Переплёт

Почему-то я представил, как он погружается в болотную жижу сначала по колено, потом по пояс. Мысль о том, чтобы заговорить с ним, казалась невыносимой. Уже много дней я не видел ни одной живой души, кроме Середит, но дело не только в этом: слишком странно он смотрел... слишком пронзительно, словно надавливал мне пальцем между глаз.

Не поворачиваясь к окну, я принялся сметать обрезки кожи на пол и убирать в шкатулку кусочки сусального золота; затем ослабил винт на горячем паяльнике и постучал по клише чтобы буквы высушились на верстак. Через минуту они остынут, и их можно будет убрать в футляр.

Крошечная латунная щепка разделителя упала на пол, и я наклонился за ней, а когда выпрямился, юноша по-прежнему был на месте. Я пососал обожженный палец и понял, что придется ему открыть.

Дверь разбухла и не поддавалась — бог знает, когда ее открывали в последний раз. Но мне все-таки удалось справиться с ней, хотя сердце от натуги колотилось. Мы уставились друг на друга. Наконец я произнес:

— Что вам нужно?

Глупый вопрос. Бродячим торговцем он явно не был, как и другом Середит, решившим заскочить в гости.

— Я... — Он отвел взгляд. Болотистая гладь за его спиной сверкала на солнце, как старое зеркало, в котором все еще можно было увидеть свое отражение, хотя оно почернело и получилось пятнами. Когда он вновь взглянул на меня, лицо его было пол

но решимости. — Я пришел повидать переплетчицу.

Съемная насадка для паяльника для горячего тиснения, позволяющая делать оттиски с различными рисунками. — Здесь и далее примеч. переводчика.

Мне захотелось захлопнуть дверь у него перед носом. Но он мог быть клиентом, первым, возникшим на пороге с тех пор, как я поселился здесь, а я — всего лишь подмастерьем. Так что я отступил в сторону и шире открыл дверь.

— Благодарю. — Слова прозвучали натужно, он неподвижно застыл на пороге, словно боялся, что, если пройдет мимо меня, запачкает одежду.

Я впустил его и ушел в глубь мастерской. Что будет дальше, меня уже не касалось. Пусть звонит в колокольчик или зовет Середит. Отрешаться от работы ради него я не собирался. Этот парень даже не извинился за то, что шпионил за мной. Он потоптался на пороге, затем вошел.

Вернувшись на свое рабочее место, я снова склонился над обрезком кожи. Потер вытравленные буквы, надеясь, что те станут отчетливее. С первой попытки тиснение получилось не слишком удачным; затем или паяльник перегрелся, или же я слишком долго держал клеймо, — позолота расплылась. В третий раз получилось чуть лучше, но клише прижалось неравномерно.

Через открытую дверь проник холодный сквозняк. Послышались тихие шаги, и парень очутился за моей спиной. Лицо его, отраженное в окне, пусть я и видел его мельком, отпечаталось у меня в памяти: белое, с запавшими тенями и покрасневшими глазами. Лицо человека на смертном одре; лицо, которое никому не захочется увидеть.

— Эмметт?

Сердце мое остановилось. Откуда он знает мое имя? И тут я понял: клеймо. ЭММЕТТ ФАРМЕР. Крупные буквы легко читались даже с нескольких шагов. Я взял лоскут кожи и перевернул его. Но было слишком поздно. Гость

улыбнулся пустой улыбкой, словно гордясь своей наблюдательностью и тем, что ему удалось меня смутить. Он начал говорить что-то еще, но я прервал его.

«— Не знаю, берет ли переплетчица сейчас заказы», — сказал я, а он продолжал смотреть на меня со странной голодной полуулыбкой. — Если вы за этим пришли. Книгами она не торгует.

— Давно ты здесь?

— Приехал после сбора урожая. — Какого черта он расспрашивает меня? Даже не знаю, зачем ответил; наверное, хотел, чтобы он оставил меня в покое.

— Ты ее ученик?

— Да.

Парень огляделся, затем снова вперился в меня взглядом. Слишком пристальный и слишком пронизывающим; то было не обычное любопытство.

— И нравится тебе такая жизнь? — В его голосе слышалась нотка презрения. — Здесь, с ней вдвоем?

От сладковатого запаха разогретого паяльника у меня разболелась голова. Я взял самый маленький паяльник для тонкой работы, которой у меня никогда не получалось водить правильно, и представил, как прижигаю им свою левую руку. Или его.

— Эмметт, — в его устах мое имя звучало как проклятье. Я опустил паяльник и взял новый кожаный лоскут. — Мне нужно работать.

— Прости.

В наступившей тишине я вырезал из лоскута квадрат и прикрепил его к доске. Парень наблюдал за мной. Под его взглядом я стал неуклюжим и чуть не поранился скальпелем.

Словно невидимые нити натянулись между моими пальцами, не давая им двигаться. Я повернулся к нему. — Хотите, я пойду и отьпцу Сере... переплетчицу? — Я.… нет. Пока не надо.

Вдруг я с удивлением осознал, что он боится. На миг я забыл о своем недовольстве и понял, что едва ли когда-либо видел более напуганного и несчастного человека. Он был в отчаянии и распространял вокруг себя запах отчаяния, как человек в лихорадке пылает жаром. Но мне не было его жалко, потому что в его взгляде я заметил кое-что еще. Он смотрел на меня с ненавистью. Не знаю, за что, но он ненавидел меня.

— Они не хотели отпускать меня, — промолвил он. — Отец не хотел. Он считает, что книги — удел других, не таких, как мы. Если бы он знал, где я сейчас... — Он поморщился. — Но, когда я вернусь, будет уже поздно. Он не накажет меня. Не посмеет.

Я не ответил. Мне не хотелось даже задумываться о том, что все это значит.

— Я сомневался. Не думал... — Он откашлялся. — Я слышал, что она выбрала тебя, и не думал, что приду и... Не думал, что мне захочется... пока не увидел тебя здесь. — Меня?

Он глубоко вздохнул и смахнул пылинку с обжимного пресса. Его указательный палец задрожал, а между ключиц забилась жилка. Он невесело рассмеялся.

— Тебе нет дела, верно? Да и с какой стати? Ты даже не знаешь, кто я такой.

— Не знаю.

— Эмметт, — выпалил он, спотыкаясь, — прошу, посмотри на меня, хотя бы на минутку. Я не понимаю...

Меня вдруг закрутило, мир стремительно замелькал перед глазами; окружающие предметы сливались, а его слова будто тонули в водовороте. Я моргнул, пытаясь удержаться на месте, но головокружительное течение подхватило меня и стало затягивать в воронку. Он продолжал говорить, но слова пролетали мимо и уносились вдаль.


— Что здесь происходит? — послышался резкий голос Середит.

Гость обернулся. Его щеки и лоб залились краской. — Я пришел за книгой.

— Что вы делаете в мастерской? Эмметт, почему ты меня сразу не позвал?

Я боролся с накатившей тошнотой.

— Я решил...

— Эмметт тут ни при чем, это я виноват, — ответил парень. — Меня зовут Люциан Дарне. Я писал вам.

— Люциан Дарне, — нахмурилась Середит. По ее лицу промелькнуло странное настороженное выражение. — И давно вы беседуете с Эм... с моим учеником? Впрочем, неважно. — Не дождавшись ответа, она взглянула на меня. — Эмметт, — произнесла она гораздо мягче, — ты хорошо себя чувствуешь?

Вокруг меня вились тени, с боков подкрадывалась чернота, но я кивнул.

— Вот и славно. Мистер Дарне, следуйте за мной. — Да, — ответил гость, но не пошевелился. От него исходили темные волны пульсирующего отчаяния.

— Пойдемте, — повторила Середит, и наконец он повернулся и шагнул к ней. Она потянулась за ключами и стала отпирать правую из двух дверей в глубине мастерской, но глядела не на замок, а на меня.

Дверь распахнулась. У меня перехватило дыхание. Не знаю, чего я ожидал, но я увидел за ней чистый деревянный стол, два стула и пыльный квадрат солнечного света на полу. Такая мирная картина должна была принести облегчение, но мою грудь словно зажали в тиски. Опрятная, аскетичная комната — и все же...

— Заходите, мистер Дарне. Садитесь. Подождите меня здесь.

Дарне медленно и протяжно вздохнул и бросил на меня последний взгляд, полный необъяснимой, загадочной ярости. Затем выпрямился, подошел к двери и шагнул за порог. Сев за стол, он весь напрягся и вытянулся, словно пытаясь унять дрожь.

— Эмметт, ты точно хорошо себя чувствуешь? Он не должен был... — Ее глаза скользили по моему лицу, выискивая реакцию, но ничего не нашли. — Иди приляг. — Все в порядке.

— Тогда ступай на кухню и смешай клей. — Я встал и прошагал мимо нее, пытаясь держаться ровно и не шататься. Вокруг хлопали черные крылья, путая мне дорогу. Та комната... тихая маленькая комната...

На лестнице я сел. Свет падал на половицы серебристым кружевом. Контуры теней напомнили о полузабытом кошмаре. Перед глазами промелькнуло лицо Люциана Дарне, его голодный взгляд. Мой взор заволокла завеса тьмы, густая, как туман, но в этот раз во мраке было нечто новое — вспышка, блеснувшая, как зубы, невыносимо острые клыки. Это была не ненависть, а что-то готовое разорвать меня на куски, если дать волю.

Затем тьма поглотила меня, и все исчезло.

III

Постепенно я очнулся от забытья и увидел вокруг серый день. Дождь глухо барабанил в окно. Я уловил еще один звук, источник которого мне удалось определить не сразу. Уставившись в потолок, я праздно полюбопытствовал, что это может быть. Легкий шепот, пауза, вдох, шепот... Прошло немало времени, прежде чем я повернул голову и увидел Середит; склонив голову, та сидела за столом у окна. На столе стояла деревянная рама и лежали стопки сложенной бумаги. Она сшивала сложенные страницы, ведя иглой сперва в одну сторону, потом в другую; натягиваясь, нить шептала. Я долго наблюдал за переплетчицей, убаюканный ритмом ее движений. Она протыкала иглой бумагу и подтягивала нить; затем вытягивала ее с другой стороны и снова протыкала бумагу... Завязав узелок, обрезала нить, брала катушку и отрезала новую, привязывая ее к старой. В комнате было так тихо, что я слышал щелчок, с которым затянулся узелок. Середит подняла голову и улыбнулась.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я... — Во рту пересохло. Я сглотнул, и шершавая сухость на языке вернула меня к реальности. Болело все тело. Саднило запястье, словно меня больно ущипнули. Посмотрел вбок и не сразу понял, что увидел: мое запястье было привязано к кровати полоской белого полотна. Ткань натянулась, превратившись в узкую веревку, врезавшуюся в руку. Неужели я пытался вырваться?

— У тебя были кошмары, — объяснила Середит. — Помнишь?

— Нет.

Или да? Вопль, отозвавшийся многократным эхо; темные глаза, неотрывно следящие за мной...

— Неважно. Теперь ты пришел в себя, и тебя можно отвязать.

Она встала, аккуратно положила иголку на полу сшитый книжный блок и, наклонившись надо мной, принялась развязывать узел скрюченными пальцами. Я лежал, не шевелясь и не глядя на нее. Что я натворил? Неужели опять рассвирепел? Дома со мной однажды случился такой тяжелый припадок, что я набросился на мать с отцом. С тех пор Альта боялась ко мне приближаться. Неужели я напал на Середит?

— Ну вот, — она подтащила стул к моей кровати и со вздохом села. — Ты голоден?

— Нет.

— Скоро проголодаешься. Ты пробыл без сознания пять дней.

— Без сознания?

— Теперь тебе нужно отдохнуть. Дня два, не меньше. Потом попробуешь потихоньку вставать.

— Все со мной в порядке. Могу и сейчас подняться. — Я рывком попытался сесть, но голова закружилась, и мне пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не потерять равновесие. Постепенно головокружение прошло, но попытка выпрямиться отняла все мои силы. Я рухнул на подушку и зажмурился, запретив себе плакать. — Простите... думал, мне получше.

— Так и есть.

— Но... — Мне не хотелось думать о том, каково старой женщине было справляться с разбушевавшимся подмастерьем, страдающим галлюцинациями. Я мог бы ударить ее или, чего хуже...

— Открой глаза. — Середит придвинулась ближе. — Что?

— Взгляни на меня. Так-то лучше. — Она склонилась надо мной. От нее пахло мылом, клеем и кожаным фартуком. — Это был рецидив. Но худшее позади.

Я отвернулся. Мама тоже так говорила, но каждый раз в ее голосе звучало все меньше уверенности.