Парк Горького

Потому что, если вы говорите людям «до свиданья», это может быть неверно воспринято, ну а сказать «прощай» – мало ли, вдруг вам опять понадобится этот свидетель, так зачем с ним расставаться, словно вы больше не встретитесь?

В коридоре Опалин увидел растрепанную бабу в дешевом платьице, мелкую, худую и плоскую как доска. Она воинственно топталась на месте, глаза ее блестели, щеки раскраснелись от алкоголя. Завидев Опалина, она сделала шаг ему навстречу.

– Я это… Того…

Опалин поглядел на нее так, что она застыла на месте. Из двери Карасиков выглянула хохочущая соседка снизу – та, которая не так давно говорила муровцам, что фамилия Иванов встречается в каждом доме.

– Брось, Нютка, а то он и тебя стрельнет! – весело взвизгнула она и втянула растрепанную бабу в комнату. Дверь захлопнулась.

Значит, дом сгорел, сама пьет, трое детей, мужа нет и вообще никого нет, кроме собутыльников. Из этого уравнения Опалин сделал однозначный вывод: покатится по наклонной плоскости и пропадет. «Интересно, правда ли, что она науськала брата убить Зою… Но как ее уличить? На допросе она будет все отрицать…» Он досадливо сморщился и отправился к управдому, выбросив из головы Нюту, ее трагедию и вообще все, что не относилось к его расследованию.

Минускин ужинал вместе с женой Ириной, которую поспешно представил гостю. Она абсолютно не походила на мужа – особенно в части волос, которые были у нее густыми и пышными, – и все же, общаясь с нею, Опалин пришел к выводу, что имеет дело с кем-то вроде двойника управдома. Интонации, манера судить о людях и оценивать их поступки у Минускина и его жены были совершенно одинаковые. Для Опалина, впрочем, имело значение только то, что ни управдом, ни его супруга не видели Лучина с Марьей Груздевой и вообще не замечали возле дома никого, похожего на нее.

Тем временем наверху, в комнате Лучиных, глава семейства мрачно разглядывал испорченный игрушечный паровоз – и неожиданно, широко размахнувшись, швырнул его в стену.

– Миша! – ахнула жена.

– Зачем ты сказала ему о Нюте? – напустился на нее муж. – Они же вцепятся в нее, будут ее терзать. Зачем?

– Я ничего не…

– Ты понимаешь, что ты ее обвинила?

– Но это Лена так думает… Я ничего не сказала… – лепетала совершенно растерявшаяся жена. – Послушай, может, предложить Нюте пожить у твоего дяди, пока он отдыхает на юге? У него же комната отдельная… и все равно кто-то должен поливать там цветы…

– Да, прекрасная идея – впустить пьянчужку с тремя детьми к дяде-аккуратисту, который помешан на чистоте… Вот он обрадуется, когда приедет! Черт возьми, я же забыл полить там цветы…

– Ты сегодня уже туда ходил. Миша…

– Ах, оставь, оставь меня! – крикнул он с раздражением. Вынул из кармана кошелек, пересчитал мелочь. – Съезжу туда и вернусь…

– Миша! Зачем ты разбил паровоз? Ты же так над ним трудился… Миша!

Все ее вопросы повисли в воздухе, потому что Лучин выбежал за дверь, не слушая ее.

Через сорок минут он был на месте и, отперев дверь своим ключом, вошел. Комната, в которой он оказался, напоминала оранжерею. Треть ее, если не больше, была заполнена цветами, причем не какими-то геранями или кактусами, а довольно редкими растениями, которые, похоже, привозили из всех уголков Советского Союза. За маленьким круглым столом сидела женщина в платье с маками и курила, держа папиросу левой рукой, потому что в правой у нее был маленький тупорылый револьвер. Она наставила оружие на Лучина, когда он вошел, но, убедившись, что гость явился один, расслабилась и положила оружие на стол.

– Ты бы не дымила здесь, – не удержался Михаил, открывая форточку. – Соседи могут заметить и сообразить, что в комнате кто-то есть.

Слушая его, женщина в платье с маками укоризненно покачала головой. Марью Груздеву нельзя было назвать красавицей, но было в ней что-то такое, что обратило бы на себя внимание в любой толпе.

– До чего же она тебя довела, – проговорила она со вздохом, втыкая окурок в горшок с какой-то орхидеей. – С лица весь сошел! Сам на себя не похож стал!

– У меня хорошая семья, – пробормотал Лучин после паузы и рукой стал выгонять дым в форточку. – Послушай, ну ты же обещала об этом не говорить…

– А ты все еще веришь моим обещаниям? – задорно спросила Марья, подходя к нему. – Ничему-то ты так и не научился. – И, обвив его шею руками, она страстно поцеловала его в губы.





Глава 19. Две мышеловки




Нисходит ночь на мир прекрасный, Кругом все дышит тишиной.

А. К. Толстой, «Дон-Жуан»



Вечером этого насыщенного событиями дня Яша Кауфман начал постигать премудрости слежки в компании Антона Рейса – плечистого шатена лет тридцати с носом, свернутым набок в какой-то драке. Если не считать этой детали, Антон казался скучным, как стена, и разговорчивым ровно настолько, чтобы поддерживать самую примитивную беседу. По крайней мере, так казалось Яше до тех пор, пока он не поймал себя на том, что уже выболтал новому знакомому подробности своего детства и юности, а в настоящий момент делится с ним соображениями по поводу знакомой девушки – хохотушки по имени Настя, которая очень нравится Кауфману, причем раньше он о ней не говорил даже родной матери.

«Как! – молнией мелькнуло в Яшиной голове. – Как так может быть, что я знаю его меньше часа, а уже рассказал ему о школе, о комсомоле, о Насте… О Насте! Ой, ой, ой…»

– Как это вы так делаете, Антон? – не удержался он. – Вы же… я же… Я же все, можно сказать, добровольно вам выложил! Хотя вы даже не спрашивали!

Антон усмехнулся, потирая мочку уха.

– Это, как говорит Ваня, талант, – важно объявил он и поглядел за окно. – О, а наш объект, интересно, куда намылился?

Возможно, среди нескольких миллионов москвичей Иван Савельевич Яхонтов оказался самым удобным объектом для слежки. Общался он исключительно с дворниками и домработницами соседних домов, отлучался в пивную по соседству и реже – в магазин, а все остальное время находился во дворе или у себя в пристройке, где активно злоупотреблял спиртными напитками, не отвлекаясь на чай и тому подобные глупости.


– Ты не расслабляйся, – посоветовал Антон Яше, видя, как тот мечется из угла в угол. – Мы все равно будем за ним следить. А то иногда бывает тоже – с виду одуванчик, а потом выясняется, что он в сговоре с бандитами.

С точки зрения Яши, Яхонтов ни в коей мере не походил на одуванчик, но вовсе не это выводило его из себя.

– Антон, вам не кажется, что это не жизнь?

– В смысле?

– Ну взрослый человек, неповторимая, уникальная личность, а на что тратит время, которое ему отпущено? Вот чего я не могу понять! Болтает со знакомыми, пьет, спит, поднимает пыль метлой – и все! Дома ни одной книги, даже газет нет… Я понимаю, его задело, когда от него ушла жена, но все-таки – зачем так опускаться?

Антон, потирая пальцем висок, с любопытством смотрел на Яшу. Рейсу импонировала горячность собеседника, но он не был склонен ее разделять.

– Яша, скажу тебе честно – ничего, что на ты? – Яша заверил его, что ничего. – Меня не интересует, на что человек тратит свою жизнь, если его действия не подпадают под статьи Уголовного кодекса. Мы здесь не для того, чтобы исправлять Яхонтова, а для того, чтобы понять, заодно он с бандой или нет. Предлагаю на этом и сосредоточиться.

Само собой, Яша возмутился и произнес пылкую речь о том, что человек должен быть сознательным, и не только потому, что жизнь у него одна, но и потому, что он является частью общества. Кауфман сыпал метафорами, смело обобщал и как-то незаметно пришел к выводу, что такие, как Яхонтов, тормозят развитие государства, подают дурной пример и вообще…

– Ты на митингах не выступаешь? – хладнокровно поинтересовался Антон. – Ну я так и думал, что выступаешь… Слушай, Яхонтова уже час не видно. Сходи к нему, проведай, а то мало ли что…

Яша вышел из дома, заглянул к дворнику в окошко и убедился, что тот храпит на постели в одежде и даже не сняв сапог.

– Я все-таки не понимаю, почему его не убили, – заметил Яша, вернувшись в дом. – Если он был пьян и спал, легче легкого было с ним разделаться.

– А если не был? Если спрятался и видел бандитов, но нам сказать побоялся? Вот то-то же…

Условились, что Антон будет дежурить до 11 вечера, а затем, до пяти утра, – Яша. Сумерки окутали дом, в небе над Пречистенкой повисла одинокая звезда. Где-то вдали завыла собака. Антон спал на диване, а его напарник сидел возле окна, из которого было видно пристройку дворника. Прежде Яша отчаянно боялся, что уснет на посту, но сна не было ни в одном глазу. Стенные часы с кукушкой, которые некому теперь было заводить, молчали, и весь старинный купеческий особняк вдруг стал напоминать парящий в ночи корабль «Летучий Голландец», населенный зловещими призраками. Нервы Яши были натянуты, ему стало казаться, что кто-то ходит по дому, где-то скрипят половицы… Не выдержав, он разбудил Антона, который спросонья недовольно поглядел на него.

– Антон… Ты слышишь?

Собака завыла ближе, и Яша почувствовал, как волосы на его голове вот-вот встанут дыбом от ужаса. Антон прислушался, вынул из кобуры оружие, как-то нехорошо дернул шеей и бесшумной походкой, неожиданной для малого его комплекции, скользнул к дверям.

– Мне пойти с тобой? – прошептал Яша.

– Нет. Оставайся у телефона.

…Само собой, он не послушался и двинулся следом за Антоном, зачем-то прихватив с собой пресс-папье покойного профессора. Слева тьма, справа тьма, тьма спереди, и из нее вдруг выплывает четырехугольник портрета. Позолоченную раму ласкают лунные лучи, и кажется, что Елистратов величественно и презрительно улыбается с полотна.

– Ступени скрипят, – лепечет Яша, заиндевев от ужаса.

– Да тише ты! – шипит Антон и крадется к выключателям. – Стой, стрелять буду! – неожиданно орет он и врубает свет на полную мощность.

Визг, топот, что-то падает и с грохотом катится по ступенькам.

– Московский угрозыск! Стоять, я кому сказал!

Бах! бах!

– Не убивайте нас! – завывает женский голос. – Родненький, не убивайте! Мы случайно зашли…

Через пять минут в ближайшее отделение милиции и на Петровку прилетают два телефонных звонка.

– Говорит уполномоченный МУРа Рейс. Мы с товарищем поймали воров… Да обычное дело… Влезли в дом, где убили Елистратовых, рассчитывали поживиться… Одного из воров я ранил в ногу.

И словно мало было ночного приключения, утром в особняк заявилась Алевтина Бунак в сопровождении своего великовозрастного сына. Старушка уже считала себя полноправной наследницей всего имущества профессорской семьи и горела желанием немедленно вступить в права наследства, а если получится, то и прописаться на жилплощади Елистратовых.

Ночное появление мародеров ее крайне обеспокоило.

– Если из дома пропадет хоть что-то, я буду жаловаться! – горячилась она.

Бородатый великовозрастный сын кивал, мычал какие-то невнятные фразы, которые должны были обозначить его полное согласие с маменькой, и мрачно посверкивал глазами в сторону Яши с Антоном, которые держали круговую оборону и в конце концов все-таки выставили гостей, объявив, что эксперты еще не закончили работу и до того момента никаких разговоров о наследстве не может быть в принципе.

– Решительная гражданка, – заметил Антон, глядя, как Алевтина удаляется от дома, опираясь на руку своего сына. – Странно, что Ваня не включил ее в число подозреваемых, – она же имеет шансы сорвать приличный куш…

На фоне приключений, которые выпали на долю Яши с напарником, Казачинскому было совершенно нечем похвастаться. Володя Смолов, на пару с которым они должны были следить за Варварой Резниковой, оказался тем самым коротышкой с перевязанной рукой, с которым Юра не так давно пересекся в цокольном этаже здания на Петровке. Смолов все время что-то жевал и крутил роман с замужней гражданкой, который занимал все его мысли. Он прихватил с собой мощный бинокль, в который разглядывал обитателей квартиры Резниковой, и поражал Казачинского своим умением читать по губам.

– О, мамаша опять ее в булочную послала… Ладно, я пошел, послежу за нянькой, а ты оставайся.

Через два дня Казачинский был готов лезть на стену от тоски. Варвара жила самой обычной жизнью: ходила по магазинам, общалась со знакомыми, ссорилась с сестрами и мирилась с ними, шила на тарахтящей швейной машинке, звуки которой из дома напротив при открытом окне долетали до сыщиков. Вокруг Резниковой не крутились подозрительные типы, ей не поступали странные телефонные звонки, и никто не пытался ее убить. Жизнь ее была прозрачна, как вода, и незатейлива, как популярная песенка.

На третий день, поглядев в зеркало, Юра увидел в нем благородную физиономию каторжника Монте-Кристо, сплошь заросшую щетиной. Собирая дома наспех чемодан с вещами, он забыл бритву и теперь страдал. Володя, рассматривая в бинокль манипуляции Варвары с куском ткани, резюмировал:

– Ну все, она будет шить платье… Неужели сейчас? Ну да, она освобождает стол, чтобы удобнее было кроить.

– А почему именно платье? – не удержался Казачинский.