Персидское дело

– Но подвода очень неказистая, – сказал Шестак. – Он даже прямо мне сказал, что это не подвода, а походная арба. Они же, он прямо прибавил, за приличными подводами ещё не посылали, так что если теперь ждать приличных, то это, может, неделя пройдёт, а то и все две. Что ты на это скажешь?

Маркел задумался, потом сказал очень сердитым голосом:

– Я же говорил уже: мне лишь бы дело делалось! Так что берём арбу!

Шестак повернулся к Амиркуне, указал на Маркела и что-то сказал. Амиркуня кивнул, повернулся к своим и стал им что-то приказывать.

– Собираются, – сказал Шестак. – А у нас что собирать? Один сундук!

– И два узла! – сказал Маркел.

– Два! – повторил Шестак. – И сундук!

И сразу обернулся к табору и засвистел и быстро зашагал туда.

А Маркел стоял на одном месте, смотрел по сторонам и ни о чём не думал. Он только видел, как Шестак шёл к табору, и как там началась суета, было слышно, как покрикивал Кирюхин, как Шестак смеётся. А чего смеяться, а что тут смешного, думалось, святой Никола, не оставь меня, не для себя я это всё, а ради Параски, ради Нюськи, Нюська же давно на выданье, а женихов…

Ну и так далее. Маркел тяжело вздохнул, перекрестился. Мимо прошли двое с сундуком, третий с узлами. Маркел снял шапку, вытер лоб, стало не так жарко. А тут подошли Шестак с Кирюхиным. Кирюхин ничего не спрашивал, а только сказал, что надо поспешать. Пошли быстрее. И так, скорым ходом, они подошли к гулямам. А сразу за гулямами стояла подвода. Правильней – арба, конечно, потому что подвода всегда на четырёх колёсах, а арба на двух. И тут и были как раз два, и это было очень непривычно. И оглобля там была длиннющая, в неё были впряжены четыре лошади, не очень холёные на вид. А на облучке уже сидел возница, а над сиденьями был сделан соломенный теремец, чтобы в жару не очень жарило. Маркел поморщился, подумал: балаган какой-то.

А Шестак уже поднялся на арбу. Ему подали сундук, он его поставил перед собой и прикрутил к арбе верёвками. Маркел проверил печати, потом поставил узлы и сел рядом с Шестаком. Кирюхин стоял внизу, вид у него был немного растерянный. Маркел спохватился и сказал, чтобы не забыли отнести мочала в реку, и пусть они там отмокают, а то вдруг слон приедет, а мочала ещё не готовы?! На что Кирюхин ответил, что он за этим обязательно присмотрит.

Маркел хотел ещё что-то сказать, но тут Амиркуня закричал по-персиянски, трубач задудел в трубу, возница хлестнул лошадей, арба сдвинулась с места, поехала, за ней рысью поехали гулямы.

А солнце уже почти совсем опустилось к земле. Сейчас оно зайдёт и станет не так душно, подумал Маркел, ночью же у них всегда прохладно. Так и Шестак, дальше подумалось, сегодня говорил, что все здесь всегда стараются ездить ночью. И это правильно, думал Маркел, ночью ездить много легче, чем днём, но зато мы ночью ничего вокруг не увидим и, значит, не сможем запомнить дорогу, а что в этом хорошего? Подумав так, Маркел решил не спать, а наблюдать дорогу и запоминать её. Но дорога как на грех была неровная, арбу всё время покачивало с боку на бок, поэтому Маркел не удержался и вскоре заснул.





Глава 18




Спал Маркел крепко и долго, до самого утра. И он бы ещё и дальше спал, но стало уже довольно холодно, Маркел продрог и проснулся. Было уже почти совсем светло, они ехали по горной дороге. То есть впереди ехали гулямы, затем шли слуги, потом ехала Маркелова арба, за ней шли погонщики ослов с ослами, гружёнными разными мешками, а уже за ними ехали и все остальные гулямы. Да! А в самом переду ехал гулям с трубой, и он пока молчал.

Но так они проехали совсем немного, поднялись на очередную гору, и этот гулям опять начал трубить – изо всей силы. Шестак сразу проснулся, поднял голову, осмотрелся и сказал, что они уж почти приехали и скоро будет привал.

И почти что так оно и было, потому что вскоре впереди, с правой стороны от дороги, показалась небольшая, но довольно внушительная на вид каменная крепость. Шестак сказал, что это караван-сарай, то есть что-то вроде нашего постоялого двора, но с охраной, и здесь ничего никому не нужно платить. Здесь, продолжал Шестак, может остановиться любой путник, а вот вооружённых людей, особенно незнакомых, сюда пускать не очень любят.

Как только Шестак сказал об этом, передовые гулямы повернули к караван-сараю и остановились перед его воротами. Гулям с трубой выехал вперёд и громко протрубил. От ворот что-то спросили. От гулямов им что-то ответили. От ворот ничего не сказали. Тогда от нашей стороны вперёд выехал князь Амиркуня, выхватил саблю, очень сердито замахнулся ею и при этом ещё громко выкрикнул. От ворот ударил барабан, и ворота стали понемногу открываться. Передовые гулямы двинулись к воротам, а за гулямами двинулись все остальные. Солнце жарило всё сильней и сильней, хотелось поскорее добраться до места и там укрыться в тени. Подумав так, Маркел поднял руку и утёр пот со лба, а Шестак покачал головой и сказал, что вот что бывает с теми, кто ездит без предупреждения, а так бы их сразу впустили и пригласили бы сытно пообедать, а теперь им ещё придётся ждать, когда повара справятся с приготовлением пищи для такой прорвы народа.

– И хорошо ещё, – прибавил Шестак, – что, кроме нас, сегодня больше никто не приехал.

И в самом деле, когда они вступили в ворота, то никого, кроме своих, там не увидели. Только потом уже к ним вышли тамошние, караван-сарайские служители и стали показывать, кому куда идти и как устраиваться. Маркел сошёл с арбы, положил одну руку на сундук, вторую на узлы с добром и начал осматриваться. Крепость изнутри была просторная, наверху, на стенах, стояли стражники с изготовленными к стрельбе луками, а внизу, на внутренней площади, тамошние служители разводили гулямов с лошадьми в одну сторону, погонщиков ослов – в другую, пеших слуг, то есть бардаров, – в третью…

А к Маркелу и Шестаку подошёл сам караван-сарай-ага и, поклонившись, предложил им следовать за ним. Маркел и Шестак пошли, а их вещи понесли за ними тамошние, то есть караван-сарайские служители. Маркел внимательно смотрел по сторонам. Вначале, он видел, их провели мимо небольшого прудика с чистой водой, потом пригласили подняться по лестнице на второй этаж, потом пройти по длиннющему открытому переходу, потом их ввели в небольшую и довольно тёмную каморку с очень маленьким окошком, оставили их вещи у двери и вышли. Маркел осмотрелся и нахмурился, потому что каморка была совершенно пустая. А Шестак, наоборот, обрадовался и сказал, что это очень славное место, потому что конюшня отсюда далеко, а кухня, наоборот, близко. И то, что окно маленькое, это значит, что через него к ним никто не залезет и не обворует. И кроме того, в двери есть замок с ключом, сейчас он проверит, как этот замок работает.

Но тут дверь вдруг отворилась, к ним вошёл Салман, тот самый курчий Амиркуни-князя, и сказал, что его господин велел ему их накормить. После чего он повернулся к двери и громко хлопнул в ладоши. В каморку тут же вошли тамошние (караван-сарайские) служители с большущим, свёрнутым в рульку ковром, и раскатали его по полу. А двое других служителей внесли уже горящие светильники и поставили их у стены. А откуда-то сверху вдруг заиграла душевная персиянская музыка. А в дверь уже входили новые служители, они несли различную еду и расставляли её на ковре. Ковёр был, как уже говорилось, большой, но еды было ещё больше, также и питья там было выставлено тоже немало. Шестак смотрел на это всё и, сам того не замечая, радостно потирал руки, а Салман, напротив, был очень серьёзен, он очень внимательно наблюдал за служителями и время от времени делал им негромкие замечания. Потом, когда ковёр был весь заставлен яствами и питвами, Салман сделал служителям знак выйти, после чего и сам, поклонившись, попятился было к двери…

Но Шестак велел ему остановиться, а потом указал на ковёр. Салман отрицательно замотал головой. Тогда Шестак приказал ему сесть, и Салман сел. А за Салманом сели и Шестак с Маркелом, после чего Шестак велел Салману угощать их. Салман обернулся к двери и кивнул. Вошли служители с большими мисками и дали вымыть в них руки. Потом дали утереться рушниками. Потом Салман сложил руки, зажмурился и начал беззвучно шевелить губами. Маркел мысленно перекрестился и тихо вздохнул. А Салман уже опустил руки и что-то сказал, а Шестак это перевёл вот так: что никогда ещё под этой крышей не было таких величественных и благородных гостей, как сегодня. Маркел улыбнулся. А Салман, напротив, стал очень серьёзным, указал рукой на стол, правильнее – на ковёр, и опять вошедшие служители стали раскладывать перед сидящими всякие диковинные фрукты. Маркел начал их брать, смотрел, как их едят Шестак с Салманом, и повторял за ними. Потом таким же образом им принесли различных сладостей, а потом и сорочинскую кашу с мясом и приправами, и эту кашу Салман и Шестак и в самом деле ели голыми руками. Маркел тоже попробовал, и получилось очень вкусно, особенно если набить полный рот, как посоветовал ему Шестак. И Маркел набивал. А потом вошёл ещё один служитель, очень старый, с красными крашеными усами, и подал…

Да! Но об этом немного позже, а пока нужно сказать, что они обедали не в полной тишине, конечно, а вначале Салман долго и очень многословно говорил о том, что у них в Персии, правильней – в Кызылбашах, все очень рады тому, какие мудрые, щедрые и мужественные гости к ним приехали, и как все хотят их посмотреть, ну и так далее. Шестак всё это терпеливо выслушивал и переводил Маркелу, а потом вдруг повернулся к Салману и спросил, почему это в караван-сарае так пусто, и разве всегда так бывает? На что Салман покачал головой и ответил, что сейчас в здешних краях наступили непростые времена, бывший шахов посаженник Ахмад-хан сбежал к их врагам в Истанбул, а его люди бунтуют и нападают на верных шаховых подданных. Услышав эти слова, Шестак усмехнулся, перевёл их Маркелу, а после опять повернулся к Салману и сказал, что он слышал совсем другое объяснение этим делам. На что Салман вдруг сразу побледнел и уже совсем без всякого желания ответил, что он знает, на что намекает Шестак. Ну и на что? – спросил Шестак. На то, сказал Салман и тяжело вздохнул, что у них в Персиянской земле вдруг нашлись такие недобрые и лживые люди, которые смеют утверждать, что вся эта великая вражда между шахом Аббасом и ханом Ахмадом началась из-за того, что их великий шах захотел женить своего старшего сына на дочери хана, а хан ему в этом отказал.

– Почему это вдруг так случилось? – спросил Шестак.

– Случилось это потому, – сказал Салман, – что у хана нет сыновей, а есть только одна дочь. Так что если она выйдет замуж за шахова сына, то после того, как хан умрёт, вся его земля, то есть всё Гилянское ханство, по наследству достанется шаху и шахову сыну, а хан очень не хочет этого. Вот поэтому он и сказал, что его любимая единственная дочь, бедняжка Яхан Бегум, никогда и ни при каких условиях не выйдет за этого сына шака…

Но тут Салман опомнился и замолчал, осмотрелся по сторонам и прислушался.

– Э! – весело сказал Шестак. – Не беспокойся! Это же не наше дело! Наше дело – получить слона и отвезти его царю.

– Живым и невредимым, – прибавил Маркел.

А Шестак тут же воскликнул:

– И вот за это надо выпить!

После чего он повернулся к Салману и что-то сказал. Салман заулыбался и кивнул, повернулся к двери и трижды хлопнул в ладоши. И сразу снова заиграла музыка – и к ним вошёл этот уже упоминаемый нами старый служитель, в руках у которого был кувшин с длинным и тонким носиком, и он налил им всем троим по небольшому стаканчику. Это была очень чистая и очень крепкая водка. Маркел пил и обжигался, но молчал. Потом этот величественный старик ещё трижды наливал так называемую добавку, после чего Салман сделал жест обеими руками и старик ушёл. Тут же снова заиграла музыка, в палату вошла юная красавица, почти что без всякой одежды, и налила всем, в новые стаканчики, горячей чёрной воды – и ушла. Маркел начал пить эту воду, в голове стало немного чище. Маркел спросил, как эта вода называется, и Шестак сказал, что это напиток, настоянный на зёрнах ягоды кофе.

– И этот напиток, – продолжил Шестак, улыбаясь, – обладает очень опасными свойствами – он выбивает из нас хмель и лишает нас сна. Но мы не будем его больше пить, а мы снова призовём этого нашего мудрого старца и попросим у него ещё немного алкоголя, если я правильно это назвал.

После чего Шестак снова повернулся к Салману и что-то спросил. Салман отрицательно замотал головой. Шестак разозлился, поднял руку. Салман быстро встал, поклонился и вышел. Шестак закричал ему вслед – очень гневно…


Но Салман не возвращался. Вместо него опять вошли служители и начали убирать с ковра. Шестак сидел не шевелясь и громко, тяжело дышал. Служители вынесли все вина и закуски. От недавней трапезы остались только ковёр и светильники. Шестак сердито мотнул головой, встал, подошёл к входной двери, оглянулся на Маркела и сказал:

– Куда этот чёрт подевался? Пойду посмотрю!

И вышел из каморки, и закрыл за собой дверь. Стало совсем тихо. Вначале Маркел просто сидел и ждал, когда Шестак вернётся, потому что что ему тут делать, думалось, или куда идти? Не оставлять же сундук без присмотра. Но время шло, а Шестак всё не возвращался и не возвращался. Маркел начал злиться. Потом встал и перенёс сундук в дальний угол, проверил печати, проверил ключ от сундука, на месте ли, сел, посидел. Но не сиделось! Маркел встал и заходил по ковру взад-вперёд. Потом он подошёл к входной двери, прислушался. Ничего снаружи слышно не было, все, наверное, спят, подумал Маркел, они же этой ночью не спали, как он, и вот теперь спят. И он следующей ночью тоже спать не будет. А пока что он лёг на ковёр, положил руку на сундук и задумался. Думы у него были самые разные, временами они прерывались, и тогда Маркел спохватывался, поднимал голову, осматривался, а после опять ложился и задумывался.

Потом в переходе послышались шаги, открылась дверь, вошёл Шестак и молча осмотрелся. От Шестака крепко разило, но он сделал вид, что ничего не случилось, и сказал, что в караван-сарае всё в порядке и в окрестных горах тоже тихо и нет никого подозрительного.

– А то, – продолжал Шестак, – десять дней тому назад, рассказывают, тут было много стрельбы, кое-кого даже убили, но остальные успели забежать под стену, им открыли ворота, и они здесь спрятались и пересидели беду.

Сказав это, Шестак опустился и сел на ковёр. Маркел подумал и спросил, слоны умеют бегать или нет.

– О! – со смехом ответил Шестак. – Слон бегает быстрее лошади, если его разозлить как следует. Да он и так всегда злой! Ему только что не по нему, он сразу на тебя кидается и топчет! И это трезвый сон. А если его ещё напоить, тогда совсем беда! А сколько он за один раз может сожрать, а жрёт он всё подряд…

Но тут Шестак замолчал и задумался, а потом вдруг сказал:

– Не к добру это всё вдруг случилось! Не бывает здесь в такую пору так пусто! Почему никто сюда не едет? Неужели хан Ахмад вернулся?

– А что мы ему? – спросил Маркел.

– Да сами мы ему ничто, конечно, – ответил Шестак, – но если нас подкупить, или убить нас, или, ещё лучше, убить нашего слона, то тогда наш государь на шаха разгневается и уже не будет с ним дружбу водить, и хану сразу будет облегчение, и он скажет Великому Турке: иди, брат, сюда, давай будем вместе шаха бить, никто нам теперь мешать не будет, потому что московский царь Фёдор Иванович крепко на шаха гневен… Да!

И на этом Шестак замолчал и задумался. Потом, по-прежнему задумчивый, он, даже не снимая шапки, лёг и очень быстро заснул.

А Маркел опять сидел, как дурень, и сторожил сундук! Поэтому он был очень рад, когда наконец пришёл Салман и сказал, что пора собираться, уже вечереет, и он сейчас пришлёт носильщиков для сундука.

И вскоре так оно и было. Маркел и Шестак спустились вниз, сели в арбу, трубач громко протрубил в трубу, открылись ворота, и караван пошёл дальше.





Глава 19




Дорога шла в гору, всё выше и выше, а сбоку текла река, называется она Сефидруд, то есть Кызыл-узень. Или, ещё правильнее, Красная река, столько в ней было красной травы и такая вода была мутная, думал Маркел. А ещё у него из головы не шли гилянцы и Шестаковы речи о том, что гилянцы хотят их убить. Да как это, думал Маркел, столько проплыть, проехать, чтобы тебя здесь, на самом краю света, так слона и не узревшего, зарезали? Вот и не спалось тогда Маркелу, и он всё всматривался в темноту, а слушать даже не пытался, потому что река так шумела, что только её и было слышно. Он этого шума голова трещала и спать не хотелось. А дорога вдоль реки становилась всё уже и круче.

А утром дорога вдруг расширилась, и прямо в горах, при камнях, показался ещё один караван-сарай. И их тут уже ждали! Сразу затрубили в трубы, забухали в бубны, открыли ворота, они въехали, их стали расселять кого куда и приглашать к столу. Но Маркел ел мало, только маханул три стопки крепкой водки, закусил сорочинской, правильнее – сарацинской кашей и лёг спать. А вечером они проснулись, собрались и поехали дальше.

На третью ночь горы стали ещё круче, а ветер дул южный, правильней – полуденный, и очень жаркий. Но Шестак сказал, что днём здесь будет ещё жарче. Да только куда тут уже жарче, думалось. Хотя, тут же думалось, не зря в этих местах люди не селятся или если селятся, то недолго здесь живут. Ни огонька нигде ни разу видно не было! Ни камня на камне! Только уже к утру они увидели каменный столб при дороге, а на нём какие-то диковинные буковки. Шестак сказал, что это до Потопа написано и это означает, что всё, что было досюда, это Гилянь, а всё, что дальше отсюда, это Персия, или, правильнее, Кызылбаши. А потом, ещё через версту, дорога стала понемногу спускаться вниз, и впереди показался первый персиянский город, который, как сказал Шестак, называется Дамбут.

И перед Дамбутом их тоже встречали – впереди ехал дамбутский есаул мурза Аслан, как опять же перевёл Шестак, а за мурзой его приказные люди, все конные, а за ними с десяток стрельцов, правильней – тюфенгчей с пищалями. Когда они все остановились, мурза Аслан приложил руку к сердцу и сказал, а Амиркуня-князь кивнул, а Шестак перевёл, что-де до них дошёл слух, что к ним идут добрые люди от великого своего государя московского к великому же государю кызылбашскому о добром деле говорить, и они его, то есть Маркела, по их, государя, приказу, встречают с великой любовью и почтивостью. Маркел на это ответил, чтобы теперь Шестак сказал им наше доброе. Шестак начал говорить. А когда он замолчал и приложил руку к сердцу, мурза Аслан махнул рукой и тюфенгчи выстрелили в небо. И все пошли дальше, в Дамбут.

Когда они вошли туда, Маркел увидел, что сам город Дамбут почти такой же как Дербент, вот только дома здесь все из глины, а из камней только мечеть, да посаженниковский дворец, да базарные ряды, да бани, и всё. Маркел спросил про бани, но ему сказали, что сегодня женский день, и повезли дальше, к посаженниковскому дворцу. Выходил посаженник, Максудхан-ага, и говорил добрые слова, а Шестак их переводил. Потом их завели в гостевые покои, там накормили, и они легли. Но теперь Маркел уже не спал, как раньше, а смотрел в окно и запоминал всё, что видел. А что, думал Маркел, а вдруг Шестак сбежит и придётся одному возвращаться, а он по-персиянски не разумеет? А с ним к тому же ещё слон! А Шестак опять куда-то уходил и приходил, и снова уходил, и только усмехался, но ничего не рассказывал.

Вечером поехали дальше. Но уже не с таким почётом, как раньше, потому что, как сказал Амиркуня, тут теперь пошли уже исконно персиянские места, никого тут опасаться не надо, и поэтому половину гулямов он оставляет в Дамбуте. И в самом деле, места дальше пошлине такие угрюмые, и дорога была уже не такая крутая, и горы не такие высокие. Так они проехали ещё три ночи, уже стало легко дышать. А потом, на утро четвёртого дня, а всего на седьмой день пути, а это июля в семнадцатый день, великомученицы Маргариты, они добрались почти до самого Казвина. Он же уже был виден среди скал.

Но до него их сразу не пустили, а остановили в четырёх верстах, у самого села Сыман, правильнее – Новые Сыманы. Но зато встречали их с большим почётом – к ним выехал тамошний есаул, и тамошний посаженник, и двадцать конных гулямов, и сорок пеших тюфенгчей, и было сказано много утешных слов, и тюфенгчи стреляли в небо, а народ стоял поодаль и глазел.

Потом их повели в село, определили им жильё, покормили и сводили в баню. Баня Маркелу очень не понравилась! Пар, как он после вспоминал, был холодный, вода вонючая и с пузырями, а купель кривая. Но тогда он ничего не говорил, помалкивал. Потом их отвели обратно, в их жильё, и там они переоделись, то есть им дали всё новое и в золотом шитье, и мягкой кожи, и тонкой пряжи, и ярких цветов. Шестак очень обрадовался и всю свою старую одежду выбросил. А Маркел велел свою прежнюю одежду отдать в стирку, а после положить ему в узлы. Потому что, сказал, он не хочет ходить в басурманском, а только сходит во дворец и сразу же переоденется обратно.

– Э! – усмехаясь, ответил Шестак. – Никогда ни от чего не зарекайся!

И тут же вошёл тамошний служитель и сказал, что в шахском дворце все ещё спят, так что надо ещё подождать, а потом их, когда будет надо, позовут.

Сказав это, служитель ушёл. Шестак нахмурился и стал ходить из угла в угол. А Маркел сел на сундук и ждал. Потом Шестак остановился и сказал:

– Нечисто здесь что-то. Пойду посмотрю.

И развернулся, и вышел. Маркел разозлился, заскрипел зубами, но смолчал. Только подумал, что с такими, как Шестак, не то что каши не сваришь, но и простой воды из ведра не зачерпнёшь. А тут слона надо везти! Из Персии! Ну и так далее. Маркел сидел, помалкивал, глазами посверкивал.

И вдруг вернулся Шестак. Он был очень злой на вид. Остановившись у двери, он осторожно закрыл её на щеколду и осмотрелся. Маркел спросил, что случилось.

– Да ничего хорошего, – сказал Шестак. – Шаха в Казвине нет, он на войну уехал, в Хороссан, в город Ерь. А принимать нас будет его здешний посаженник Даруга. И принимать будет прямо сегодня, как только мы к ним приедем. А у нас две грамоты: одна – к Даруге от Щелкалова, а вторая – от государя Фёдора Ивановича к шаху. Так вот, чтобы ты не ошибся, мы одну грамоту берём с собой, а вторую здесь сожжём на всякий случай.

– Но получается, что государеву сожжём! – сказал Маркел.

– Да, получается, что так, – сказал Шестак. – А как иначе? Потому что кто такой Даруга? Холоп шахов! Поэтому мы поднесём ему щелкаловскую грамоту, и это будет ему честь по чести. А государеву кому давать? Шаха здесь сегодня нет, а что с нами самими будет завтра, кто знает? Поэтому, как говорится, от греха подальше, и чтобы ни у кого соблазна не было… Надо государеву грамоту сжечь, не читая! Или ты что, – дальше сказал Шестак, – хочешь, чтобы всякая собака знала, какие речи государь Фёдор Иванович своему брату Аббасу сказывал? Тебе что, Щелкалов не говаривал… Вставай!

Маркел встал с сундука. Шестак взял у него ключ, открыл первый замок, откинул крышку и достал из сундука две грамоты, они обе были свёрнуты в рульку, стянуты парчовой ниткой и запечатаны орлёными печатями. Шестак перекрестился и распустил сперва одну грамоту, посмотрел, что в ней написано, и отложил её, а после посмотрел вторую и сказал:

– Она.