Пение пчел

Не хочу недооценивать боль, которую каждый испытывал, прощаясь с любимым существом. Все мы, терявшие близких, знаем: чтобы оправиться от потери, должно пройти какое-то время. Представь: многие из твоего окружения опомниться не успели, как попадали на асфальт. Как будто неведомый гигант распылил смертоносный яд. И люди стали гибнуть, как мухи. Легко вообразить, что в итоге выжили те мухи, что держались подальше, скрывались или кому просто повезло. Но когда опасность миновала, что оставалось делать выжившим? Вернуться к обычной жизни. Ведь жизнь никого не ждет.

Будучи мухой, ты продолжаешь кружиться и жужжать. Если бы ты в то время жил в Линаресе, ты по-прежнему был бы обязан ездить за город или на ранчо, присматривать за посевом, ухаживать за животными. Возможно, от отчаяния ты закрыл бы магазин на несколько дней, но вскоре вновь открыл бы его. Даже болезнь или смерть твоих родственников не отменяют обычных ежедневных потребностей, как твоих собственных, так и окружающих: одним нужно продавать товар, другим покупать. Если бы тебе довелось жить в ту пору, ты бы преспокойно выходил на улицу за провизией, ежедневно стирал пеленки и подштанники, даже если двумя часами раньше отправил бы на кладбище собственную мать. В пик эпидемии у тебя мог разболеться зуб, загноиться ноготь или же могло прихватить живот, и ты пытался бы справиться с этими неприятностями сам, но в итоге обратился бы к врачу – если смог бы его разыскать. Рано или поздно соседи тоже выходили на улицу – продавать козье молоко или свистульки на площади, йо-йо или волчки – в надежде, что в городе не перевелись дети, которым могли бы их купить. Узнав об окончании эпидемии, новый могильщик с радостью шагал на похороны какого-нибудь доброго христианина, потому что знал, что его ожидает самый обычный мертвец, благополучно скончавшийся от инфаркта или другой естественной причины – от самой обычной. Если мать или отец теряли ребенка, их ожидали другие дети, которые тоже хотели есть, поэтому безутешные родители быстро возвращались к повседневным делам. Без лишней суеты, без ожиданий понимания со стороны других и даже от себя.

После кончины Мерседес Гарсы и ее семьи за последующие три месяца ничья больше болезнь или смерть не встретила ни такого сострадания, ни внимания. Добродетельные матроны не относили еду товаркам, потерявшим мужа, никто не утирал слезы сиротам, утратившим родителей. К тому времени, когда испанка наконец улеглась, в городе не осталось никого, кто не потерял бы близкого человека, а потому никто своим сочувствием не разжигал в других пламя страдания.

Когда родители прибыли в город, готовые принести соболезнования всем и каждому, никто не желал их слушать. Все уже перевернули эту страницу. Иначе говоря, пережили это. И если не хватало привычного почтальона, знакомого лавочника или отца Педро, крестившего моих сестер и Симонопио, не оставалось и тех, с кем можно было это обсудить. Им отвечали одно: «Да, прежний был лучше» или: «У нового священника отличные проповеди». Оставшиеся в Линаресе видели смерть одного, десятерых, двадцатерых таких же, как они сами, жителей города. Безусловно, их было жаль, но желание заполнить пустоту, образовавшуюся после смертей, вынуждало их быть практичными, приговаривая: «Умер дон Атенохенес, мясник, да упокоит Господь его душу и да пошлет нам нового мясника. Аминь». Помимо сожалений и соболезнований, людям нужно было мясо, бакалейные товары, мессы и острые ножи. Такова жизнь.

Родителям, не ожидавшим, что столкнутся с подобным, потребовалось время, чтобы принять сложившуюся ситуацию и тоже сделаться практичными. Например, маме непросто было выражать соболезнования подруге моложе ее самой, менее трех месяцев назад похоронившей дочь; сейчас подруга снова была беременна и ожидала двойню. Моя мама, которая – хотя я не хочу хвастаться – была образцом деликатности и хорошего вкуса, не знала, как правильно вести себя в подобных случаях.

Помимо прочего, родители столкнулись с исчезновением близких друзей. Из кратких посланий доктора Канту они узнавали о смерти этого или той, однако они-то уехали, а значит, их реальность уехала вместе с ними. Умом они понимали, что означает кончина того или иного знакомого, но в далеком и обособленном мирке Флориды жизнь не претерпела ни малейших изменений. Обнаружив отсутствие друзей, родственников и приятелей, они пережили ту же боль, что и остававшиеся в Линаресе, но если последние переживали эту боль по капле, на родителей она обрушилась разом, как обжигающий ливень.

Вдали от дома они воображали, что в их отсутствие война завершилась. Куда там! Сколько бы жизней ни унесла испанка, даже ей не удалось остановить насилие. За три месяца погибло множество жителей, на численность же населения эти потери в итоге не повлияли, потому что в город ежедневно прибывало множество семей из окрестных деревень в поисках спасения от грабежей, похищения женщин и рекрутских наборов. По возвращении к прошлой жизни они обнаружили в ней немало пробелов, оставленных исчезнувшими друзьями и близкими, но вместе с тем вокруг мелькало множество незнакомых лиц, взявшихся из ниоткуда как по волшебству.

Бабушка же столкнулась с тем, что двое ее сыновей, которых она, уезжая во Флориду, покинула с такой болью, не только выжили, но и жили, как будто ничего не произошло. По изредка приходящим сообщениям она знала, что оба сына живы. Их спасение она объясняла горячими молитвами, которые ежедневно возносила, помешивая кахету. Во время ее отсутствия, несмотря на царившую вокруг эпидемию, они не только заботились о своих землях, но и нашли в себе силы, энергию и настроение влюбиться и ухаживать за возлюбленными. К возвращению бабушки Эмилио был помолвлен. А Карлос не только женат, но вот-вот готов был подарить ей новых внуков – первых внуков, носящих семейную фамилию. Подобные вещи не всегда происходят по заведенным правилам.

Останься бабушка той женщиной, какой была в прежние времена, до того, как расстреляли ее супруга, сломив характер, она бы надрала уши Карлосу, младшему сыну, за распутство и похотливость. Спешно потребовала бы, чтобы тот как порядочный человек женился на девушке. Затем отправила бы новоявленных супругов с глаз долой, подальше от Линареса и людей света, чтобы никто не заявлял о преждевременно родившемся внуке.

В свете новых обстоятельств бабушка Синфороса, тяжело вздохнув, поблагодарила Карлоса за то, что тот поступил правильно – отцу Марии де ла Лус Гарсы не пришлось требовать от него обещания жениться на своей дочери. Как порядочный человек, Карлос сам отправился к ее родителям, попросил руки их дочери и написал священнику, который быстренько обвенчал их на скромной церемонии, где присутствовал только Эмилио, его старший брат.

Поспешная свадьба вызвала небольшой скандал. Добропорядочные горожане заявляли, что жениться в отсутствие матери жениха, да еще в разгар эпидемии, унесшей столько жизней, – дурной тон, следовало бы, как принято, выждать год траура и отменить все общественные мероприятия. Тем более такие шумные и веселые, как свадьба. Злые языки отметили дерзость новоявленной пары, отправившейся после воскресной мессы под венец, и усомнились, не в положении ли невеста, и вообще, когда они успели?

Бабушка обратила внимание, что, спрашивая о рождении очередного внука, знакомые производят мысленные подсчеты, однако ее это мало волновало. Она была рада, что в сложившихся обстоятельствах не требуется скрывать рано наступившую беременность, отсылать куда-либо сына и его супругу вплоть до рождения ребенка. Семьям надлежало держаться поближе друг к другу: человек никогда не знает, что ждет его в будущем. Новый внук заставил ее понять, что, какие трагедии ни происходили бы с ними, жизнь продолжается.

В первый день по возвращении, когда мама отправилась к Эспирикуэте выразить соболезнования, отец поехал в центр города. Он надеялся, что Линарес изменился с того дня, когда он проезжал по его улицам, чтобы забрать дочерей, но даже его поразила царившая там суета. С Карлосом Тамесом, мэром города, они пересеклись возле почтового отделения, в двери которого то и дело входили и выходили люди. Они торопливо поприветствовали друг друга, чтобы следовать дальше каждый своей дорогой. Отец спросил его вслед, работает ли почта.

– Частично, – ответил мэр.

Сотрудников набрали, но, поскольку работа только налаживалась, людям приходилось самостоятельно забирать письма и телеграммы.

– Тебе понадобится повозка, – сказал мэр и удалился.

Смысл его зловещего и таинственного предупреждения отец понял, оказавшись в помещении почты и увидев, что там его ожидает. Возвращаясь домой, он пережил один из худших моментов своей жизни.

К ночи он немного успокоился благодаря маминой поддержке. Внезапный взрыв отцовского гнева, несвойственного ему обычно, отвлек ее от собственной, не менее неожиданной ярости, вызванной визитом к Эспирикуэте и нараставшей постепенно. Весь остаток жизни она укоряла себя за это: как могла она допустить подобное? Почему ничего не сказала ему, когда еще можно было все исправить? Почему важные вещи мы понимаем, лишь оглядываясь назад, а затем наполняем свою жизнь сослагательным наклонением. Из-за слепоты, что бывает, когда живешь настоящим, в тот момент победил отец: его праведный гнев был сильнее маминого.





25




В тесноте почтового отделения Франсиско Моралес подивился как общей неразберихе, так и обилию новых лиц. Прежних почтмейстеров видно не было, однако новый администратор показался ему знакомым; чуть позже он сообразил, что это бывший начальник бригады мусорщиков. Для растущего города вполне естественно назначить шефом человека, который знает все улицы и районы и с успехом заменит того, кто, исправно проработав двадцать лет, сгорел, зараженный отравленным письмом или смертоносным кашлем, которым на почте зашлась донья Грасиэла, не успев достать вышитый платок. Вслед за ним в могилу отправились его подчиненные; один из них, Альваро, – герой или идиот, в зависимости от того, кто пересказывал эту историю, – вышел из затвора, вняв призыву отца Эмигдио отправить две телеграммы, ставшие для него смертельными.

Теперь среди сотрудников на почте были одни новички в непростом деле приема, доставки и сортировки писем. Они знали улицы, но сначала им следовало понять почерк отправителя, аккуратный или не очень. Из-за лавины писем, которые поступали или требовали отправления после того, как почта возобновила работу, им казалось, что они того и гляди захлебнутся в море бумаги. Никто не знал, с чего начать, их ожидали скопившиеся за три месяца поздравления, соболезнования, известия о кончине, прерванные деловые переговоры, признания в последнюю минуту жизни и прочее.

В дополнение к замешательству новоявленных сотрудников почты нужно добавить отчаянное желание жителей Линареса получить новости от родственников и друзей, ведь с помощью писем они надеялись закончить опись выживших. Толпясь в тесном пространстве почты, клиенты требовали, чтобы именно их обслужили в первую очередь.

Франсиско решил, что вернется через день-два. Он не полезет в эту человеческую кашу, которую представляло собой почтовое отделение. Повернувшись, чтобы уйти, он услышал почтмейстера:

– Дон Франсиско, не уходите! У нас есть для вас письма. Ну, часть писем. Может, когда мы разберем всю эту кучу, найдутся еще. Но эти письма у нас уже давно. Заберите их поскорее. Освободите нам хоть немного места. Эй, сынок, а ну-ка неси сюда письма для дона Франсиско! – крикнул Хоакин Боланьос помощнику и вновь повернулся к Франсиско. – Их прислали из Монтеррея.

Юноша вернулся с мешком из белой ткани, похожим на наволочку, но внутри оказалась не подушка, а прямоугольники тонкой бумаги, крепко перевязанные, чтобы никто не мог прочитать их содержание. Присутствующие, которые с нетерпением ожидали свои четыре или пять писем, недоуменно переглянулись: кому и о чем понадобилось столько писать?

– Это все мне?

– Видите ли, не совсем вам. Но для одной из ваших.

– Что значит – одной из моих?

– Одной из ваших дочерей.

– Не может быть. Здесь какая-то ошибка.

– Никаких ошибок. Мы их перебрали одно за другим. Все точно. Восемьдесят девять писем для сеньориты Кармен Моралес Кортес…

Франсиско взял мешок и прислушался к тому, о чем перешептываются люди. Впрочем, слушать было необязательно, он и сам догадывался, о чем речь: «Любовные письма для Кармен Моралес. Интересно, от кого? Ответит ли она на них?»

Машину он оставил рядом с площадью, собираясь продолжить путь и навестить тех, кого планировал повидать в тот день. Потому, выйдя с почты, он направился к машине, кинул на сиденье мешок с письмами и уселся за руль. В нос ударил запах бумаги и чернил. Вне себя от ярости, он забыл о предстоящих визитах и поехал домой, сгорая от желания узнать, что за человек посвятил ей столько строк и какого черта имя его дочери теперь перелетает из уст в уста.

Когда Франсиско вернулся, ни Кармен, ни Консуэло не было дома. Няня Пола сообщила, что они отправились с визитом к близняшкам Ардинес, а Беатрис еще не вернулась от Эспирикуэты. Оставшись в одиночестве, он просмотрел письмо за письмом, убедившись, что они действительно адресованы Кармен и отправитель один и тот же – Антонио Домингес Гарса. Целое состояние было потрачено на почтовые марки для писем, которые Франсиско не терпелось сейчас сжечь, не вдаваясь в подробности.


Он затопил камин. Было бы очень легко сжечь их все сразу, наблюдая, как они пылают в камине. Так же просто было бы открыть их одно за другим и выяснить, что именно пишет этот Антонио его дочери. Но делать он этого не стал, как бы ему ни хотелось. Нельзя ни открывать, ни читать чужие письма без спроса, напомнил он себе. Распечатать конверты Франсиско помешало воспитание, однако ему страстно захотелось что-нибудь пнуть. Вот бы найти что-нибудь твердое, например Антонио Домингеса, но за неимением последнего он принялся за груду писем, образовавшуюся на полу после того, как он одно за другим вытаскивал их из мешка. От яростных пинков конверты полетели во все стороны, усеяв собой пол в кабинете.

В этот момент к его комнате с чашкой горячего шоколада подошла няня Пола – хозяин пил его зимними вечерами, если проводил их дома. Она остановилась в дверях, не решаясь пройти внутрь кабинета. Пола, привыкшая, что при любых обстоятельствах хозяин сохранял невозмутимость, не посмела даже заговорить с ним. Поспешно, однако не пролив ни капли шоколада, который готовила с таким тщанием, она прикрыла дверь и вернулась на кухню, молясь, чтобы сеньора Беатрис поскорее вернулась домой и успокоила супруга. Вид багрового Франсиско Моралеса, пыхтевшего от напряжения и метавшегося по комнате в бешеном танце, невозможно было ни забыть, ни истолковать. Надо было срочно отправить кого-то за сеньорой.

– Мартин! – крикнула она.

Мартин бегом помчался по дороге, ведущей к дому Ансельмо. Если повезет, он столкнется с возвращающейся по той же дороге доньей Беатрис и ему не придется бежать дальше.

Встревоженный срочной просьбой няни Полы, Мартин надеялся, что Беатрис не отправится от Эспирикуэты куда-нибудь еще по другой тропинке. Но не пройдя и половины пути, он заметил сеньору: та шла навстречу в сопровождении Симонопио. В ранних зимних сумерках он видел издалека, как они шагают друг подле друга, взявшись за руки. Симонопио не отставал от крестной. Он казался встревоженным, будто чем-то напуганным. За минуту, остававшуюся до их встречи, Мартин попытался угадать, что стряслось: лицо доньи Беатрис было мрачным, левой рукой она сжимала руку Симонопио, в правой держала палку. Мартин не мог поверить, что мальчик сделал нечто, расстроившее или разозлившее сеньору, которая обычно была терпеливой и спокойной. Что случилось? Они вернулись в поместье несколько часов назад, и уже все вверх дном. Никто не успел даже порадоваться встрече с городом и домом.

– Сеньора Беатрис! – издали крикнул Мартин. – Пола говорит, что у дона Франсиско приступ!

Расспрашивать его Беатрис не стала – отшвырнула палку, выпустила руку Симонопио, схватила с обеих сторон нижние юбки и ускорила шаг. Ее не беспокоило, не увидит ли Мартин ее лодыжки. Ей нужно было лишь одно – как можно быстрее вернуться домой. Дома ее встретила Пола с тем же заявлением: у Франсиско случился приступ. Прямо в кабинете.

– Сейчас будто бы все тихо, сеньора…

– И ты оставила его одного?

– Он напугал меня своим сопением и пыхтением, я захлопнула дверь и побежала за вами, сеньора.

– Немедленно пошли кого-нибудь за доктором, Пола. Давай, быстро.

Перед закрытой дверью кабинета Беатрис остановилась, не решаясь войти и со страхом ожидая, что ждет ее внутри. Жив ли он? Если жив, но потерял сознание, что она может сделать? Глаза наполнились слезами, но она взяла себя в руки и вошла. Она воображала, что он лежит ничком на полу, но Франсиско сидел в своем кресле к ней спиной. Она осторожно подошла сзади, пока не увидела его лицо. Глаза были закрыты, брови нахмурены. На лбу блестели капельки пота, но он дышал. Лицо было багровым.

Беатрис прежде не сталкивалась с людьми, пережившими инсульт, и у нее не было ни малейшего представления, как вести себя в таких случаях. Нужно ли уложить его или лучше оставить в кресле? Не знала, нужно ли его разговорить или иначе вывести из ступора, или он сам придет в себя через какое-то время. Напоить водой или не надо? Дать нашатырного спирта? Она осторожно коснулась его лица. Почувствовав прикосновение, Франсиско внезапно открыл глаза, и Беатрис вздрогнула.

– Что?

Испуг сменился негодованием.

– Я думала, ты умер, вот что!

– С какой стати? Кто тебе это сказал? – спросил он, не покидая кресла.

– Ладно, забудь, ясно, что это не так. А что здесь за беспорядок? Что случилось? – Обнаружив мужа живым и здоровым и вздохнув с облегчением, Беатрис вдруг заметила конверты, разбросанные по кабинету.

– Все в Линаресе уверены, что это любовные письма для Кармен.

– Ах вот как! Неужели весь Линарес в курсе?

– А ты как думала? Восемьдесят девять любовных писем не могут остаться незамеченными!

– Неужели так много?

Она принялась собирать конверты и складывать в аккуратную стопку. Франсиско неподвижно смотрел на нее. Конверты были измяты, некоторые хранили следы подошв, но ни одно из писем не было вскрыто и прочитано. Отправитель всюду один и тот же – Антонио Домингес. Франсиско заметил, что Беатрис не выглядит удивленной.

– Ты знала, что у Кармен возлюбленный в Монтеррее?

– Да, она мне рассказала пару дней назад.

Беатрис передала Франсиско все, что знала про роман их дочери, а также про семью и социальное положение влюбленного отправителя.

– Вовсе это не секрет. Я хотела вскоре тебе рассказать, просто откладывала. Ждала подходящего момента. Теперь нужно обсудить с Кармен помолвку.

– Пусть он даже не мечтает! Да и Кармен мала еще для замужества. И вообще, может, он охотник за состоянием, развратник, соблазнитель юных девушек…

– Да нет же! Он юноша из хорошей семьи, я ведь тебе все рассказала. Не думаю, что он отважится водить такую девушку, как Кармен, за нос. Одно плохо: он не из Линареса. Если она за него выйдет, они будут жить в Монтеррее. Только представь себе. Что мы будем делать? Как часто сможем ее видеть? Разумеется, пожениться немедленно они не смогут: Кармен должна окончить школу и как минимум год соблюдать траур.

– Лучше по году за каждого мертвеца.

– Нет, не стоит. В таком случае мы никогда не станем бабушкой и дедушкой. А я хочу ей стать, даже если молодые будут жить далеко. Главное, не стоит чересчур спешить. Нам нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью, что мы станем бабушкой и дедушкой, что мы уже старые, не думаешь? Честно говоря, на меня новость, что дочь собирается замуж, подействовала как ледяной душ. Кто бы мог подумать… Только я привыкла к этому этапу жизни, а уже пора вступать в новый – тот же, в котором живет моя мать. Ей это далось нелегко. Стареть вообще непросто.

– Перед тем как говорить о свадьбе, сначала посмотрим, хорош ли жених. А до внуков еще далеко.

– Если я постарею, то и тебе придется, так и знай.

– Я никогда не постарею, а значит, и тебе не дам, – сказал он, усаживая жену себе на колени.

Такими их и застала Кармен, сама не своя от радости.

– Мне что, правда пришло много писем?

– Кто тебе сказал?