из угольщиков на Дальнем Востоке систему Спенсера — Миллера так и не получил. А оснащенный ей — оказался на Балтике. В результате все эти офицеры оказались под следствием, а на замечание адмирала Дубасова, что это просто их ошибка, как говорили, Его Величество резко ответил, что у каждой такой ошибки всегда есть имя и фамилия. И повелел провести следствие, в результате которого еще два офицера были отправлены в отставку без мундира и пенсии. Впрочем, ни Николай Николаевич Азарьев, ни Григорий Павлович Чухнин об этих офицерах вслух не вспоминали. Ибо оба считали, что «получать деньги и не служить — постыдно».

В это же время в кают-компании броненосца мичман Борис Чайковский сел за рояль и начал наигрывать незнакомую присутствующим мелодию.

— Что это, Борис Ипполитович? — оторвавшись от партии в шахматы, спросил его лейтенант Федор Литке, игравший с лейтенантом Анатолием Лениным[15]. Последний, будучи в подпитии, играл откровенно слабо и Литке был рад отвлечься от неинтересного времяпровождения. — Новое произведение вашего родственника?

— Нет, Федор Иванович, не его. Это новый, только недавно опубликованный романс, — ответил, прервав игру, Чайковский.

— Так спойте его нам, Борис, — попросил Ленин, который, похоже, все же заметил неминуемый в итоге проигрыш и решил под благовидным предлогом прервать игру.

— Спойте! Спойте, — попросили и остальные присутствующие офицеры практически хором.


— Ну, хорошо, спою, — смутился Борис, — но заранее прошу извинить за голос…

— Не стоит прибедняться, Борис, — несколько развязно заметил Ленин. — У вас отличный голос…

Ничего не ответив, Чайковский проиграл вступление без слов и, дождавшись полной тишины, запел:

— Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны,

Вновь разливается песнь соловьиная

В тихом сиянии чудной луны!

Разнесшаяся из открытого, по случаю жары, иллюминатора, по палубе песня заставила замолчать и подойти поближе несколько матросов. Мичман Буш, укоризненно на них покосившийся и собиравшийся было послать куда-нибудь подальше, сам заслушался и забыл обо всем.

— В час, когда ветер бушует неистово,

С новою силою чувствую я:

Белой акации гроздья душистые

Невозвратимы, как юность моя…[16]



Япония, о. Хонсю, г. Ако, июль 1902 г.



— Великолепный вид, Мидзуно-сан, — Рюхей Утида, основатель и один из столпов общества Кокурюкай[17], повернулся к своему спутнику, чиновнику министерства иностранных дел Кокичи. Мидзуно, правая рука начальника разведывательного департамента министерства графа Ямадза Ендзиро, в обществе не состоял, но хорошо знал и Рюхея, и передавшего просьбу о личной встрече с Утидой генерала Танабе Ясуносуке. И сразу согласился, примерно представив, о чем может пойти речь, учитывая антироссийские настроения Утида. Именно поэтому он договорился встретиться с главой пусть тайного, но весьма уважаемого общества в городе, в котором сейчас располагалась его резиденция. В городе, бывшем некогда столицей небольшого, но богатого и влиятельного княжества. Которым некогда владел до своей смерти дайме тех самых знаменитых сорока семи ронинов. Сорок семь самураев были первоначально вассалами дайме (князя), владевшего городом Ако и погибшего из-за вражды с придворным сегуна. Став ронинами, они дали клятву отомстить убийце господина, несмотря на возможную немилость владыки Японии. Маскируя свои намерения и используя методы тайных операций, ронины узнали все о резиденции противника, тайно завезли оружие в столицу. Хорошо подготовленные нападение на резиденцию придворного в столице закончилось гибелью врага их погибшего господина. Голову убитого они принесли на могилу дайме. После чего сдались властям и по приказу сегуна сделали сеппуку(харакири) как положено благородным самураям, приговоренным к смерти. Символичная история, учитывая вероятную причину встречи. А символы, как известно, часто бывают очень полезны и сильно облегчают взаимопонимание…

Сейчас они оба подошли к центру города, украшенному старинным замком. И остановились, любуясь открывшимся видом. И молчали, пока Рюхей не произнес свою реплику.

— О, Рюхей-сан, вы бы видели этот замок в декабре, в день памяти сорока семи! Многие горожане приходят отметить эту дату. Есть даже мнение, что необходимо ввести в городе праздничные гуляния в этот день, — обозначив на лице улыбку, через несколько мгновений тишины наконец ответил Мидзуно.

— Полагаю, мысль неплоха и достойна воплощения. Память героев…, - Утида развернулся лицом к замку и добавил, понизив голос, — нужно чтить, как и память тех, кто сумел вернуть Корею под наш контроль[18]…

— Вы считаете, что…, - Кокичи сделал драматическую паузу и тоже понизил голос, — у нас есть необходимость прибегать к… крайним средствам?

— Я знаю, западные варвары не одобряют такое, Мидзуко-сан, — также негромко ответил Рюхей. — Но видя сегодняшнее положение дел, которое… не слишком благоприятно для нас и вспоминая, как Оду Нобунага нашел выход из столь же трудного положения…

— Уэсуги Кенсин, Такеда Синген, — перечислил чиновник самые знаменитые случаи смертей, приписываемых синоби (они же — ниндзя), служащих Ода. — Но то были всего лишь дайме…

— А Мин была королевой Кореи, — резко возразил Рюхей. — К тому же на этих землях много недовольных западными варварами, за действия которых Япония никак не может отвечать, Мидзуко-сан.

— О, такое вполне может произойти, Рюхей-сан, — протянул Мидзуко, вспомнив, что «Общество черного дракона» имеет неплохие связи в Китае. Использовать китайцев против русских — неплохая идея. В любом случае появляется шанс втянуть трусливых китайцев, удаливших свои войска из Маньчжурии, в войну против русских. Япония же вообще оказывается в стороне…

— Одна из тех жизненных случайностей, которую иногда не могут предусмотреть даже боги.

— Да, Мидзуко-сан, в жизни бывает всякое. Нашему делу это может повредить в глазах западных варваров, поэтому я просил некоторых моих знакомых… присмотреть за обстановкой в Редзюне(Порт-Артур). Но им нужна помощь…, - он внимательно посмотрел прямо в глаза чиновнику.

— Что же… учитывая благородную миссию ваших друзей…, - Кокичи повернулся, глядя на замок и неторопливо продолжил, негромко, но четко проговаривая каждое слово. — Запоминайте. Редзюн, китайский квартал, лавка Линь Сунь Чаня[19]. Передайте привет от дядюшки Ляо. Второе — европейский квартал, дом купца Генри Трампа. Дон Педро Рамирез, журналист из Бразилии. Привет от тети — донны Розы. Запомнили, Рюхей-сан?

— Запомнил, Мидзуко-сан. Прошу принять мою самую искреннюю благодарность за возможность посетить столь интересные места и почтить память сорока семи.



Из газет:

«17 марта в цирке Саламонского, что при проезде Цветного бульвара, один из посетителей, сидевший на галерее, неожиданно бросился на стоявшего у входной двери городового. Сорвал с него серебряные часы и бросился бежать, но тем же городовым был задержан»

«Московскiя вѣдомости». 23.12.1900 г.17.04.1902 г.



«Слух о гибели «Адмирала Нахимова» и «Манджура», к несчастью, подтвердился.

К Чемульпо подошла целая японская эскадра и понятно, что один крейсер и небольшая канонерская лодка не могли бороться с такой эскадрой. Не могли… а все же боролись. Когда у «Адмирала Нахимова» была подбита вся восьмидюймовая артиллерия, и получено серьезное повреждение в носовой части — повреждение, вследствие которого началось затопление, «Адмирал Нахимов» отошел к острову Идольми и выбросился на берег, а «Манджур» отступил на внутренний рейд.

Здесь наши моряки, верные своему старинному воинскому долгу, что «русские не сдаются», взорвали " Адмирала Нахимова», а " Манджур» — сгорел и затонул»

«Петербургскiя вѣдомости». 23.06.1902 г.