Павел Чжан и прочие речные твари

– Наконец-то, – сказал Егор, шмыгнув носом. – И года не прошло.

Из подкатившей машины вышли два правоохранительных субъекта с одинаково круглыми лицами, один помладше, другой постарше и пополнее.

– Стёкла выбили, ага, – флегматично заметили они. – Есть подозрения, кто сделал?

Игорь описал им всё, что происходило с апреля месяца. Сказал, что даже писал заявление в отделении по месту жительства.

– А доказательства есть, что это именно «Аврора»? – поинтересовался тот, что помоложе.

Его коллега вышагивал под окнами, хрустя осколками, и разглядывал пустые рамы.

Доказательства, конечно, были. И записи разговоров, и свидетельства Лили и постоянных клиентов. Игорь указал на камеру под крышей турагентства, попросил, чтобы проверили данные.

Полицейский покивал, попялился еще на здание, думая о чем-то, и двинулся к машине. Второй последовал за ним.

– А вы записывать-то показания будете? – растерялся Игорь. – Фотографировать там, данные с камеры проверять?

– На камеру запрос нужен, – протянул молодой. – Разрешение. Проверим, вы не волнуйтесь, всё проверим.

У свидетелей взяли контакты, обещали с ними связаться. Записи разговоров и прочее велели выслать на мэйл управления, затем сели в машину, сдали задом из переулка и укатили.

– Не будут они никого искать, Игорек. Продай ты лучше этот дом, – тихо сказала Ашотовна и ушла следом. Разошлись и другие: Егор домой, Артур, поматерившись в пустоту, вернулся в офис, зеваки разбрелись, оставив Игоря разбираться с бардаком и дожидаться замерщика.

Замерщик обещал вставить стёкла не раньше вторника. Рольставни не опускались до конца, пришлось выметать осколки из рамы. Кофейня стояла непривычно пустая и тихая для пятничного вечера, постоянно подходили клиенты, спрашивали, что случилось. Игорь отшучивался, извинялся, звал на следующей неделе. Лиля вот хотела уходить в сентябре, тоскливо думал он, работая веником. А теперь в больнице с черепно-мозговой, лишь бы без последствий обошлось. Надо заехать к ней, проведать. Цветов купить, конфет…

Вместо этого Игорь вернулся в Москву. В восемь вечера в противотоке доехал быстро, по пути на заправке без аппетита проглотил хот-дог. В Склифе он нашел друга, отблагодарил денежным знаком, ответил на вопросы по истории болезни, затем купил продуктов и памперсов в соседнем с больницей магазине и все-таки нанял местную сиделку.

Поднявшись в эндокринологию, Игорь отстегнул еще немного дежурной медсестре, чтобы зайти в палату, но бабуля спала – всё еще или уже, лишь макушка с седенькими жидкими волосами виднелась из-под одеяла. Игорь вышел покурить у крыльца корпуса, перебивая вкус горьковатого московского воздуха. Дождь шелестел, скатываясь по листьям, вздувались пузыри на лужах, блестящие в свете фонарей.

Куда теперь? Ехать в Коломну – он не уснет, он знал это. Игорь помнил, как было много лет назад, как стены опустели, будто жизнь выдули из них, и даже не хотелось заходить. И звенела мысль на заднем плане – вдруг так и не успеет попрощаться? Вдруг утром – всё?

Он не без усилия переключился на работу. Снова вспомнился Чжан, которого нужно было разыскать. Но вот что самое поганое – наезжать на него Игорь не хотел. И, более того, он очень Павла понимал. Может быть, лучше, чем кто-либо другой.

Докурив, он включил сеть и надиктовал Чжану сообщение, предложил где-нибудь бухну́ть. Отметить пятницу. Только потом вспомнил: Чжан вроде бы не пьет, говорил об этом. Но поздно, сообщение уже улетело.

И черт бы с ним.





8


Дождь всё усиливался, стекал по лицу и затылку, за шиворот насквозь вымокшей футболки, капли прыгали с ресниц, заползали в рот. Казалось, Павел вымок даже изнутри, но холодно не было. Было спокойно – смотреть, как ливень лупит по поверхности пруда, взбивает сорную пену у заросшего берега. Как вдалеке, за полем, буквой «Г» светятся краны. Москва строила жилой район, старый детдом снесли, а вот пустырь остался.

Павел вернулся к машине, забрался внутрь, хлопнул дверью, закупорив себя в теплом прокуренном салоне. Его мутило, в животе ворочалось что-то прохладное и скользкое, хотелось это срыгнуть, но даже срыгивать было нечего: он ничего не ел с утра. Павел стянул перчатки, ладонью отер лицо. Затем не без труда натянул их обратно и вернулся к пруду.

Ухватив тело за ноги, он потащил его вдоль берега. Гири и руки чертили полосы в грязи. Павел отыскал место, где сразу было глубоко, он помнил, и столкнул тело туда. Оно ушло на дно, выпустив пару пузырей из темноты.

И стало очень тихо.



Всё началось несколько дней назад. Павел снова залез в «Пацанят», а там объявился Рыжий Пес, сообщал радостную весть: жена согласилась на усыновление. Пес в экстазе исходил на мед и слюни, собратья его поздравляли, а Павел похолодел.

Сбывался сон.

Весь день Павел дергался, по нервам будто скрипичным ключом водили. Он снова и снова повторял про себя сообщения Рыжего Пса. Прикидывал, как те же слова звучали бы голосом Краснова, похоже ли? Мог ли Краснов сказать вот так? В принципе, мог.

Он может всё, как Павел уже понял. И за это ничего ему не будет.

Павел даже уехал из офиса раньше времени и застрял в шестичасовой пробке, которую обычно пережидал на работе. «ЖИВИ СВОЮ ЖИЗНЬ» – красовалось в подъезде на стене между третьим и четвертым этажами. Ровные маркерные буквы не по трафарету. И сюда добрались со своей агитацией, твари.

Павел с чувством харкнул, попав на слово «жизнь». Поднявшись на одиннадцатый, он ввалился в квартиру и закрыл дверь комнаты пинком, истратив на это последние силы. Дверь грохнула, разбив тишину. В правом виске пульсировала боль, глаз будто выдавливало из глазницы. Опять мигрень из-за смещения шейных позвонков, профдеформация тела. Остались ли таблетки?

Комната всматривалась в Павла прямоугольниками оконных створок, масляными на фоне уличной тьмы. Точками света на круглых ручках шкафа, склоненными к нему кувшинками на люстре. На единственном стуле грудилась одежда, печальный тряпичный сэндвич, который следовало погладить. Змеей вился белый провод зарядки. Расколотая столешница щерилась неровным краем. Нужно выкинуть и купить новый стол. Или вообще переехать – здесь же невозможно жить: тесно, душно.

Не разуваясь, Павел рухнул на кровать, накрыл лицо руками. Тут же из розоватого сумрака выплыл молодой Краснов – в парке цвета хаки, трениках, над кроссовками проглядывают вызывающе яркие носки. Павел снова почувствовал соленый вкус чужой ладони на губах. Запах машины – теплая кожа, сандаловое дерево, так пахли только «ауди». Сдвинутое назад сиденье, колючая трава в лесу, подъезд, кисло пахнущий по́том диван в «гостинице на час», сопение над ухом, и что-то булькало при каждом вдохе, словно легкие Краснова были наполнены водой. Столько лет прошло, а эта мерзость всё не блекла, настаивалась, как коньяк, обретая вкусовые ноты. Сандал, ваниль, кожа, металл, пот, ваниль, кожа, сандал, солоно во рту, тошнит и стыдно, мечты о Пекине и безнадега, в которой можно утонуть…

Что, если Краснов усыновит кого-то? Он же такой примерный семьянин, ангел, причиняющий добро в половине детдомов Подмосковья. И почему именно сейчас? За что? Павел что, мало пахал? Недостаточно карабкался, срывая ногти, мало огреб по жизни, чтобы в этот ответственный момент, когда все карты у него в руках, когда возможности прямо под носом – хватай не хочу, появился Краснов. Живет, дышит, ходит как ни в чем не бывало. Улыбается всем, бликует очочками, разбить бы их,

вдавить


втереть ему в глаза

сволочь.

Забыть бы, но это невозможно. Дыра в груди кровоточит, и гноится, и болит, в ней гудит ветер, – как тут забудешь?

– С-сука-а-а… – прорычал Павел в сомкнутые ладони.

Будь жив отец, он бы сказал: не торопись. Ты знаешь выход, но здесь нужно всё обдумать хорошенько, просчитать детали. Ты сможешь, Павел, я знаю, я в тебе уверен. Ты – настоящий воин. И ласково бы улыбнулся. Да, именно так всё и случилось бы, будь жив отец.

За окном взвыла сирена скорой, по потолку пронесся сиреневый блик. Откуда-то докатывался басовитый храп, в соседней комнате шептал планшет, белый шум, помехи связи. А Павел недвижимо лежал, не ощущая ног, но чувствуя, как медленно спускается пыль, капает с кувшинок люстры, устилает руки и лицо, мягко забивается в уши, в поры. Звуки становятся тише, исчезают, всё удаляется, мир удаляется, растворяется на границе яви.

Наутро Павел понял, что́ нужно сделать. Снова разыскав номер Краснова, он написал с левой виртуальной симки: «Почем прогулки в лес, педрила?». Отправив, поехал на блошиный рынок в гаражах недалеко от Шереметьево. Там, на расстеленных прямо на асфальте газетках и простынях, продавалось всё: от старых кукол до оргтехники и роботов для мытья полов. Между рядами прыскали цыганские дети, оценивали карманы покупателей. У тех цыган Павел купил втридорога, за нал, две древние битые гири и веревку, кинул их на заднее сиденье, накрыл тряпкой, вернулся домой и стал ждать.

Краснов ответил вечером, предлагал встретиться в одном из скверов в центре. Скверы Павла не устраивали совершенно, и он потребовал перенести встречу в Ростокино, ближе к Яузе, где еще остались тихие зеленые дворы между пятиэтажками. Камер там было мало, часть из них висела для вида и не работала. Вечером в пятницу все разъедутся по дачам, свидетелей не будет.

Больше всего Павел боялся, что Краснов откажется: не дурак же, соваться в такой район. Поэтому он добавил сообщение про компромат, видеозапись, на которой всё четко можно рассмотреть.

Краснов подумал и в итоге согласился.

Павел приехал в назначенное место к восьми, припарковался рядом, но не стал шататься по двору – поймал момент и зашел в подъезд с каким-то парнем. С лестничного пролета между вторым и третьим этажами хорошо просматривалась котельная, где он договорился встретиться. На ее стене, в круге фонарного света, был не очень умело нарисован подъезжающий паровоз с блестящим черным носом. На станции ожидали непропорциональные дамы в пышных платьях начала XX века: пугающе большие головы, нечеловечески узкие талии, белые зонтики, на заднем плане носильщик с тележкой. Почему это оказалось на котельной, Павел не мог понять, как, наверное, не понимал и глава управы, заказавший это безобразие. На боку паровоза уже кто-то накалякал: «НЕТ СЛЕЖКЕ».

Павел выключил в подъезде свет и облокотился на подоконник, выжидая. Всё было как во сне, в кошмаре, будто бы не с ним. И еще оставалась возможность всё отменить. Сесть в машину и уехать, выбросить чертовы гири и веревку, удалить виртуальную симку и все следы. Сделать вид, что ничего не было.

Но это же вранье.

Если хочешь победы, вспомнил он, наведи порядок в мыслях. Если принял решение, иди до конца. Беспорядочные мысли равны поражению.

«Ты где?» – пришло сообщение от Краснова.

На улице не было ни души.

«Подойди к котельной. Увижу кого-нибудь еще, сразу опубликую видео».

Вскоре на асфальтированной дорожке между домами показалась знакомая долговязая фигура в серой ветровке на молнии. Голову Краснов втягивал в плечи, словно мерз, и зыркал по сторонам. Он встал перед нарисованным локомотивом, держа руки в карманах. Что у него там? Павел сощурился, пытаясь разглядеть. Арки с включенным диктофоном, тревожная кнопка, баллончик, какой оттягивал карман Павла?

«Выверни карманы», – написал он.

Краснов прочел сообщение и закрутил головой, разыскивая Павла. Нехотя вывернул карманы, зажав в руках содержимое: ключи от машины, арки, что-то еще.

«Брось под машину перед собой».

Поколебавшись, Краснов выполнил и это требование. Развел руками в темноту, мол, будем говорить уже? Вроде он был один.

Еще оставалась возможность уйти.

Выждав еще немного и уняв дрожь, Павел спустился. На ватных ногах пересек проезжую часть и поманил Краснова в темноту под кронами деревьев за котельной. Он помнил: темнота Краснову больше нравилась.

Странно, но, увидев Павла, Краснов совсем не удивился.

– А я тебя помню, – сказал, внимательно его разглядывая. Глаза его казались больше, увеличенные линзами очков. – Красивый мальчик, но проблемный.

– Проблемный для тебя? – хрипло поинтересовался Павел.

– Для всех. Ты – человек-проблема, Паша. Единственный, с кем невозможно было найти общий язык.

Павел фыркнул от неожиданности. Ребенок бы повелся, застыдился, – но он-то давно уже вырос. И он понимал, что дело было совсем не в нем.

– Найти общий язык? Это так теперь называется?

Краснов кивнул. Привалился к стене, снова сунул руки в карманы. Он похудел за годы, что Павел его не видел, хотя, казалось бы, куда уж больше. У глаз собрались морщины, синеватые веки набрякли, из-за чего Краснов походил на печального бульдога. На тощей заросшей шее Павел узнал бугристый шрам. Как жирный червь, в начале тонкий и толстый в конце.

– Ты всё делаешь, не подумав, – сказал Краснов. – Вот сейчас чего вдруг объявился?

– Чтобы тебя посадить, например.

– Сомневаюсь, что это возможно.

– Если бы реально сомневался, тогда не стал бы скрываться. Ты же ссыкло, пропал, когда началось расследование. Чего с повинной не явился?

Краснов неопределенно повел плечом. На его лице не было ни страха, ни раскаяния – ничего. Только внимание и жалость.

– Я ничего дурного не сделал. Я – семейный человек, занимаюсь благотворительностью. А тут является бывший воспитанник и пытается меня запугать. Шантажирует, вымогает деньги.