Пальмы в снегу

Бисила прикрыла глаза.

– У меня было много времени подумать о тебе и о себе, – сказала она.

Килиан вздрогнул. Было пыткой думать о том, что творилось в ее душе, когда она выполняла поминальные обряды по мужу, которого не любила, а в это время в ней росла новая жизнь. И во всем этом виноват Хакобо! Килиан помотал головой, чтобы прогнать следующую мысль: одновременно Хакобо стал и причиной ее свободы. Какая ирония: насилие породило счастье. Если бы Хакобо не убил Моей, они бы по-прежнему встречались тайно. Как смогла она перенести все это?

– Ты сердишься? – спросила Бисила.

– Почему?

– Ты, вероятно, хотел услышать, что я не занималась ничем, кроме как думала о тебе…

– Так ты думала обо мне или нет?

– Каждую секунду!

Бисила принялась ласкать его лицо, шею, плечи… Шептала слова, которые он не понимал. Когда она хотела завести его, она говорила на буби. И каждый раз отдавалась страсти с таким пылом, словно этот раз был последним.

– Я хочу, чтобы ты понимал, что я говорю, Килиан.

– Я отлично тебя понимаю…

– Я говорю, что хочу всегда быть с тобой.

– А я не собираюсь уходить. Я тоже хочу всегда быть с тобой.



– Эх, ребята… – Лоренцо Гарус теребил кустистые брови. – И что я буду делать без вас?

Матео и Марсиал обменялись виноватыми взглядами.

– Я… мне правда очень жаль. – Руки Марсиала вцепились в пробковый шлем, лежавший у него на коленях.

– Мне тоже жаль, – добавил Матео. – Но я надеюсь, вы поймете. Мы были здесь очень долго, и…

– Да-да. – Хмурый Гарус вскинул руку. Ему не нужны были объяснения – он давно отослал жену и детей в Испанию, и в минуты слабости хотел бросить все и первым же самолетом полететь домой. Впрочем, он сам не знал, где его дом, так как прирос к Сампаке. За годы он сумел не только сохранить, но и увеличить площади, унаследованные от первого владельца. И как теперь все это оставить в чужих руках?

– А вы сами разве никогда не думали уехать? – Матео будто прочитал его мысли.

– Надеюсь, Испания нас не оставит, власти пока сохраняют контроль, – вздохнул он.

Кто-то постучал, дверь просунулась голова Иеремии.

– Простите, масса, – проговорил он. – Можно войти?

– Конечно. В чем дело?

Иеремия стянул старую шляпу и, держа ее в руках, уставился в пол.

– Пришел полицейский, хочет срочно поговорить с вами.

Гарус нахмурился.

– Ты не забыл дать ему пару бутылок?

– Нет, масса, я не забыл. Но этот не из Сарагосы. Он из города и одет очень… официально.

– Хорошо, через минуту я его приму. – Гарус открыл конторку, вынул два конверта и протянул испанцам. – Это вам. Маленькая премия за многолетнюю работу. Используйте деньги с умом. У вас обоих теперь есть семьи – надо думать о них. В одном можете быть уверены: столько вам не заплатят нигде.

Матео и Марсиал взяли конверты и рассыпались в благодарностях.

– Мы все уже сложили, – сказал Марсиал.

– Никакого сравнения с двумя чемоданчиками, с которыми мы приехали сюда, – добавил Матео.

Повисло молчание.

– Ладно, – Гарус протянул руку. – Если когда-нибудь надумаете, знаете, где меня искать.

– Может быть, встретимся в Мадриде, – сказал Матео открывая дверь.

В кабинет ворвался высокий крепкий человек с изрытым оспинками лицом. На нем была серая форма испанской полиции, с медными пуговицами и алой тесьмой на рукавах, лацканах и фуражке.

– Я – Максимиано Экодо, – представился он, – новый шеф полиции в Санта-Исабель. Кто из вас Лоренцо Гарус?


Гарус жестом велел выйти Матео и Марсиалу и протянул полицейскому руку.

– Чем я могу помочь?

Максимиано сел.

– Я разыскиваю одного юношу, который мешает установке новых устройств для телевидения. Днем рабочие проложили подъездную дорогу на Большой Пик, чтобы завозить оборудование, но за ночь кто-то все разрушил. Инструменты пропали, указатели убраны, машины испорчены.

– Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне?

– Пару недель назад мы задержали одного… Он сказал, что такими делами занимаются буби: они хотят уничтожить все, что нам подарила Испания. Этот человек сказал, что вожаком у них – Симон… – Он помолчал, наблюдая за реакцией управляющего. – И что этот Симон работает на вашей плантации.

Гарус сцепил руки за спиной и стал прохаживаться туда-сюда. Он только что рассчитался с двумя очень трудолюбивым парням. На плантации осталось трое испанцев: Грегорио, Килиан и он сам. Из старой проверенной команды – Хосе, Вальдо, Нельсон и… Симон. То, что Симон замешан в подрывной деятельности, – плохо. В других обстоятельствах он бы сам отправился в полицию, но сейчас не мог позволить себе роскошь потерять еще одного работника. Значит, придется солгать, но подбирать слова очень осторожно.

Поддерживать хорошие отношения с новыми властями – в его интересах.

– Послушайте, Максимиано. – Он взглянул полицейскому в глаза. – Даю вам честное слово, что я решительно против любого акта насилия и готов наказать любого, кто причиняет вред ценностям государства. Но, боюсь, вы проделали путь сюда напрасно. Симон, которого вы упомянули, попал в серьезную переделку и вот уже два месяца лечится. Он упал с крыши склада и сломал обе ноги. Тем не менее, если я узнаю что-либо, способное пролить свет на ваше расследование, не сомневайтесь – я свяжусь с вами.

Прозвучало убедительно, хотя Гарус чувствовал отвращение к самому себе. Дело не Симоне – ему было неприятно разыгрывать спектакль перед темнокожим полицейским из тех, кто олицетворял собой новую власть. Такие почитали себя выше белых, и от этого все внутри переворачивалось.

Максимиано кивнул, поднялся и направился к двери.

– Пока это всё.

Он вышел, не попрощавшись, а управляющий отправился искать Симона, которого следовало предупредить как можно скорей. Пусть похромает, по крайней мере перед теми, кто носит форму. Иначе он сам, Гарус, попадет в черный список.



– Никто не говорит о присутствующих здесь испанцах! Никто ни минуты не думал, что мы можем стать частью новой нации! Но все остальные имеют свою долю. Буби-сепаратисты, проколониалисты, националисты, независимые радикалы и те, кто ратует за постепенный переход к независимости…

– Ты забываешь о нигерийцах, Килиан, – Мануэль развернул газету и начал просматривать новости. – Из-за гражданской войны в их стране между мусульманами хауса и католиками ибо с каждым днем нигерийцев прибывает все больше. Не сомневаюсь, что Нельсон и Икон рады приезду братьев, но у нас с каждым днем становится все меньше и меньше рабочих мест.

Килиан одним глотком допил джин и знаком показал официанту налить еще.

– Если Гвинее на самом деле собираются давать независимость, зачем устанавливать передатчик Национального телевидения Испании на пике Санта-Исабель?

– Да еще против воли духов леса… – вмешался Симон с озорным блеском в глазах. Он удобно устроился в кресле, а ведь не так давно этот бар был только для белых. – Но вообще телевидение – опасная штука. Помните, три месяца назад мы смотрели здесь передачу? – кивнул он на немецкую «Вегу» в углу. – «Испания, мать всех народов…» – и дальше в том же духе. Еще я запомнил: «Испания никогда не была колонизатором, скорее – несла цивилизованность и культуру», но это и запоминать не надо, так многие белые говорили.

Килиан и Мануэль улыбнулись.

– А теперь, – продолжал Симон, – белые говорят о нашей независимости так, будто она – величайшее достижение цивилизаторской миссии испанцев. Ну нет, мне это совершенно не нравится, сеньоры. Насколько я знаю, моему народу и до вашего прихода неплохо жилось.

– Зато у вас сейчас есть самоуправление, одобренное большинством, – заметил Мануэль, взглянув на Симона поверх очков. – И Конституция светит.

– На острове, если вы вспомните, перевес был в несколько голосов.

– Не имеет значения, – произнес Килиан. – Факт в том, что даже новости сейчас передают на фанг, буби и испанском, чтобы отразить все точки зрения. А самое главное – деньги по-прежнему идут из Испании. – Он помахал в воздухе стаканом. – И как вы собираетесь перейти от полной зависимости к независимости? Вот все внезапно рухнуло – и что дальше? Если мы все уйдем, кто станет вас лечить, защищать, учить?

Симон попытался что-то сказать, но Килиан махнул рукой.

– Боюсь, управление попадет в руки людей, которые, в лучшем случае, едва умеют читать и писать, даже если разъезжают в шикарных машинах и произносят речи. Но этого недостаточно, чтобы править страной.

Килиан посмотрел на Хосе, который не отрывал глаз от телевизора. Больше всего отец Бисилы любил репортажи о футбольных матчах, но сейчас там было другое.

– Скажешь что-нибудь, Хосе?

– Приложу все силы, чтобы держаться от чертовой политики как можно дальше. Но да, грядут трудные времена, и особенно для буби. Масиас – фанг. – Он кивнул на экран.

Худой человек в безукоризненной тройке с галстуком что-то с жаром говорил в микрофон. У него были узкие, слегка раскосые глаза. Все умолкли, чтобы послушать сына известного колдуна из Рио-Муни. Этот Масиас свою политическую карьеру начал с мэра небольшого городка и дорос до заместителя председателя автономного правительства. Он обещал минимальную зарплату, выплату пенсий и пособий, ссуды рыбакам и фермерам и гарантии государственным служащим. «Мой девиз, – на всех митингах говорил он, – единство, мир и процветание». А сейчас свое выступление закончил фразой: «Что Масиас обещает, Масиас выполняет».

– Силен, харизматичен и умеет убеждать, – подвел итог Мануэль. – Но, честно говоря, какой-то он переменчивый. Порой говорит об Испании так, будто она лучший друг, а порой – противится любой испанской инициативе. С месяц назад он просил по «Радио Бата» не голосовать за Конституцию, а нынче поглядите на него – полностью готов к выборам.

Несколько минут все молчали. Килиан огляделся. Не считая компании из восьми-десяти белых, поглощающих джин с тоником, остальные в баре были темнокожими. Килиан присмотрелся к белым. Видимо, недавно приехали. Один из них, молодой человек лет двадцати, с круглым лицом и светлыми живыми глазами, поднял стакан и поприветствовал Килиана. «Что с ним теперь будет здесь?» – подумал Килиан. Он вздохнул, сделал глоток и повернулся к Хосе и Симону.

– Вы-то знаете, за кого будете голосовать? – спросил он.

– О да, – тихо ответил Симон и наклонился вперед. – И можете быть уверенными, я не проголосую за главного петуха.

Хосе рассмеялся.

– Девиз Масиаса – «Все за вождя», – сказал он, понижая голос. – Но я тоже не стану голосовать за него.

Мануэль свернул газету и положил на стол.