Патрик Мелроуз. Книга 1 [сборник]

Он с привычным удовольствием открыл вторую книгу.

— Некоторые друзья утверждают, что у меня прекрасный литературный слог, — произнес он, не вполне успешно разыгрывая удивление. — Сам я никакого особенного слога не вижу. Я просто записал, как было. Рассказал правдиво о том, как охотился в Африке, и о той жизни, которой уже нет, вот и все.

— Да, — протянул Джордж. — Журналисты понаписали всяких глупостей о тех, кого они называют «публикой из Счастливой долины»{94}. Я и сам подолгу жил в тех местах и могу сказать, что не было там какого-то исключительного пьянства или чего еще, люди вели себя точно так же, как в Лондоне или Нью-Йорке.

Он нагнулся, взял оливку и произнес задумчиво:

— Да, мы правда обедали в пижамах, что не совсем обычно. Но не потому, что хотели улечься друг с другом в постель, хотя такое случалось частенько, как и везде, просто надо было на следующий день вставать на заре и ехать на охоту. Вернувшись, пропускали по стаканчику, обычно виски с содовой. Потом слуга говорил: «Купася, бвана[37], купася» — и наполнял тебе ванну. Потом мы снова пропускали по стаканчику-другому, а дальше был обед в пижамах. Люди вели себя точно как в любом другом месте, хотя, должен сказать, пили действительно много, по-настоящему много.

— Просто рай, — сказал Патрик.

— Количество алкоголя определялось образом жизни. Все выходило с потом, — вставил Баллантайн.

— Да, конечно, — ответил Джордж.

«Сильно потеть можно и не уезжая в Африку», — подумал Патрик.

— На этой фотографии я с танганьикским горным козлом, — объявил Баллантайн, вручая Патрику вторую книгу. — Мне сказали, что это последний самец-производитель вида, так что чувства у меня были сложные.

«Господи, он еще и чувствительная натура», — подумал Патрик, глядя на фотографию молодого Баллантайна в брезентовой шляпе, стоящего на коленях рядом с убитым козлом.

— Я фотографировал сам, — небрежно сообщил Баллантайн. — Многие профессиональные фотографы умоляли меня раскрыть им мой «секрет», но мне оставалось их только разочаровать. Единственный секрет — найти отличный сюжет и сфотографировать его как можно лучше.

— Замечательно, — промычал Патрик.

— Иногда, в приступе глупой гордости, — продолжал Баллантайн, — я вставал рядом с добычей и поручал проводнику нажать на кнопку — с этим они отлично справлялись.

— А! — с нехарактерной живостью проговорил Джордж. — Вот и Том!

Между столиками к ним пробирался очень высокий мужчина в синем льняном костюме. Его редкие седые волосы были встрепаны, глаза с нависающими веками походили на собачьи.

Баллантайн закрыл обе книги и положил себе на колени. Круг его непомерного тщеславия замкнулся. Он рассказал о книге, в которой написал о фотографиях животных, убитых им из оружия, составляющего его великолепную коллекцию, показанную на фотографиях (увы, не его) во второй книге.

— Том Чарльз, — сказал Джордж. — Патрик Мелроуз.

— Вижу, вы беседовали с человеком эпохи Возрождения, — суховато заметил Том. — Здравствуйте, Баллантайн. Знакомите мистера Мелроуза с вашими достижениями?

— Я подумал, что он, возможно, интересуется оружием, — обиженно проговорил Баллантайн.

— А вы не думаете, что кто-то может не интересоваться оружием? — Том повернулся к Патрику. — Примите мои соболезнования. Вам, наверное, сейчас очень тяжело.

— Да, наверное, — ответил застигнутый врасплох Патрик. — Это ужасное время для любого. Что бы ни чувствовал, чувствуешь это особенно сильно.

— Хочешь выпить или сразу перейдем к ланчу? — спросил Джордж.

— Давайте поедим, — ответил Том.

Все четверо встали. Два «Буллшота» заметно подкрепили силы Патрика. Кроме того, он ощущал ровное ясное биение спида. Может, быстренько уколоться до ланча?

— Джордж, где туалет?

— Сразу за той дверью в углу, — ответил Джордж. — Мы будем в обеденном зале, по лестнице и направо.

— Я скоро приду.

Патрик направился к двери, на которую указал Джордж. По другую сторону оказалось большое прохладное помещение, облицованное черным и белым мрамором, с сияющими хромированными кранами и дверями красного дерева. В конце ряда раковин лежала стопка крахмальных полотенец с зелеными нашивками «Клуб „Ключ“» в уголке. Здесь же стояла большая плетеная корзина для использованных полотенец.

С неожиданной ловкостью и проворством Патрик взял полотенце, налил стакан воды и проскользнул в кабинку красного дерева.

Времени терять было нельзя. Патрик почти что одним движением поставил на пол стакан, бросил полотенце и снял пиджак.

Он сел на унитазное сиденье, положил на колени полотенце, сверху аккуратно поместил шприц. Туго закатал рукав, чтобы получился как бы утягивающий жгут, и, лихорадочно сжимая и разжимая кулак, большим пальцем другой руки сковырнул со шприца крышечку.

Вены все попрятались, но удачный укол в бицепс, сразу под закатанным рукавом, достиг цели: в шприце возникло алое грибовидное облако. Патрик сильно вдавил поршень и побыстрее раскатал рукав, чтобы раствор получил доступ в кровеносную систему.

Затем вытер с руки кровь и промыл шприц, выпустив розовую жидкость все на то же полотенце.

Приход разочаровал. Хотя руки тряслись и сердце колотилось, в этот раз не было блаженного обморочного состояния, ошеломляющего мгновения, сжатого, словно автобиография тонущего, и едва уловимого, точно аромат цветка.

Какой, нафиг, смысл колоться коксом, если нет настоящего прихода? Это было невыносимо. В досаде, хоть и опасаясь последствий, Патрик достал второй шприц, снова сел на унитаз и закатал рукав. Удивительным образом приход как будто усиливался, словно рукав задержал раствор и кокаин добирался до мозга дольше обычного. Так или иначе, Патрик уже решил вколоть вторую дозу, так что, сам не свой от возбуждения и страха, попытался вновь попасть в ту же самую дырку.

В этот раз, опуская рукав, он понял, что допустил серьезную ошибку. Это было чересчур. Только перебор мог дать нужный эффект, но это был больше чем нужный эффект.


Не в состоянии промыть бесценный новый шприц, Патрик лишь кое-как надел обратно крышечку и бросил шприц на пол. Затем привалился спиной к стене, свесив голову набок, часто дыша и гримасничая, словно проигравший бегун за финишной ленточкой. По всей коже выступил пот, перед сжатыми глазами стремительно проносились образы: пчела пьяно врезается в усыпанный пыльцой пестик, трещины расползаются по бетону рушащейся плотины, длинное лезвие кромсает на полосы тушу мертвого кита, бочка выдавленных глаз кувыркается между липкими цилиндрами винного пресса.

Патрик заставил себя открыть глаза. Его внутренняя жизнь явно катилась под откос. Разумнее пойти на второй этаж и обречь себя на общение с другими людьми, чем погружаться дальше в болото обрывочных жестоких фантазий.

Звуковые галлюцинации, настигшие Патрика, когда он, держась за стену, добирался до ряда раковин, еще не оформились в слова — это были переплетающиеся цепочки звуков и странное ощущение пространства, словно усиленное репродуктором дыхание.

Он вытер лицо и вылил розоватую воду в раковину. Затем вспомнил про второй шприц и кое-как его сполоснул, глядя в зеркало на отражение двери, — не пропустить, если кто войдет. Руки тряслись так, что трудно было удержать иголку под струей.

Казалось, прошли годы. Остальные наверняка уже сделали заказ. Патрик лихорадочно сунул мокрый шприц в карман и, отдуваясь, заспешил через бар, по коридору и дальше по лестнице.

Джордж, Том и Баллантайн все еще читали меню. Как долго они ждали по его вине, вежливо не заказывая ланча? Патрик неверным шагом двинулся к столу, цепочки звуков вились и сплетались вокруг него.

Джордж поднял голову.

— Оуууу… Оуууу… Оуууу… — спросил он.

— Чок-чок-чок-чок, — ответил Баллантайн, словно вертолет.

— Ыыв. Ыыв, — предложил Том.

Что они пытаются ему сказать? Патрик сел и вытер лицо бледно-розовой салфеткой.

— Уф, — протяжно выдохнул он.

— Чок-чок-чок, — ответил Баллантайн.

Джордж улыбался, но Патрик беспомощно вслушивался в звуки, которые проносились, словно фотографии света фар на мокром асфальте.

— Оу… Оу… Оу… Ыыы… Ыыв… Чок-чок-чок.

Патрик ошалело сидел перед меню, будто впервые видел нечто подобное. Это были страницы дохлятины — мертвых коров, креветок, свиней, устриц, барашков, — тянувшиеся, словно список убитых в бою, с кратким описанием того, что с ними проделали после смерти: зажарили, закоптили, сварили. Господи, они рехнулись, если думают, будто он станет это есть.

Патрик знал, как темная кровь из перерезанного овечьего горла льется на сухую траву. Кружение мух. Вонь внутренностей. Слышал, как рвутся корешки, когда выдергиваешь морковку. Каждый человек сидел на кучке разложения, жестокости, мерзости и крови.

Если бы только его тело превратилось в стекло, бесплотный промежуток между двумя пространствами, знающий оба и не принадлежащий ни к одному, он бы освободился от тягостного долга перед остальной природой.

— Оу… Оу… ишь? — спросил Джордж.

— Ммм… я… ммм… — Собственный голос казался Патрику чужим и далеким, словно шел из его ног. — Я… ммм… еще «Буллшот»… недавно завтракал… не голоден.

Произнося эти несколько слов, он совершенно выдохся.

— Чок-чок-чок-чок, — возразил Баллантайн.

— Ыыв оу. Ыыв оу? — спросил Том.

Для чего он говорит «оу»? Фуга становилась более сложной. Скоро Джордж начнет говорить «ыыв» или «чок», и как ему тогда разбираться? Как им всем разбираться?

— Токадиншот, — выговорил Патрик, — правда.

Он снова вытер лоб и уставился на ножку своего бокала, который отбрасывал на белую скатерть раздробленный рисунок света, похожий на рентгенограмму сломанного пальца. Вьющиеся звуки затихли, стали не громче шипения выключенного телевизора. Непонимание сменилось печалью, вроде многократно усиленной посткоитальной грусти, полностью отрезавшей его от всего вокруг.

— …Марта Боинг, — говорил Баллантайн, — жаловалась мне, что по пути в Ньюпорт испытывает головокружение. Доктор ей посоветовал есть по дороге такие маленькие французские сыры, — очевидно, это какая-то белковая недостаточность.

— Я и не думал, что Марта так серьезно недоедает, — заметил Том.

— Ну, не всем приходится так часто ездить в Ньюпорт, — дипломатично произнес Джордж.

— Я это упомянул, потому что у меня те же симптомы, — с гордостью объявил Баллантайн.

— На той же дороге? — спросил Том.

— Вот именно что на той же дороге, — подтвердил Баллантайн.

— Вот что значит Ньюпорт, — сказал Том. — Вытягивает из человека все белки. Только спортсмены могу добраться туда без помощи врача.

— Но мой врач, — терпеливо продолжал Баллантайн, — советует арахисовое масло. Марта сомневается, говорит, французские сыры хороши тем, что их можно просто разворачивать и класть в рот. А как, спросила она, есть арахисовое масло? «Ложкой, — ответил я. — Как черную икру». — Баллантайн хохотнул. — На это ей возразить было нечего, — торжествующе закончил он, — так что, думаю, скоро она перейдет на арахисовое масло.

— Надо бы предупредить фирмы-производители, — сказал Том.

— Тут надо быть осторожным, — процедил Джордж, — иначе спровоцируете ажиотаж на это свое масло. Эти в Ньюпорте если начнут что-нибудь покупать, их уже не остановишь. Как-то Брук Риверс спросил меня, где я заказываю рубашки, и когда я в следующий раз хотел сделать заказ, мне сообщили, что у них запись на два года вперед из-за невероятного наплыва американских клиентов. Я-то, конечно, сразу понял, чьих это рук дело.

Подошел официант, и Джордж спросил Патрика, точно ли тот не хочет «чего-нибудь существенного».

— Точно. Ничего существенного, — ответил Патрик.