Перекресток трех дорог

– Вы поэтому с ней перестали общаться? – прямо спросил Клавдий Мамонтов. – Из-за ее ограниченности? Из-за того, что она перестал вам быть ровней?

– В судебной системе, молодой человек, особо не приветствуются дружеские или близкие связи между работниками суда. Всюду мерещится кумовство и протекционизм. У нас некоторые судьи – пара, например, давно сложившаяся, муж и жена по факту, много лет вынуждены жить без штампа в паспорте, потому что если они официально поженятся, то либо мужу, либо жене надо увольняться из суда. С точки зрения государственной это, наверное, правильно, но жестоко с чисто человеческой… Насчет дружбы между работниками суда почти то же самое – не поощряется. Ника даже в силу своей ограниченности это понимала, поэтому особо не лезла ко мне с дружбой. Но я потрясена ее смертью. Я скорблю.

Она курила, глядя на Мамонтова в упор.

– Вероника Лямина жила очень замкнуто, и, кроме вас, мы никого из ее близкого круга знакомых и друзей так и не нашли, – признался Клавдий Мамонтов. – Получается, человек занимал такую должность и… существовал автономно, словно на необитаемом острове. Может быть, все же кто-то еще входил в ее близкий круг – не сейчас, так раньше? Вспомните, пожалуйста, ваша честь.

«Ваша честь» усмехнулась, вздохнула.

– Когда мы работали секретарями в суде, за нами – молодыми девчонками, – конечно, приударяли. И полицейские, и адвокаты, помощник прокурора даже… Но кто спился, кто умер. У Ники в детстве и юности была подруга очень близкая, она говорила мне о ней. Они вместе жили в лесничестве.

– В лесничестве? – Клавдий Мамонтов начал слушать очень внимательно.

– Да. Орнитологическая университетская станция, где работали ее родители, находилась в лесничестве в Столбищах, они там жили почти постоянно, хотя у них имелась квартира в Щербинке. Но понятно, что не наездишься по Подмосковью в такую даль. Ника дружила с дочкой лесника, они были почти ровесницы, или та ее была моложе ненамного. Ника ее очень любила. Когда мы работали в суде, эта девица тоже иногда появлялась в нашей компании – на дни рождения, на Новый год. Но потом она очень удачно и круто выскочила замуж, и, видимо, Ника перестала ее интересовать как подруга, появился новый круг общения, богатые люди, светские тусовки. Ника очень переживала сначала, потом смирилась. Я знаю, что очень редко, но все же они и потом виделись с этой самой лесной ундиной.

– Ундиной?

– Ее Ника так порой называла, за красоту. Ундина… моя фея…

– А как звали подругу? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Имя смешное домашнее – Ля. Это тоже Никино изобретение, с детства еще, может, созвучное ее собственной фамилии – Лямина. Она всегда звала ее Ля. Я думаю, наверное, Оля, так звали эту девицу. К сожалению, вынуждена закончить, у меня начинается судебное заседание. – Лия Батрутдинова глянула на дорогие наручные часы. – Но если у полиции возникнут еще какие-то вопросы… если у вас лично возникнут ко мне вопросы, обращайтесь, всегда рада помочь. – Она взяла свою визитку со стола и написала на ней номер телефона в дополнение к уже напечатанным. – Мой мобильный.

Она протянула визитку Клавдию Мамонтову, глядя ему прямо в глаза – темный долгий изучающий и оценивающий взгляд. Он вдруг вспомнил – некто уже смотрел на него вот так… Словно мерку снимал…

В машине он выбросил визитку в окно и сразу открыл приложение «карты» в Гугле. Нашел Столбищи, где провела в лесничестве все свое детство начальник судебной канцелярии Вероника Лямина. Нашел и само лесничество на карте.

Проверил расстояние. Лес с перекрестком трех дорог возле Отрадного, где был обнаружен сожженный труп Вячеслава Крутова, и поселок Столбищи разделяли всего пять километров и торфяное болото. По сути, орнитологическая станция, где когда-то родители Вероники Ляминой, да и она сама с подругой наблюдали птиц Подмосковья, находилась в том самом страшном лесу.





Глава 39

Психоз № 9




Полковник Гущин, взяв себя в руки после посещения госпиталя, снова начал раздавать ЦУ по телефону подчиненным – просил как можно скорее собрать информацию на артиста Леонида Жданова, найти его контакты, связаться с менеджером или пресс-секретарем и попросить о срочной встрече. Макару он объявил, что пока на работу они не вернутся:

– Слушай, кузен, давай махнем лучше домой – обедать? А то я вас с Клавдием голодом на службе морю.

И Макар был несказанно рад такому повороту событий. Он понимал – Гущин все еще окончательно не пришел в себя после стресса от посещения ковидного госпиталя, теперь такие места для него почти табу, однако в силу служебной необходимости он себя пересилил, но хочет взять паузу, собраться с духом.

Клавдий Мамонтов позвонил отчитаться о результатах беседы с судьей, и ему тоже было велено ехать домой в Спасоналивковский переулок, где они и встретились через полчаса.

В переулке шум-гам, свара:

– Вы должны быть в маске! Я вам сказала – вы должны быть в маске!! Не смейте, не смейте! Вы сюда не зайдете! Вы должны быть в маске!! Ах ты, гадина, маску надень – говорю я тебе! Не пущу тебя в подъезд!

У жилого дома на углу – весьма престижного с виду, бывшего доходного, две женщины – молодая с коляской и ребенком и пожилая, растрепанная, перекрывшая собой проем открытой двери подъезда и истошно кричащая.

– Дайте мне пройти! Мы здесь живем, вы с ума сошли? Вы ребенка напугаете! – буквально умоляла ее молодая с коляской.

– Не пущу! – орала на нее пожилая – Ты должна в маске быть, в маске! Заразу разносишь, гадина!

С порога особняка Макара за этой сценой мрачно наблюдала горничная Маша. Из-за ее спины выглядывали Августа и Лидочка.

– Давно уже так орут, обе из того дома, а старая ее в подъезд не пускает, – сообщила она горестно. – Психичка, что ли? Столько психов сейчас развелось! Что дальше-то будет – массовый психоз, что ли? Маски сейчас вроде как отменили, не обязательно надевать, а старуха прямо как бешеная из-за этой маски. Мы крик услышали – на весь переулок. К нам из благотворительного христианского фонда сейчас приходили, они денег-то не берут, просят для госпиталей и больниц в глубинке маски, перчатки, санитайзеры и дезинфекторы. Я им отдала кое-что. Они просили еще собрать коробки, потом за ними явятся.

Макар сразу увел дочек в холл – нечего на скандал смотреть, а Клавдий Мамонтов направился к ругавшимся женщинам и очень вежливо начал увещевать сумасшедшую старуху, одновременно выдавливая ее с чисто бодигардовской сноровкой из дверного проема, освобождая молодой мамаше путь в подъезд. Справился с задачей быстро и без эксцессов.

Обед Маша накрыла в столовой. Перед обедом Клавдий Мамонтов повторил информацию, полученную от судьи, и полковник Гущин тут же озадачил сотрудников розыска в Отрадном и оперативников Главка поисками следов подруги Вероники Ляминой по имени Ля – предположительно Ольга. Велел навести справки в лесничестве о его бывших работниках, их семьях и орнитологической станции биофака. Но это задание было не из быстрых, и они это отлично понимали, следовало набраться терпения и подождать.

За обеденный стол сели всей дружной компанией. Маша и Сашеньку принесла. Макар взял сына на руки. Улучив момент, он шепотом по секрету рассказал Мамонтову о состоянии Гущина в госпитале Экспо, чтобы тот вопросов ему не задавал – почему это они приперлись вдруг домой в разгаре рабочего дня?

Клавдий Мамонтов потом часто вспоминал обед в столовой – странный, но милый сердцу русско-английский микс, словно из каких-то совсем давних, полузабытых времен века девятнадцатого в доме этакого русского помещика-англомана, что как «денди лондонский одет». Крахмальная скатерть, сине-белый старинный столовый фарфор Спод, грандиозная супница с оловянным половником – а в ней русская домашняя «лапша курячья» (Маша сама месила и сушила ее) с потрошками – горячая и ароматная. Расписанное синим узором в цветах и листьях фарфоровое английское блюдо, а на нем маленькие русские пирожки с капустой, с луком и яйцами, с мясом, что так и тают во рту. На второе «котлеты пожарские», но под английским смородиновым соусом с бренди, на десерт малиновый кисель.

За столом Вера Павловна хвалилась Макару успехами Лидочки в русском языке и ее познаниями в античной мифологии – книжку с картинками «Мифы» гувернантка читала ей по-английски. Сашенька (которого старая гувернантка тоже расхваливала – хорошо ест, не срыгивает, быстро развивается, в свои пять с половиной месяцев не только в кроватке переворачивается, но уже сидеть сам пытается!) на руках отца сидел тихонько, как мышонок, словно выжидал, и на этот раз особо выделял из всех именно полковника Гущина как старого друга – улыбался ему широко и обезоруживающе беззубым ртом. А Гущин из всех разносолов съел лишь куриную лапшу, отказавшись от пирогов и котлет. А когда Маша в заключение обеда принесла кофе с горячими английскими ржаными лепешками, что напекла сама, и сырным кремом «Драмбуи» из горгонцолы, смешанной с этим знаменитым британским ликером и анисом, выпил лишь черный кофе, а ликер – рюмку попросил себе «в чистом незамутненном виде».

Он мало говорил за столом. Слушал Клавдия Мамонтова, который повествовал о том, что орнитологическая станция в Столбищах сравнительно недалеко от леса, где обнаружили труп Вячеслава Крутова, и они еще раньше все пришли к выводу, что убийца эти места знал как свои пять пальцев, а если предположительно то была женщина, можно разматывать клубок дальше… Та ниточка, что ведет от Вероники Ляминой к ее подруге детства со смешным именем Ля…


– Свидетели показывают, что женщина, которую они встречали и в Фоминове, и в Отрадном, молодая, – заметил на это Макар. – Веронике Ляминой сорок восемь, даже если подруга детства ее моложе года на два, на три, то ей сейчас лет сорок пять примерно. Так что вряд ли это она, Клава.

После обеда сидели в гостиной. Полковник Гущин снова пил черный кофе. Молчаливая Августа показала Клавдию Мамонтову свой новый рисунок в планшете – две фигуры вроде как в доспехах – ну, точно Мандалорцы из сериала. Один высокий – широкие плечи и «ноги из ушей» – таким Августа изобразила Мамонтова, отца она нарисовала ростом пониже, без шлема, со светлыми желтыми волосами и с маленьким глазастым зеленым существом на руках, явно видя Сашеньку в образе Беби Йоды. Но не они были главными на этом рисунке. Над ними обоими возвышалось, доминировало нечто большое, уродливое, черное, заросшее волосами – чудовище, восседающее то ли на пне, то ли на камне. Желтые горящие глаза с черными зрачками – взгляд хищника, подстерегающего Мандалорцев… где? В лесной чаще? На перекрестке трех дорог? В темной пещере, из которой не видно солнца?

– Эй, в чем дело? – тихонько спросил Клавдий Мамонтов у Августы. – Ты кого нарисовала? Кто это?

Шестилетняя девочка очень серьезно смотрела на него своими темными глазами. Потом протянула руку, коснулась планшета и… удалила свой рисунок.

Солнце клонилось к закату, даруя иллюзию, что вот так они и закончат свой день – дома, с детьми, тихо-мирно, в ожидании традиционного пятичасового чая.

Но полковнику Гущину позвонил старший оперативной группы – разыскали менеджера Леонида Жданова. Им, как и говорил Макар, оказалась его жена Полина Жданова. И Леонид согласился с ними встретиться, не откладывая – раз полиции что-то надо в связи с делами бывшего «ковидного госпиталя» (так ему объяснили всю срочность встречи). Супруги действительно вместе с ребенком жили в особняке на Пахре в знаменитом некогда академическом поселке ЛИН.

– Литература, искусство, наука, – расшифровал название поселка полковник Гущин. – Ну, что же, несмотря ни на какие его танцевальные шоу и телепрограммы, живет Жданов в месте весьма интеллигентном, так что, возможно, и нас с нашими вопросами не пошлет матом.





Глава 40

Венера Виллендорфская




На территорию бывшей академической дачи, куда они прибыли в летних сумерках, их впустил помощник по хозяйству – филиппинец. Сам Леонид Жданов встретил их в саду, спускавшемся прямо к реке Пахре – перед домом, который представлял собой хаотичное нагромождение пристроек-новоделов, стеклянных и открытых террас и эркеров второго этажа с балконами. Крышу украшали каминные трубы.

Ни полковник Гущин, ни Клавдий Мамонтов никогда прежде не интересовались конкурсами бальных танцев и танцевальными телешоу, однако они оба с первого взгляда поняли, что человек, представший перед ними, вряд ли когда вообще сможет снова танцевать. Макара, который помнил Жданова по лондонским клубам, поразили произошедшие в нем перемены – тридцатилетний молодой человек напоминал сейчас худого изможденного согбенного старца. Некогда миловидное лицо его, столь нравившееся девушкам, покрывала сетка морщин, кожа обвисла. Светлые волосы сильно поредели, по обеим сторонам лба появились глубокие залысины. Дорогой спортивный костюм болтался на нем как на вешалке. И, как и полковник Гущин, тридцатилетний Леонид Жданов задыхался и при разговоре, и при самом небольшом мышечном усилии. Однако держался он приветливо и с достоинством.

На веранде среди горящих свечей в стеклянных подсвечниках, к которым слетались первые ночные мотыльки, играл на татами пятилетний мальчик – бледный, белобрысый, похожий на эльфа. Маленькая бесплотная тень, при взгляде на которую отчего-то больно сжималось сердце.

– А что случилось? – сразу спросил Леонид Жданов. – Почему полицию интересует госпиталь выставочного центра – мне так ваши сотрудники по телефону сказали? Он же закрывается – я в интернете читал. – Он глянул на полковника Гущина в маске. – Вы тоже болели? Не знаю, я вот вас увидел и сразу решил – вы тоже болели. А я в маске не могу – задыхаюсь совершенно. Не ношу ее.

– Я болел в тяжелой форме, как и вы, – сообщил полковник Гущин. – Мы к вам не столько из-за госпиталя, сколько из-за одного пациента, с которым вы вместе лежали в реанимации.

– Привет, а ты как здесь? – Леонид Жданов узнал Макара. – Ты вернулся из Англии? А почему ты с полицейскими?

– Леня, я фонд хочу организовать благотворительный, собирать пожертвования для госпиталей, закупать оборудование – на случай второй волны. – Макар придумывал на ходу. – Да, я вернулся из Англии насовсем. Полицейские и меня допрашивали, узнали, что мы с тобой знакомы, взяли сюда с собой.

– Какой пациент? – не дослушав его, спросил Жданов у Гущина, он выглядел слегка расторможенным, словно не мог сконцентрироваться на чем-то одном, перескакивая с темы на тему.

– Некто Петр Смоловский, вы с ним лежали на соседних койках, – ответил Гущин.

– Петя? – Жданов поднял светлые брови. – Петя… он бизнесмен, у него своя фирма логистическая, перевозки. Он едва концы не отдал, как и я, но выкарабкался. А что с ним?

И в этот момент, когда Гущин еще не успел ответить на вопрос, Макар еле слышно прошептал Клавдию Мамонтову:

– То же чувство, как в лесу, как и в переулке у арендной фирмы… за нами наблюдают сейчас…

Клавдий Мамонтов вздрогнул и невольно огляделся по сторонам – сад, терраса, играющий ребенок… возле гаража слуга-филиппинец моет из шланга выгнанный наружу серебристый «Лексус», но смотрит не на машину, а в их сторону.

Серебристый «Лексус»… Такая же машина мелькала в парке в Фоминове, ее видел свидетель…

– Петра Смоловского мы подозреваем в убийстве его сотрудника, – лаконично объяснил полковник Гущин. – Собираем о нем информацию, беседуем с теми, кто его знал. Вы, например.

– Петя – убийца? – Леонид Жданов теперь выглядел ошарашенным. – Да что вы… нет, быть такого не может. Это какая-то ошибка. Да, мы вместе с ним лежали. Сначала я, конечно, мало что помню, потому что температура была под сорок, я сознание терял, бредил. И он тоже. Потом, когда нас отпустило, мы познакомились, много разговаривали с ним. С нами ведь чудо произошло… Настоящее чудо. Мы должны были умереть, но выжили – оба.

Клавдий Мамонтов слушал внимательно: чудо… и танцор про то же самое…

– А о чем вы разговаривали? – спросил полковник Гущин. – Припомните, пожалуйста, подробно, это крайне важно.

– Обо всем – о жизни… Когда лежишь в больнице, все ведь совершенно по-другому. – Жданов глянул на Гущина. – Я раньше вертелся как белка в колесе: съемки, шоу, передачи, гастроли, выступления, деньги, деньги… Жена со мной ездила всюду, она все для меня. И Данечку, сына, мы всегда с собой брали, его нельзя оставлять – он у нас с детства болезненный. С ним ведь тоже чудо произошло, как и со мной. Он сначала у нас ковидом заразился и… врачи сказали, с его тяжелой формой аллергии и пороком сердца почти нет надежды… Он лежал в инфекционном отделении Морозовской больницы, жена металась… А потом у нас обоих – положительный тест, мы заразились от сына. Жену уже в больницу к Данечке не пускали, мы дома лечились. А потом я вдруг стал задыхаться, меня «Скорая» в госпиталь увезла. Жене сказали, что Данечка наш на грани… Дети легко вирус переносят, но только не наш сын… Жена была в отчаянии, в панике, а я ей ничем не мог помочь – меня самого перевели в реанимацию, и жену, конечно, туда не пускали, несмотря на то, что она за неделю поправилась и тест был снова отрицательный. Но Данечка наш поборол болезнь. – Леонид Жданов – танцор, бывший дамский любимец, светский шалопай, а сейчас изможденный, словно съеденный болезнью, но живой, с нежностью смотрел на своего сына – почти прозрачного от перенесенной страшной болезни. – Обо всем этом мы с Петей и разговаривали – и в реанимации, как оклемались, и потом, когда нас в общий госпитальный зал перевели. Там перегородки, но мы попросили нас рядом положить. Я ему все рассказывал о себе.

– А он вам о себе рассказывал?

– Да. – Жданов кивнул. – О молодости своей, как в армии служил, про семью, детей. Про то, как туберкулезом неизвестно где заразился и жена его поэтому бросила. Послушайте, я поверить не могу, что он совершил убийство! Это точно какая-то ошибка. Он прекрасный человек. Он меня поддерживал в госпитале!

– Скажите, Леонид, а женщина… там, в госпитале – пациентка или врач… она участвовала в ваших беседах? – осторожно спросил полковник Гущин.

– Добрый вечер! Вы не могли бы все перейти сюда на террасу, я жаровни зажгу, сыро уже становится в саду. Сырость вредна для легких.

Негромкий властный голос – они все замолчали.

На открытую террасу из дома вышла светловолосая высокая женщина в брюках и тунике из льна цвета индиго, в плетеных вьетнамках. Зажгла газовую жаровню – багровый свет ярко озарил узкое скуластое лицо без всякой косметики. Она наклонилась и подняла с пола ребенка, прижала его к себе.