Перелом
Часть 10 из 28 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Отряд контр-адмирала Йессена вместе с истребителями Матусевича, назначенный приказом наместника для атаки японских пароходных стоянок, вместо намеченного времени выхода в четыре часа дня, смог наконец покинуть бухту Рейд Паллада в заливе Посьет только на закате.
Причин задержки было две. Во-первых, после приемки на борт воздухороты с ее имуществом и прочего груза для гарнизона Гензана «Апраксин» имел весьма ограниченную боеспособность. Его кормовая башня могла стрелять только по траверзу, поскольку на палубе позади нее разместили оболочку аэростата, лебедки для подъема и опускания шара и баллоны с водородом. А ящики с боеприпасами и прочими видами снабжения, рассованные по палубам, проходам и кубрикам обоих броненосцев, изрядно затрудняли все передвижения по кораблям.
В таком состоянии им следовало всячески избегать встречи с любым противником. А для этого следовало основательно догрузиться углем, чтобы иметь некоторый запас топлива для более свободного выбора маршрута и возможного уклонения от преследования. К тому же не исключалось, что в Гензан прорваться все же не удастся, в этом случае угля должно было гарантированно хватить еще и на обратный путь, тоже проложенный не по линейке, поскольку прямо только вороны летают.
Заявку на топливо формально удовлетворили в кратчайшие сроки, но вместо отпуска запрашиваемых 180 тонн с угольщика велели грузить столько же, но только местного – с берегового склада. Причем своими средствами. А если баржами, то по отдельному найму. Это помимо непредусмотренных расходов гарантировало задержку, да вдобавок этот уголь был низкого качества, хотя по бумагам проходил как отборный кардиф. Когда затребовали дать тот, что значился в документах, получили ответ, что до этого угольщика господам морякам вообще не должно быть никакого дела, он давно разгружен, и брать надо тот уголь, что дают, иначе можно не получить вообще ничего.
Не став препираться, Иессен отправил механиков посмотреть, что в трюмах того самого запретного парохода. А когда выяснилось, что там хороший австралийский уголь да вдобавок и бригада грузчиков квартирует, просто распорядился швартоваться к нему бортами и немедля приступить к бункеровке. Сам же со штабом занялся предварительным составлением плана.
Тут сразу стало ясно, что к плаванию в заливе Броутона отряд не готов. Не оказалось в наличии подробных карт наших новых оборонительных минных заграждений у Порта Шестакова и Гензана, так же как и карт с глубинами моря в разведанных районах стоянки японских пароходов и уже известных фарватеров между японскими заграждениями. Без них Иессен выходить в море категорически отказывался.
В ответ на запрос сначала в пост Посьет, а потом даже и во Владивосток о срочном предоставлении требуемых документов крепостными минными ротами, находившимися в подчинении начальника Посьетского отряда генерал-майора Щупинского[5], был получен лишь изрядный фитиль от штаба флота. В крепости, не зная всей ситуации, посчитали причины задержки не существенными и требовали немедленного выдвижения.
Тем не менее Иессен покинул гавань только после того, как командир минной роты залива Посьет под дулом личного маузера контр-адмирала выдал наконец хотя бы требуемые схемы наших заграждений. После этого самого командира береговых минеров, так же как и всех его офицеров, обвиненных в саботаже и пособничестве врагу, по приказу начальника отряда малых броненосцев арестовали и заперли в амбаре, продолжив изучение содержимого штабного сейфа. Ворох накладных и прочих бухгалтерских документов сразу изъяли, отправив под охраной на «Ушакова».
Попутно среди прочих бумаг в штабе крепостной минной роты Посьета были найдены копии карт залива Броутона, составленных еще крейсером «Нахимов» в предвоенных плаваниях. На них глубины у побережья были проставлены вплоть до Гензана. Хотя разметка шла узкими линиями, не давая полного представления о подводном рельефе, это было хоть что-то.
Понимая, что откладывать выход дальше уже нельзя, капитан второго ранга Похвистнев, после разоружения подчиненного ему броненосца «Адмирал Сенявин» исполнявший обязанности флаг-офицера и начштаба Иессена, все же смог уговорить своего начальника отряда, плотно закусившего удила, отложить перевоспитание закисших генералов-тыловиков и их прихлебателей на потом.
Строптивый адмирал вывел подчиненные ему отряды из Рейда Паллада только в начале девятого часа вечера, сразу, как броненосцы и эсминцы закончили приемку топлива и котельной воды. К тому времени заметно стемнело, а вершину горы Туманная на полуострове Гамова почти полностью закрыло облако с рваными краями, что, в сочетании с юго-восточным ветром, являлось верным признаком приближающегося тумана.
Светосигнальной связью ни береговые посты, ни сами броненосцы не пользовались из соображений скрытности. Благодаря этому на них так и не узнали, что спустя менее одного часа после их ухода связавшийся с Посьетом из Владивостока по телеграфу командующий флотом вице-адмирал Бирилев, уже прекрасно осведомленный о «пьяной выходке» Иессена, приказал арестовать смутьяна и дебошира с орлами на погонах. Вдогон послали даже катер, но он быстро вернулся ни с чем.
Перед выходом предусмотрительный Карл Петрович на всякий случай принял на борт в качестве лоцманов трех корейских рыбаков и одного норвежского шкипера с китобойной шхуны купца Кайзерлинга, которых разыскали в Посьете[6]. Они хорошо знали залив Броутона, поскольку постоянно ходили туда на промысел либо сдавали добычу в Гензане, так что навигационные проблемы более-менее разрешились. К тому же вернувшиеся с обеспечения выхода конвоя эсминцы Андржиевского доставили пленных японских моряков с потопленного вспомогательного крейсера. Специального переводчика на отряде не было, но норвежец и один из корейцев понимали по-японски, так что надеялись прояснить еще хотя бы что-то по ходу дела.
В густом тумане и сплошной тьме безлунной ночи броненосцы береговой обороны и эсминцы шли по счислению одной колонной со свешенными с кормы туманными буями, держась подальше от берега. Дать большой ход, чтобы наверстать потерянное время, возможности не было из-за риска потерять друг друга или столкнуться, поэтому до рассвета двигались вперед экономическим ходом. Только когда начало светать, наконец вышли из плотного туманного шлейфа.
Скоро удалось определиться по возвышавшимся справа приметным вершинам гор, увиденных несколько ближе, чем ожидалось. Невязка фактического места с расчетным оказалась большой и могла обернуться провалом скрытности. Сразу последовал приказ поднять пары во всех котлах до нормы, а ход немедленно увеличить до тринадцати узлов. Весь сводный отряд принял влево, начав удаляться от берега.
Все это время постоянно вели допрос пленных, надеясь выяснить через них систему дозоров в заливе и расположение минных полей и батарей у стоянок. В том, что они там есть, никто не сомневался. Японцы особо не запирались. Все говорили одно и то же. Однако полученные сведения не внушали доверия и кое в чем противоречили взятым в Посьете бумагам. А отмеченные на картах по показаниям штурмана и командира с потопленного дозорного вооруженного парохода фарватеры, по словам норвежца, проходили через опасные воды. В отлив там не рисковали плавать даже каботажные корейские шхуны, не говоря о броненосцах и больших пароходах. Судя по всему, содержание всех спасенных в одном кубрике сначала на эсминце, а потом и на «Ушакове» пошло не на пользу делу.
До половины восьмого часа утра продолжали отбегать строго на юг, пока утесистый корейский берег совершенно не пропал из вида. Было известно, что у мыса Болтина постоянно дежурили японские миноносцы или мобилизованные сторожевые суда, осуществлявшие блокаду Сонджина. Возможно, имелись и сигнальные посты на возвышенностях, поскольку эту местность сейчас ни наши войска, ни корейские дружины не контролировали. Они могли предупредить свои основные силы о появлении в заливе крупных кораблей, и тогда набег гарантированно срывался, а вероятность благополучного прорыва в Гензан резко снижалась.
Эсминцы рванули вперед и начали поиск на пути движения, отойдя до границы видимости с броненосцев. Но никаких судов, даже парусных, не попадалось. Благополучно обогнули мыс, не наблюдая земли, и достигли меридиана бухты Ивон-Пакчи к двум часам пополудни 25 сентября, находясь примерно в 17 милях от берега. От миноносников, ходивших сюда раньше на разведку, знали, что этот район и днем и ночью контролировался японскими вспомогательными крейсерами, но сейчас их тоже не было.
Не сбавляя хода, двинулись на север, где над легкой дымкой маячили вершины гор. Скоро слева по курсу открылась береговая черта, убегавшая за горизонт к западу и северу. Там сразу из нескольких мест поползли в небо дымы сигнальных костров и стали видны знаки японской световой сигнализации. Служба наблюдения у противника явно не спала.
Когда уже был достаточно хорошо виден вход в бухту, над ней самой уже можно было разглядеть большую шапку дыма. Там наверняка кто-то находился. Подтверждением этого стали и два брандвахтенных судна, обнаруженных вскоре под южным входным мысом. О нашем приближении здесь наверняка давно уже знали, но никакого передового охранения на подходах по-прежнему не видели.
Это настораживало. Казалось, что отряд умышленно пропускают как можно дальше. Словно заманивают. Эсминцы разошлись в стороны, а наблюдателей в вороньих гнездах сменяли каждые полчаса, чтоб не уставали слишком сильно от размахов качки. На мачтах броненосцев тоже разместили самых глазастых сигнальщиков, приказав следить особо внимательно за флангами и кормовыми секторами. Но там ничего заслуживающего внимания не появлялось.
Зато впереди по курсу по мере приближения открылась вся бухта, в глубине которой просматривалось несколько угловатых силуэтов крупных судов. Боевых кораблей кроме брандвахты там, судя по всему, не было. Иначе они уже наверняка поспешили бы выйти на глубокую воду, чтобы постараться удержать нас как можно дальше от драгоценных транспортов. Телеграфирование противника, не дожидаясь его начала, перебивали станцией «Ушакова», поэтому надеялись, что вызвать подмогу японцы не смогли.
Хотя дистанция позволяла использовать и стодвадцатки, стрелять прицельно, даже с места, мешал дым, к этому времени почти совершенно закрывший стоянку. Сближение прекратили. Из опасения выскочить на японские мины броненосцами решили не рисковать, и дальше на разведку пошли только эсминцы, получившие приказ, в первую очередь, обеспечить корректировку огня, а при невозможности постараться использовать торпеды и сразу отходить. Из-за недостатка времени строжайше наказывалось: «Никаких высадок и охоты за призами!» Сейчас не до того.
Однако ни атаковать транспорты средь бела дня, ни обстрелять гавань так и не удалось. То ли за дымом все же скрывались какие-то корабли, то ли на берегах бухты имелись сильные батареи или все суда, находившиеся там, были хорошо вооружены, но миноносцы встретил град снарядов из среднекалиберных скорострелок. А пароходы, стоявшие в брандвахте, вообще оказались довольно быстроходными вспомогательными крейсерами, сразу двинувшимися в контратаку. Они проявили завидную настойчивость даже после разворота Андржиевского на обратный курс и прекратили преследование, только когда залп носовой башни с «Ушакова» лег недалеко от одного из них.
В итоге лишь удалось выяснить, что в бухте на якорях стоит более десятка грузовых судов и минимум два вспомогательных крейсера. Стоянка защищена сильной артиллерийской позицией, а у южного входного мыса и далее к югу от него вдоль кромки берега мин, скорее всего, нет, так как там спокойно маневрировали японцы. Но могло быть и инженерное заграждение. В принципе, не так уж и мало.
Считая здесь свою задачу выполненной, в начале пятого часа Иессен полным ходом двинулся дальше, намереваясь попутно осмотреть еще и бухту Сингханман, после чего наведаться в Порт Шестакова. До него было чуть больше двадцати миль. В случае встречи с превосходящими силами противника, что после нашего набега стало весьма вероятным, там можно было укрыться, а также узнать последние сведения о передвижениях японцев. В случае, если позволит обстановка, еще до темноты предполагалось провести разведку залива Ханхынман.
Двинувшись на запад, сообщили по радио во Владивосток о результатах осмотра стоянки в Ивон-Пакчи. Но телеграфированию сразу начали активно мешать уже японцы. Впрочем, вполне возможно, они просто пытались пожаловаться кому-то. Этого допустить было никак нельзя, и станции обоих броненосцев сразу снова перешли на работу длинной искрой.
По этой причине ни квитанцию, ни ответную депешу принять не смогли, и было совершенно непонятно, получили ли доклад о начале рейда в крепости. В течение следующего часа, несмотря на частые попытки, установить связь так и не удалось. Разобрали лишь небольшие куски шифрованного текста. Из них читалось только несколько слов, в том числе: «…настойчиво атаковать!..» Кого и где следовало атаковать, или ждать, что японцы будут настойчиво атаковать нас, так и не поняли и продолжили движение, сохраняя постоянную готовность к бою.
Все так же гася японские переговоры длинной искрой, едва уловив начало чужих депеш, углублялись в залив. Судя по увеличивавшейся силе сигналов, избежать боя становилось уже невозможно. Пеленг на эту японскую станцию показывал, что в случае разворота вероятность нежелательной встречи только возрастала. Исходя из этого, все ценное и хрупкое оборудование воздухоплавателей спешно убирали в нижние помещения «Апраксина». Получив более вескую мотивацию, продублированную боцманским красноречием, баллоны с водородом все же смогли стащить вниз по трапам и упрятать аж под броневой палубой. О том, как потом это все оттуда поднимать наверх, сейчас не думали. Только оболочки аэростатов, слишком большие, чтобы их можно было протиснуть в люки, и лебедки, слишком тяжелые для их ручного перемещения, оставили на палубе юта, сложив компактней да прикрыв сверху парусиной в три слоя, мешками с углем и бухтами троса. Это обеспечило узкие сектора стрельбы кормовой башне броненосца на каждый борт без риска самим угробить большую и наиболее ценную часть груза.
Пока шли эти приготовления, эсминцы осмотрели бухту Сингханман, в которой никого не оказалось. Эта небольшая гавань находилась практически на линии соприкосновения наших и японских передовых частей, в ближайшем японском тылу. При появлении миноносцев, обстрелявших береговые строения, примерно полурота солдат сбежала в лес, подходивший почти к самой воде. Сами постройки, судя по виду, рыбацкие сараи, используемые японцами как склады, и пристани небольшого селения от трехдюймовых и более мелких снарядов пострадали незначительно.
Кромку леса прочесали огнем трехдюймовок шрапнелью, решив воспользоваться случаем для тренировки комендоров. Высаживаться на берег снова не стали, сразу вернувшись к главным силам, продолжавшим движение и уже миновавшим устье реки, впадавшей в море чуть западнее и являвшейся теперь крайним восточным рубежом сухопутной линии обороны Порта Шестакова.
Еще до того как Андржиевский догнал броненосцы, «Ушаков» обменялся позывными с сигнальным постом на горе, возвышавшейся впереди чуть правее курса над пологим берегом, уходившим от устья к югу. Оттуда отмигали гелиографом, что японцы двумя судами несут дозор южнее Порта Шестакова, но у самого порта не появлялись уже два дня. Сегодня вскоре после рассвета в районе японской стоянки в бухте Ивон-Пакчи слышали сильный взрыв. После чего наблюдались пуски сигнальных ракет, и был слышен грохот артиллерийского огня со стороны бухты. Судя по доносившимся до постов звукам канонады, стреляли не менее чем из среднего калибра. Атаки на сухопутном фронте почти прекратились. Связи с другими гарнизонами по-прежнему нет. Больше никаких новостей не было.
Прямо по курсу, за скатывавшимся от этой горы к морю невысоким мысом, уже был виден остров Гончарова. На его еще строящиеся форты отправили запрос о высылке судна для передачи пакета с распоряжениями штаба флота. Когда справа по борту открылась бухта Мономаха, на вышедшую из пролива шхуну береговой охраны порта уже передали пакет со штабной корреспонденцией и своими новыми радиопозывными и ночными опознавательными знаками, чтобы в случае чего не угодить под дружественный огонь. Посланный к ней эсминец принял взамен рапорт коменданта опорного пункта о событиях последних дней в этом районе, который сразу передали Йессену на «Ушакова».
К этому времени тревожившие всех сигналы со станции типа «Маркони» начали явно удаляться. С поста на горе, контролировавшего более 25 миль водного пространства в округе, никого, кроме штатного дозора на юге не видели. Похоже, встреча с серьезным противником как минимум откладывалась, исходя из чего, заходить в сам порт не стали.
Броненосцы, не снижая хода, повернули прямо на Ханхынман, а два эсминца резво пробежались до маячивших на юге дымов, принадлежавших, как выяснилось, авизо, опознанному как «Яэяма», и однотрубному двухмачтовому пароходу. Те быстро отошли к юго-востоку, немного постреляв для порядка, а миноносцы вернулись к своему отряду.
Несмотря на максимальную спешку, только почти на закате впереди снова показались дымы скучившихся под берегом транспортов. Эсминцы опять двинулись вперед на разведку. Броненосцы поспешали за ними на пределе возможности машин. Скоро с миноносцев сообщили, что эти дымы поднимаются над японскими судами, плотно стоявшими в южном углу залива Ханхынман, недалеко от устья впадавшей в него реки. Поскольку во время всего перехода от бухты Ивон-Пакчи броненосцы поочередно глушили своими станциями любые передатчики, наш визит вполне мог оказаться сюрпризом для всех, кто там находился. По крайней мере, никакой встречи организовано не было.
Эсминцам и обоим малым броненосцам удалось подойти на четыре мили, прежде чем был получен запрос позывного прожектором. В ответ Иессен повернул на юг, открыв огонь правым бортом с обоих броненосцев из всех калибров. Подходить ближе к берегу не стали, отправив Андржиевского полным ходом к Гензану для разведки, а при необходимости и организации встречного траления. Солнце уже клонилось к горизонту, а нашему авангарду добраться до входных гензанских фарватеров было бы желательно еще до наступления полной темноты. В случае если эсминцам не удастся связаться с силами обороны порта, точку рандеву с ними назначили в десяти милях восточнее северного входного мыса обширного внешнего рейда Гензана.
После ухода миноносцев пристреляться по неподвижным целям, хорошо видимым на фоне заката, удалось достаточно быстро. Но эффективным этот неторопливый обстрел быть никак не мог. Помимо того что закатное солнце светило прямо в глаза, на такой дальности десятидюймовки «Апраксина» из-за износа били не точно, а «Ушаков» пытался экономить и использовал остатки чугунных снарядов, стреляя неполными зарядами, что тоже отрицательно влияло на кучность падения залпов. По новым, уточненным таблицам стрельбы для ослабленных зарядов дистанция являлась предельной. Огонь же стодвадцаток с обоих броненосцев оставался нечастым и носил скорее демонстрационный характер.
Явных результатов обстрела в виде взрывов судов или хотя бы пожаров ни с «Ушакова», ни с «Апраксина» не наблюдали, но вызвать на себя ответный огонь береговых батарей с островка Хуа-до и заросшего лесом склона у южной оконечности залива удалось. Там обнаружились пушки калибром не менее шести дюймов. Вполне возможно, даже современные скорострелки, поскольку явно с большим запасом доставали до куцей броненосной колонны. Но они тоже не слишком преуспели в поражении своих целей, раз за разом давая большие перелеты. Восточная часть горизонта уже заметно темнела.
Сам залив и примыкавшую к острову Хуа-до часть его пологого западного берега, где среди полей были видны какие-то навесы или сараи, удалось рассмотреть достаточно хорошо. Но что творится в южной части залива, за сплошной стеной пароходных корпусов и частоколом мачт и грузовых стрел, окутанных дымом из труб, было не видно. Сосчитать количество судов тоже не удалось. Никаких больших военных кораблей ни у входа в бухту, ни в ней самой обнаружено не было, только вооруженный брандвахтенный пароход, также отстреливавшийся.
Ввязываться в затяжной бой с батареями не стали. Добившись главных целей – обнаружение транспортов и разведка береговой обороны, – Йессен приказал развернуться на восток и увеличить дистанцию, имитируя начало отхода к Владивостоку, едва японские пушки показали свои позиции. При этом все так же усердно мешали телеграфированию.
Уже совсем в сумерках, когда берег окончательно пропал из вида, повернули на юг. К этому времени на юго-западных румбах разглядели далекую сигнализацию прожектором по облакам. Это был условный сигнал от эсминцев, благополучно встретившихся с гензанскими дозорными судами, означавший, что можно двигаться сразу к входу на северный фарватер, отмеченному на имевшихся картах. Взятые в Посьете лоцманы эту дорогу знали прекрасно и брались провести отряд даже ночью.
Едва развернувшись на довольно хорошо различимый сигнал, услышали стрельбу впереди, постепенно смещавшуюся на левый борт и вскоре стихшую. Поскольку никаких оговоренных сигналов тревоги за этим не последовало, продолжили движение новым курсом. Туда, где каждые полчаса взлетали в небо осветительные ракеты и повторялись сигналы прожектором. На фоне этих отсветов пока еще далекого света более-менее просматривался только узкий сектор прямо по курсу, в то время как со всех остальных сторон тьма казалась только гуще.
Ход снизили, чтобы не было бурунов. В топках котлов тоже работали очень аккуратно, боясь выдать себя искрами из труб. Опасались внезапного нападения, так что пушки держали заряженными. Все, кто находился на верхних постах, вглядывались в ночь, ища встречающий тральный караван. Эсминцы должны были обеспечить прикрытие, но держаться мористее, чтобы ненароком не нарваться на снаряды со своих же подопечных.
Как тральщики дадут знать о себе, никто не имел ни малейшего представления. Никаких гензанских позывных или опознавательных сигналов не знали. Показывать же свои просто так в темноту опасались, не зная, чем вызвана недавняя перестрелка. Так приблизились по счислению на три мили к северному входному мысу, уже собираясь вызвать Гензан по радио, но в этот момент сигнальщики разглядели за кормой «Апраксина» опознавательный «Безупречного», переданный фонарем. На него сразу же ответили, и скоро оттуда показались две низкие тени, опознанные как наши эсминцы.
От них узнали, что, связавшись через дозорные суда с береговой охраной Гензана и выяснив, что японцев днем возле него не видели, миноносцы двинулись обратно, но восточнее острова Ун-до обнаружили и отогнали подозрительный пароход. Преследуя его, «Бодрый» ушел в направлении Ивона, а «Грозный» и «Громкий» остались в районе рандеву, обеспечивая дальнее прикрытие.
Маневрируя на малых ходах, миноносцы осматривали предполагаемый маршрут подхода Йессена, при этом рискуя угодить под обстрел со своих кораблей, так как периодически пускаемые с берега осветительные ракеты давали светлые дорожки на воде, в которых иногда был виден силуэт. Но скоро в их слабом свете с «Блестящего» увидели две тени, пробиравшиеся на юг, как и предполагалось, оказавшиеся нашими броненосцами. На всякий случай, прежде чем дать опознавательный, их обошли с кормы, чтобы убедиться, что «хвоста» нет, и только тогда очень осторожно пошли на сближение.
Посовещавшись, Андржиевский с Йессеном пришли к мнению, что отогнанный пароход мог быть здесь не один. Возможно, он или его напарники спугнули тральщики, поэтому их до сих пор нет. Продолжили максимально осторожное совместное движение на запад. В случае боя хотелось принять его поближе к своим батареям. Все сроки встречи с тральщиками давно прошли, но ни с берега, уже совсем близкого, ни по радио все еще не было никаких сообщений. Йессен опасался, что в темноте заведет весь отряд на наши же мины, поэтому приказал броненосцам стопорить ход, а миноносцам осмотреться вокруг.
Поскольку штурмана, видя перед собой сигналы с мыса, имели теперь точные координаты расположения отряда, он, наплевав на соблюдение секретности, распорядился срочно связаться по радио с Гензаном и вызвать оттуда запаздывающее сопровождение. Депешу с подтверждением запроса на тральную партию для проводки в гавань отправили немедленно после зашифровки.
Но из порта ответили не сразу из-за чего пришлось еще около получаса дрейфовать восточнее мыса у границы известных минных полей. Причем ответ получили, так сказать, иносказательно и вовсе не по радио. Спустя какое-то время перестали пускать осветительные ракеты с берега и зажгли слабые, едва видимые огни, судя по всему, на самом мысе. Из этого был сделан вывод, что телеграмма принята, и о появлении броненосного отряда в здешних водах в Гензане все же знают. Однако полной ясности еще не было.
Пока ждали более внятной реакции местной патрульной и тральной службы, вернулся и «Бодрый», потерявший своего японца примерно в двенадцати милях северо-восточнее точки встречи. Время шло, а ничего не происходило. Только после одиннадцати часов вечера, наконец, получили ответную телеграмму с условными опознавательными сигналами и вскоре встретились с тральным караваном, проводившим отряд до входа на фарватер. На западных склонах островов Ун-до и Сон-до, являвшихся передовыми позициями обороны с этого направления, горели огни, облегчившие ориентирование в темноте.
В гавань самого порта входили со стороны бухты Юнг-Хинг, пройдя северным проходом среди мелей. При этом на всем пути мимо скрывавшегося в ночи богатейшего комплекса удобных рейдов и якорных стоянок отряды передавались по эстафете от одного местного гарнизона другому. Под столь плотной опекой благополучно миновали скалы Сегун-сем и Сол-сем, торчащие почти в самой середине прохода, и прочие мели. Шли исключительно под проводкой уже местных корейских лоцманов, показывавших дорогу на катерах. Этот завершающий отрезок маршрута, учитывая ночную тьму, был самым опасным в навигационном отношении, зато нарваться там на японцев совершенно точно можно было не опасаться. Вскоре после двух часов ночи уже встали на якорь в гавани.
С обоих броненосцев немедленно начали выгружать десантные пушки с боеприпасами, медикаменты и боекомплекты для береговых батарей, а также оборудование и личный состав воздухоплавательной роты. С Владивостоком связи по радио отсюда не было. Телеграфная линия тоже не действовала. Только голубиная почта. Зато всеми корабельными «Телефункенами» в течение последних двух часов принималось оживленное японское телеграфирование.
Ему больше не мешали, записывая и пытаясь разбирать все телеграммы. Но специфические японские географические названия и прочие непонятные, возможно, кодовые слова и фразы осложняли дело. Судя по всему, наши короткие переговоры по радио были услышаны противником, поскольку речь шла в основном о больших кораблях в заливе Ейкован, как японцы называли район Гензана и Порта Лазарева.
Несмотря на то что позади был непростой переход, сопровождавшийся стычками с противником, и больше половины ночи уже прошло, Йессен распорядился с рассветом всем кораблям быть готовыми к выходу в море. Эсминцы спешно принимали уголь, а командиров сначала собрали на «Ушакове», а уже оттуда все они вместе со штаб-офицерами отправились в штаб крепости, где был созван совет флагманов и командиров морской и сухопутной обороны.
От крепости Гензан на нем присутствовали начальник береговой обороны порта и залива Йонхынман лейтенант Молас (бывший артиллерийский офицер с «России») и комендант крепости полковник Адамович, являвшийся командиром 8-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, составившего костяк гарнизона порта, а также командиры всех батальонов, отдельных отрядов и батарей.
Первым делом осажденных ознакомили со сложившейся на данный момент ситуацией в целом, особо отметив, что в свете начатого прорыва конвоя на Цусиму весьма желательно отвлечь как можно больше японских сил с южного направления. Составленный штабами во Владивостоке предварительный план действий предстояло согласовать и доработать в соответствии с местными реалиями. А обстановка была сложной, но все же далеко не критической.
Несмотря на непродолжительную пока осаду, Молас и его подчиненные успели хорошо изучить основные маршруты движения японских дневных и ночных дозорных судов, что, собственно, и позволило без боя провести оба отряда в гавань. А пластуны из полка Адамовича при помощи местных корейцев довольно точно выяснили расположение ближайших к заливу японских укреплений и постоянно контролировали состав частей, в них размещенных. Это позволяло предугадывать направление планируемых атак и, даже при недостатке в средствах отражения, всегда встречать их массированным артиллерийским и пулеметным огнем, в том числе и с береговых батарей.
В ходе совещания Йессену и его штаб-офицерам вкратце были доложены подробности отражения недавнего штурма с моря. До сих пор во Владивостоке знали лишь то, что его удалось отбить. Местным командованием был подготовлен подробный доклад на эту тему, ожидавший удобного случая для отправки. В нем уделялось большое внимание последним тактическим наработкам в части применения тяжелых береговых орудий старых типов с закрытых позиций в рамках доктрины тотального увеличения до максимально допустимых значений углов возвышения стволов артиллерии. Но это для высшего командования, а еще больше – для штабных аналитиков и прочих узких специалистов. Пока же изложили вкратце лишь его суть.
В системе береговой обороны Гензана насчитывалось целых восемь батарей калибром более трех дюймов, на которых стояло почти полсотни стволов артиллерии. Но только две из них имели на вооружении современные скорострельные пушки. Это трехорудийная восьмидюймовая батарея «Громобой» и шестиорудийная шестидюймовая «Ослябя». Обе они были укомплектованы орудиями и расчетами с кораблей, чье имя и получили при строительстве.
Именно эти две батареи и сыграли решающую роль в отражении самого первого штурма с моря. При проектировании и строительстве укреплений лейтенант Молас исходил из того, что орудий, способных противостоять современным кораблям, у него менее десятка, поэтому использовать их нужно максимально эффективно.
Именно из этих соображений вопросам управления огнем уделялось едва ли не больше внимания, чем самим пушкам. Чего стоят хотя бы основательно замаскированные корректировочно-наблюдательные посты с отоплением и надежными линиями связи, быстро появившиеся на всех островах, островках и даже скалах, не говоря о побережье. В то время как орудийные дворики имели только деревоземляные укрепления, правда, тоже с хорошей маскировкой и парой ложных позиций с пороховыми имитаторами залпов.
Результатом столь дифференцированного приложения усилий, со стороны напоминавшего распыление довольно скудных средств, к тому же удлинявшего сроки готовности, стал тот факт, что приближающиеся к любой точке внешнего оборонительного периметра силы вторжения становились видны минимум с двух разнесенных постов даже в плохую погоду. А это уже, в свою очередь, сразу давало уверенные координаты целей на заранее пристрелянной территории.
Японцев накрыли более чем с пяти миль всего вторым залпом. В дальнейшем точная стрельба на предельных дальностях и явный провал всех попыток укрыться от огня с входного мыса за островами не позволили приблизиться крейсерам и другим кораблям. А транспорт, уходивший из-под внезапного обстрела, выскочил на мины, подорвался и затонул. Поняв, что с наскока Гензан теперь не взять, японцы начали бомбардировку с большой дистанции, пытаясь нащупать слабые места.
Понятно, что надежно защитить все три фарватера эти девять современных орудий не могли. Их роль сводилась, по сути, к удержанию крупных японских артиллерийских кораблей на солидной дистанции, в то время как развернутые на закрытых позициях устаревшие тяжелые пушки препятствовали проведению тральных работ.
При этом против маломерных судов, преимущественно мобилизованных небольших пароходов, шаланд и паровых катеров, хорошо себя показали 280- и 229-миллиметровые картечные снаряды с трубками, доработанными по образцу новейшей трехдюймовой шрапнели. Они давали весьма значительное облако почти гарантированного поражения, намного превосходившее по площади район воздействия разрыва фугаса такого же калибра. К тому же это было совершенно безвредно для наших мин.
Тактика их применения сводилась к предварительной пристрелке по вражеской тральной партии более мелкими калибрами с последующим накрытием полным картечным залпом всей батареи тяжелых орудий. Точно выверенная дистанция и соответствующая установка взрывателей в сочетании с минимальной подвижностью целей приводила к почти сплошному накрытию, а мощь боеприпасов компенсировала недостаточную точность. После двух-трех таких залпов весь тралящий караван гарантированно оказывался выведенным из строя. Учитывая, что диаметр каждой из 72 пуль в 229-миллиметровом снаряде был равен 55 миллиметрам, при весе, далеко уходившем за 800 граммов, а в 280-миллиметровом пуль была уже 91 штука диаметром почти 72 миллиметра и весом под полтора кило, не было ничего удивительного в том, что при этом кто-то из мелочевки оказался даже потоплен.
При отражении внезапного ночного десанта в ночь на 15 сентября на остров Ун-до неожиданно хорошо себя показали совсем недавно завезенные ракеты. До этого их несколько раз пытались использовать против тех же тральщиков, а потом и наступающей пехоты на сухопутном фронте, но из-за недостаточной точности особого успеха не добились. Впрочем, возможно, причина была в недостаточной подготовке личного состава и малочисленности используемых в первое время станков.
Но в тот день, хоть и чисто случайно, произошло массированное применение нового оружия. С самого вечера японские миноносцы и минные катера активно вели разведку восточных подступов к южному проходу, порой даже заходя на внешнее минное поле, о котором им уже было известно, и пытаясь тралить. Их настойчивость вынудила отказаться от ночной отправки наших дозорных судов в бухту Часан, чтобы не позволить противнику отрезать их от базы и уничтожить с рассветом. Все имевшиеся резервы катеров и прочих малых судов береговой охраны были направлены на юго-восточный фланг, что позволило в темноте довольно многочисленной группе небольших катеров и гребных лихтеров противника спуститься по течению вдоль берега с севера и незамеченными пересечь устье северного прохода.
Старые крепостные девятидюймовки с двумя короткоствольными пристрелочными шестидюймовками еще с корвета «Витязь», стоявшие на батарее, не имели возможности вести круговой обстрел. А полевой артиллерии малочисленный гарнизон Унг-до не имел вовсе.
Поэтому, когда вскоре после полуночи на его западном, тыловом берегу совершенно неожиданно начал высаживаться с паровых катеров и шлюпок почти полнокровный японский батальон, он практически не имел возможности этому воспрепятствовать и никаких шансов устоять против него.
С первыми хлопками трехлинеек бдительных сторожевых постов, успевших выпустить световые ракеты, ракетная рота, размещенная там в качестве оружия ближнего боя с тральщиками, моментально развернула свои станки назад прямо на уже почти обжитых позициях и начала давать залп за залпом по зоне высадки, используя все имевшиеся установки одновременно.
Стандартного приказа беречь боекомплект в этот раз не последовало. Наоборот, командир роты капитан Соломин носился по дворикам и орал в уши сразу ошалевшим и полуоглохшим от такого светопреставления ракетчикам, чтоб быстрее выпускали все, что есть, и готовились к штыковой.
Из-за спешки значительная часть выстреленных в упор ракет оказались осветительными, а несколько штук – зажигательными. Хватали все, что попадалось на глаза, без какой-либо сортировки. Кроме того, горячими газами из сопел подпалило каптерку и две недостроенные жилых землянки, щепа и прочий горючий строительный мусор от которых оказался слишком близко. Еще повезло, что в хранилища ракет снопы искр не залетали, да сама позиция оказалась достаточно далеко от пушечных батарей с их пороховыми погребами (когда обосновывались на острове, стрелять себе за спину вовсе не планировали).
А вот урона для атакующих, имевших множество укрытий на каменистом берегу, от такого обстрела, как позже выяснилось, было не особенно много. Но зато моральный эффект оказался просто подавляющим. Яркие вспышки среди ночи, венчавшие быстрые огненные росчерки, и частые взрывы со всех сторон, дополненные столбами огня, словно вырвавшегося из земли, озарили весь западный берег ярче, чем днем, и вызвали панику среди уже высадившихся, но еще большую среди тех, кто только подходил к берегу.