Парижские тайны
Часть 212 из 267 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— А если б все преступники ополчились против вас, что вы смогли б сделать?
— Тогда я завопил бы, как орел клекочет, и призвал бы на помощь! Но хотелось самому сварганить это дельце, чтобы сказать господину Родольфу: это я защитил и буду защищать вашего юношу, не беспокойтесь.
В комнату внезапно вошел надзиратель.
— Господин Жермен, скорее к начальнику! Он желает поговорить с вами. А вы, Поножовщик, если согласны, направляйтесь в камеру — будете старшиной; вы справитесь с этой должностью, арестанты будут повиноваться такому молодцу.
— Меня устраивает, раз такой случай представился, лучше быть капитаном, нежели солдатом.
— Неужели и теперь вы откажетесь пожать мне руку? — искренне спросил Жермен.
— Нет, господин Жермен, не откажусь, думаю, что теперь могу позволить себе дружески подать вам руку.
— Мы еще увидимся. Отныне вы мой щит, мне нечего бояться, каждый день могу гулять.
— Не бойтесь, все будут перед вами лебезить, вот что я подумал: напишите господину Родольфу о том, что я вам рассказал, тогда он не будет волноваться, передайте, что я нахожусь здесь случайно, чтоб он не подумал, что я вор, а то ведь это, черт возьми, меня не устраивает...
— Будьте спокойны, сегодня же вечером напишу своему покровителю; завтра вы сообщите мне его адрес, и письмо будет отправлено. До свидания, еще раз благодарю вас, вы настоящий человек!
— До свидания, господин Жермен, пойду к своей ватаге оборванцев, ведь я теперь староста... Научу их ходить по струнке, кто не послушается, пусть пеняет на себя!
— Когда я думаю, что по моей вине вы должны будете жить среди этих негодяев!
— Ну что ж тут особенного? Ничем не рискую, они не посмеют напасть на меня. Господин Родольф меня научил. Никакая потасовка мне не страшна.
И Поножовщик последовал за надзирателем, а Жермен вошел в кабинет начальника.
Он был поражен, увидев там Хохотушку.
Хохотушка была бледна и взволнована, с влажными от слез глазами. И все же она улыбалась... Лицо ее выражало радость, ликование.
— У меня для вас хорошая новость, — объявил начальник Жермену. — Судебные власти объявили, что вы ни в чем не виноваты. За отсутствием виновности, в соответствии с гражданским кодексом, я получил приказ немедленно вас освободить.
— Что вы говорите, сударь? Неужели это возможно! Хохотушка хотела что-то сказать, но так волновалась, что не смогла промолвить ни слова, умоляюще сложив руки, она лишь утвердительно кивнула головой Жермену.
— Мадемуазель пришла сюда вслед за тем, как я получил приказ освободить вас, — продолжал начальник. — Она принесла мне рекомендательное письмо от весьма высокопоставленного лица. Прочтя его, я убедился, что она предана вам; проявляла трогательную заботу во время вашего пребывания в тюрьме. Вот почему я охотно послал надзирателя разыскать вас, надеясь, что вы и мадемуазель будете счастливы, выйдя их этих стен.
— Это сон... так бывает только во сне, — сказал Жермен. — Какое благородство! Простите, огромная радость и изумление лишили меня дара речи, я не могу должным образом поблагодарить вас...
— Я так же, господин Жермен, не нахожу слов, — сказала Хохотушка, — судите сами о моем счастье: когда я рассталась с вами, меня встретил друг Родольфа, он ждал меня.
— Опять Родольф! — удивленно заметил Жермен.
— Да, теперь можно вам рассказать, тогда все станет ясно. Мэрф сообщил мне, что Жермен свободен. «Вот письмо к начальнику тюрьмы, — сказал он, — когда вы придете туда, у него уже будет приказ освободить Жермена, и вы сможете его увести». Я не верила своим ушам, однако же все так и вышло, взяла фиакр, приезжаю сюда... и теперь фиакр ждет нас.
Трудно описать счастье влюбленных, когда они вышли из тюрьмы Форс, и тот чудный вечер, который они провели в комнатке Хохотушки. В одиннадцать часов Жермен вышел из дому, чтобы снять для себя скромную квартиру.
Изложим кратко практические и теоретические принципы, которые мы попытались оспорить, описав эпизод из тюремной жизни.
Мы были бы счастливы, если б нам удалось доказать: неразумность, вред и опасность содержания заключенных в общих камерах...
Несоразмерность, существующую в оценках и наказаниях различных преступлений (домашняя кража, кража со взломом) и некоторых правонарушений (злоупотребление доверием)...
Наконец, показать материальную неспособность бедных классов пользоваться гражданским кодексом.
Глава XIII.
НАКАЗАНИЕ
Мы вновь поведем читателя в контору нотариуса Жака Феррана.
Благодаря обычной болтливости его служащих, почти беспрерывно занятых обсуждением все более заметных странностей своего хозяина, мы расскажем о событиях, происшедших после исчезновения Сесили.
— Держу пари на сто су против десяти, что если дело так пойдет дальше, то наш метр более месяца не протянет, подохнет, как комар.
— Во всяком случае, после того как служанка, похожая на эльзаску, покинула его дом, он него остались только кожа да кости.
— Какая уж там кожа!
— Послушай-ка! Значит, он был влюблен в эльзаску, раз он так высох после того, как она уехала.
— Хозяин — влюблен? Просто смех!
— Напротив... Он, больше чем когда-либо, возится с попами!
— И примите еще во внимание, что наш кюре — надо отдать ему справедливость, человек уважаемый, — уходя, сказал сопровождавшему его аббату (я сам это слышал): «Восхитительно! Жак Ферран — идеал милосердия и щедрости...»
— Так сказал кюре? Сам кюре? И чистосердечно?
— Что сказал?
— Что наш хозяин — идеал милосердия и щедрости, что во всем мире другого такого не сыскать...
— Я сам это слышал...
— Тогда я больше ничего не понимаю. Наш кюре считается, как говорят, настоящим пастырем, и заслуженно.
— Это так, о нем надо говорить серьезно и почтительно. Он добрый и милосердный, второй Синий Плащ[138], а когда такое говорят о человеке, этим все сказано.
— И сказано немало.
— Бедняки всей душой почитают его как истинного священника.
— Тогда я продолжу свою мысль. Когда кюре что-нибудь говорит, ему надо верить, поскольку он не способен лгать; а все-таки поверить, что наш хозяин милосерден, великодушен, я никак не могу, хоть убейте.
— Здорово сказано, Шаламель! Здорово!
— В это можно поверить только как в чудо.
— Ферран великодушен! Да он способен с любого шкуру содрать.
— Но все же, господа, сорок су на завтрак он нам выдает!
— Ну и что? Это ничего не доказывает. Мелочь!
— Да, господа, а с другой стороны, старший клерк сказал, что патрон в течение трех дней перевел огромную сумму в банковские билеты и что...
— Что?
— Ну, расскажи!
— Тут кроется тайна.
— Тем более... Какая же тайна?
— Дайте слово, что никому не расскажете.
— Клянемся жизнью наших детей.
— Пусть моя тетка Мессидор станет продажной шлюхой, если я проболтаюсь хоть словом!
— А теперь вспомним, как торжественно говорил король Людовик Четырнадцатый венецианскому дожу, обращаясь к придворным:
Коль в тайну клерк был посвящен,
Ее вмиг выболтает он.[139]
— Да ну тебя, Шаламель, с твоими поговорками!
— Смерть Шаламелю!
— Пословицы выражают мудрость народа; потому я требую, чтобы ты открыл нам свою тайну.
— Тогда я завопил бы, как орел клекочет, и призвал бы на помощь! Но хотелось самому сварганить это дельце, чтобы сказать господину Родольфу: это я защитил и буду защищать вашего юношу, не беспокойтесь.
В комнату внезапно вошел надзиратель.
— Господин Жермен, скорее к начальнику! Он желает поговорить с вами. А вы, Поножовщик, если согласны, направляйтесь в камеру — будете старшиной; вы справитесь с этой должностью, арестанты будут повиноваться такому молодцу.
— Меня устраивает, раз такой случай представился, лучше быть капитаном, нежели солдатом.
— Неужели и теперь вы откажетесь пожать мне руку? — искренне спросил Жермен.
— Нет, господин Жермен, не откажусь, думаю, что теперь могу позволить себе дружески подать вам руку.
— Мы еще увидимся. Отныне вы мой щит, мне нечего бояться, каждый день могу гулять.
— Не бойтесь, все будут перед вами лебезить, вот что я подумал: напишите господину Родольфу о том, что я вам рассказал, тогда он не будет волноваться, передайте, что я нахожусь здесь случайно, чтоб он не подумал, что я вор, а то ведь это, черт возьми, меня не устраивает...
— Будьте спокойны, сегодня же вечером напишу своему покровителю; завтра вы сообщите мне его адрес, и письмо будет отправлено. До свидания, еще раз благодарю вас, вы настоящий человек!
— До свидания, господин Жермен, пойду к своей ватаге оборванцев, ведь я теперь староста... Научу их ходить по струнке, кто не послушается, пусть пеняет на себя!
— Когда я думаю, что по моей вине вы должны будете жить среди этих негодяев!
— Ну что ж тут особенного? Ничем не рискую, они не посмеют напасть на меня. Господин Родольф меня научил. Никакая потасовка мне не страшна.
И Поножовщик последовал за надзирателем, а Жермен вошел в кабинет начальника.
Он был поражен, увидев там Хохотушку.
Хохотушка была бледна и взволнована, с влажными от слез глазами. И все же она улыбалась... Лицо ее выражало радость, ликование.
— У меня для вас хорошая новость, — объявил начальник Жермену. — Судебные власти объявили, что вы ни в чем не виноваты. За отсутствием виновности, в соответствии с гражданским кодексом, я получил приказ немедленно вас освободить.
— Что вы говорите, сударь? Неужели это возможно! Хохотушка хотела что-то сказать, но так волновалась, что не смогла промолвить ни слова, умоляюще сложив руки, она лишь утвердительно кивнула головой Жермену.
— Мадемуазель пришла сюда вслед за тем, как я получил приказ освободить вас, — продолжал начальник. — Она принесла мне рекомендательное письмо от весьма высокопоставленного лица. Прочтя его, я убедился, что она предана вам; проявляла трогательную заботу во время вашего пребывания в тюрьме. Вот почему я охотно послал надзирателя разыскать вас, надеясь, что вы и мадемуазель будете счастливы, выйдя их этих стен.
— Это сон... так бывает только во сне, — сказал Жермен. — Какое благородство! Простите, огромная радость и изумление лишили меня дара речи, я не могу должным образом поблагодарить вас...
— Я так же, господин Жермен, не нахожу слов, — сказала Хохотушка, — судите сами о моем счастье: когда я рассталась с вами, меня встретил друг Родольфа, он ждал меня.
— Опять Родольф! — удивленно заметил Жермен.
— Да, теперь можно вам рассказать, тогда все станет ясно. Мэрф сообщил мне, что Жермен свободен. «Вот письмо к начальнику тюрьмы, — сказал он, — когда вы придете туда, у него уже будет приказ освободить Жермена, и вы сможете его увести». Я не верила своим ушам, однако же все так и вышло, взяла фиакр, приезжаю сюда... и теперь фиакр ждет нас.
Трудно описать счастье влюбленных, когда они вышли из тюрьмы Форс, и тот чудный вечер, который они провели в комнатке Хохотушки. В одиннадцать часов Жермен вышел из дому, чтобы снять для себя скромную квартиру.
Изложим кратко практические и теоретические принципы, которые мы попытались оспорить, описав эпизод из тюремной жизни.
Мы были бы счастливы, если б нам удалось доказать: неразумность, вред и опасность содержания заключенных в общих камерах...
Несоразмерность, существующую в оценках и наказаниях различных преступлений (домашняя кража, кража со взломом) и некоторых правонарушений (злоупотребление доверием)...
Наконец, показать материальную неспособность бедных классов пользоваться гражданским кодексом.
Глава XIII.
НАКАЗАНИЕ
Мы вновь поведем читателя в контору нотариуса Жака Феррана.
Благодаря обычной болтливости его служащих, почти беспрерывно занятых обсуждением все более заметных странностей своего хозяина, мы расскажем о событиях, происшедших после исчезновения Сесили.
— Держу пари на сто су против десяти, что если дело так пойдет дальше, то наш метр более месяца не протянет, подохнет, как комар.
— Во всяком случае, после того как служанка, похожая на эльзаску, покинула его дом, он него остались только кожа да кости.
— Какая уж там кожа!
— Послушай-ка! Значит, он был влюблен в эльзаску, раз он так высох после того, как она уехала.
— Хозяин — влюблен? Просто смех!
— Напротив... Он, больше чем когда-либо, возится с попами!
— И примите еще во внимание, что наш кюре — надо отдать ему справедливость, человек уважаемый, — уходя, сказал сопровождавшему его аббату (я сам это слышал): «Восхитительно! Жак Ферран — идеал милосердия и щедрости...»
— Так сказал кюре? Сам кюре? И чистосердечно?
— Что сказал?
— Что наш хозяин — идеал милосердия и щедрости, что во всем мире другого такого не сыскать...
— Я сам это слышал...
— Тогда я больше ничего не понимаю. Наш кюре считается, как говорят, настоящим пастырем, и заслуженно.
— Это так, о нем надо говорить серьезно и почтительно. Он добрый и милосердный, второй Синий Плащ[138], а когда такое говорят о человеке, этим все сказано.
— И сказано немало.
— Бедняки всей душой почитают его как истинного священника.
— Тогда я продолжу свою мысль. Когда кюре что-нибудь говорит, ему надо верить, поскольку он не способен лгать; а все-таки поверить, что наш хозяин милосерден, великодушен, я никак не могу, хоть убейте.
— Здорово сказано, Шаламель! Здорово!
— В это можно поверить только как в чудо.
— Ферран великодушен! Да он способен с любого шкуру содрать.
— Но все же, господа, сорок су на завтрак он нам выдает!
— Ну и что? Это ничего не доказывает. Мелочь!
— Да, господа, а с другой стороны, старший клерк сказал, что патрон в течение трех дней перевел огромную сумму в банковские билеты и что...
— Что?
— Ну, расскажи!
— Тут кроется тайна.
— Тем более... Какая же тайна?
— Дайте слово, что никому не расскажете.
— Клянемся жизнью наших детей.
— Пусть моя тетка Мессидор станет продажной шлюхой, если я проболтаюсь хоть словом!
— А теперь вспомним, как торжественно говорил король Людовик Четырнадцатый венецианскому дожу, обращаясь к придворным:
Коль в тайну клерк был посвящен,
Ее вмиг выболтает он.[139]
— Да ну тебя, Шаламель, с твоими поговорками!
— Смерть Шаламелю!
— Пословицы выражают мудрость народа; потому я требую, чтобы ты открыл нам свою тайну.