Пациент

Нейтан, похоже, увидел пропущенный звонок — его сообщение всплыло на моем телефоне, когда я расправляла складки халата:



Не могу сейчас говорить, перезвоню позже.



Я знала, что он на собрании, чего я еще ожидала? Он понятия не имел о злоумышленнике. Если бы знал, то позвонил бы и проявил заботу. Он захотел бы вернуться, но я была бы против — если ближайший рейс только утром, чем он мог мне помочь?

Полицейская машина стояла в конце улицы, и тем не менее я была одна. Мне хотелось с кем-то поговорить, с другом, который бы меня подбодрил. Виктория, вероятно, была уже в воздухе. Следующим мне на ум пришел Блейк. Он уже помогал мне. И теперь он обнял бы меня и усмехнулся, садясь за кухонный стол. Налил бы вина и отпустил шуточку, нелепую и дерзкую, как обычно. И мне бы полегчало. Я могла бы попытаться убедить его приостановить продажу дома, по крайней мере, пока Люк не поправится. Блейк может быть корыстным, но не бездушным. Он бы выслушал, и он бы подождал. Если бы с ним пришла Офелия, та, конечно, не шутила бы. И она не стала бы слушать, ее холодный взгляд скользнул бы по моему лицу, а затем уплыл в сторону.

Но я не могла поговорить с Блейком. И уж тем более с Офелией. Наша связь прервалась. В их глазах я была абсолютным злом — гадиной, вырвавшей Люка из семьи, расстроившей его до нервного срыва. Если они считали его виновным в преступлениях, то были уверены, что он совершил их по моей вине, под моим влиянием. Чем бы ни закончилось, они никогда меня не простят.

Я убрала в спальне, а затем прошлась по дому, закрывая дверцы шкафчиков. Подняла стул, который валялся у моего стола, и уселась в гостиной возле окна, глядя в сад. Забор казался непреодолимым, но через него уже трижды перелезали. Оказалось, что нам нужны охранные прожектора и сигнализация. Следовало договориться об этом немедленно, но время шло, а я не двигалась с места. Я боялась, что, если перестану смотреть в окно, могу пропустить момент, когда чужак снова перелезет через забор, и на этот раз, возможно, с оружием.

В конце концов я, должно быть, заснула, потому что было уже совсем темно, когда меня разбудил домашний телефон. Мы сохранили аппарат, которым пользовались мои родители, — старомодный, из бакелита. Нельзя было посмотреть номер звонившего, но сейчас это не имело значения. Наверное, мне отвечал Нейтан. Я схватила трубку:

— Наконец-то! Ты можешь говорить?

Ответа не последовало.

— Нейтан? Это ты?

Голос, который я услышала, звучал очень холодно:

— Это Офелия.





Глава 31




Июнь 2017 года

— Оскар заболел. — Ее голос слегка дрогнул, совсем незаметно, но врачей учат улавливать мельчайшие признаки стресса. Офелия была напугана.

— Что с ним? — Я заставила себя сохранить профессиональное спокойствие, не спрашивать о Люке и даже не думать о нем.

— Жуткая головная боль. И вообще все болит. Сначала я думала, это грипп, но все гораздо хуже.

В клинике этот красивый, внешне здоровый мальчик объявил о своих головных болях, лучась гордостью. Возможно, он был предрасположен к детской мигрени, болезненной, но неопасной.

— Эти головные боли не похожи на то, что было у него прежде. — Офелия будто прочитала мои мысли.

— А сыпь есть?

— Нет.

Но люди часто не замечают сыпь.

— Его рвало?

— Один раз.

— Он может наклонить голову вперед?

— Он не делает ничего, о чем я прошу.

— Вы вызвали врача?

— Доктор отказалась прийти. Прошлым вечером Блейк дал Оскару водки, и она списала все на похмелье. А теперь, когда мне нужна помощь, этот мерзавец куда-то подевался.

Прежде я никогда не слышала от нее подобных выражений.

— Скорую вызвали?

— Час назад, но она пока не приехала. Видимо, мы в конце очереди, но вас послушают. Вы врач, если вы скажете, что все серьезно, они пошевелятся.

По всем признакам все было очень серьезно. Холодная, умевшая решать проблемы Офелия не позвонила бы мне, если бы это было не так. Любовница ее мужа стала для нее последней надеждой. Я ее понимала. Если бы Лиззи попала в беду и ее жизнь висела на волоске, я пошла бы на все что угодно. Я была в долгу перед семьей Люка, и он сам хотел бы, чтобы я помогла.


— Я приду, но вы должны знать, что я была под арестом и выпущена под залог. А еще мне запрещено заниматься медицинской деятельностью. Это означает, что мне нельзя посещать пациентов и лечить их…

— Я знаю все, что произошло, и в курсе, что это означает. Так вы придете?

Я догадывалась, как ей стало известно, что меня отстранили от работы. Она узнала оттуда, откуда и все. Средства массовой информации довольно подробно обсасывали мое низвержение. Оскару была нужна медицинская помощь, а я врач — вот и все, что имело для Офелии значение в настоящий момент.

— Пожалуйста, поторопитесь. — Ее голос дрогнул.

— Сейчас, только соберу сумку. Попробуйте еще раз позвонить в скорую.

В полночь ворота Подворья запираются. Я тихо открыла калитку, сжимая сумку в одной руке, а ключ от ворот в другой. Белая полицейская машина сверкала в конце дороги. Полицейские дежурили, чтобы обеспечить мою безопасность. По условиям освобождения мне запрещалось контактировать с потенциальными свидетелями. Офелия считалась одной из них, поэтому мне следовало соблюдать осторожность. Я прокралась вдоль забора, отперла ворота и проскользнула на Подворье. Там было тихо. Мне пришлось идти вдоль кустарника, другого пути не было. Ручка сумки норовила выскользнуть из моих вспотевших ладоней. С левой стороны, за лужайкой, уже виднелись огни Норт-Кэнонри, но в любой момент чья-то рука могла сжать мою шею, а нож вонзиться под ребра.

Моя кожа горела от страха. Мне хотелось вернуться, но передо мной стояли образы улыбавшегося Оскара и испуганного Люка, какими я их видела в последний раз. Я делала это ради них обоих.

Крепко сжав сумку и готовясь закрыться ею, если ко мне приблизятся, я рванула бегом. Сумка колотила меня по ногам, дыхание с хрипом вырывалось из горла. Если меня и преследовали, то я не слышала шагов. Я промчалась, задыхаясь, по мокрой траве на лужайке, сквозь маленькую белую калитку, через дорогу налево, а затем оставшиеся несколько ядров до Норт-Кэнонри. Большие деревянные ворота были открыты, и я вбежала внутрь.

Красный «Мерседес» Люка исчез — видимо, его забрала полиция, и теперь он был у криминалистов. На месте был только черный «Астон Мартин» — Офелии или Блейка, я не знала, чей именно.

Все еще задыхаясь, я постучала в дверь. Офелия открыла мгновенно — должно быть, ожидала с другой стороны. Она жестом пригласила меня войти, ее лицо белело в полумраке. В холле за ее спиной стояли большие коробки — те, что используют компании по переезду.

— Оскару хуже. — Ее лицо было непроницаемым, но ладони крепко сжаты в кулаки. — Я была в Лондоне, когда мне позвонила Эбби. С тех пор все хуже и хуже.

Офелия повела меня вверх по ступеням, через лестничную площадку, мимо закрытых дверей. Я пересекала границы ее территории, хотя, конечно, уже делала это. Чувство вины словно витало в тени дверных проемов и в оконных нишах. Мы вошли в комнату в конце коридора. Возле окна стояла кровать, вдоль стен тяжеловесная мебель, на полу ведро. Пахло рвотой. Тонкая фигурка вытянулась под одеялом в тусклом свете прикроватной лампы, светлые волосы разметались по подушке.

Офелия включила верхний свет, но Оскар застонал, и она немедленно погасила его.

Глаза мальчика были закрыты, лицо имело оттенок глины. Я обхватила пальцем его запястье, кожа была горячей. Посчитать пульс было невозможно, он скакал галопом.

— Оскар, это доктор Гудчайлд. Твоя мама просила взглянуть на тебя, потому что тебе нездоровится.

Ответа не последовало.

— Мне нужно осмотреть твой животик, ты не против?

Послышался слабый шепот. Я стянула одеяло, приподняла пижаму и посветила фонариком на кожу груди и живота. Слева, на нижней части грудной клетки, прямо под сердцем виднелась небольшая отметина, похожая на след от красного фломастера. Она не бледнела при нажатии.

Я попыталась наклонить голову Оскара вперед, но тот воспротивился, резко вскрикнув. Я поманила Офелию из комнаты.

— Позвонив мне, вы были правы. Это очень серьезно. — Я кивнула, давая ей пару секунд собраться с силами. — Боюсь, у Оскара менингит.

Ее глаза расширились от страха.

— Вот как мы поступим. — Я должна была проделать одно из неотложных действий, которым обучают на первых курсах медицинского университета. — Если вы согласны, я введу Оскару антибиотик, но, поскольку меня отстранили, это будет незаконно.

Во взгляде Офелии мелькнула беспомощность:

— У меня нет выбора.

— То есть вы согласны?

— Конечно.

— У него нет аллергии на пенициллин?

Она отрицательно покачала головой.

Нужно было действовать очень быстро. Я открыла сумку, перебрала пузырьки с лекарствами и отыскала бензилпенициллин. Срок годности, к счастью, не истек.

— Перезвоните в скорую и скажите, что врач диагностировал менингит. Если потребуется, дайте мне трубку.

Я взяла шприц и иглу, достала ампулу со стерильной водой, набрала ее, ввела в пузырек с порошком, встряхнула и втянула содержимое в шприц. Затем сменила иглу.

— Чтобы побороть инфекцию, мне нужно сделать тебе укол антибиотика, — сказала я Оскару.

Когда игла вошла в ягодицу, мальчик даже не вздрогнул, он все глубже погружался в беспамятство.

Снова появилась Офелия:

— Скорая уже в пути.

— Дайте мне мокрую марлю, нужно снизить температуру.

Через несколько секунд холодный компресс был поставлен, и мы молча ждали, стоя рядом по одну сторону кровати. В комнате было тихо. Офелия, казалось, едва дышала, не отрывая взгляда от лица Оскара. Я считала пульс и, когда началась рвота, успела повернуть его голову набок. Он застонал, на подушку хлынул поток желчи.

Прибыла бригада скорой, они действовали быстро и осторожно. Оскар снова застонал, когда его перекладывали на носилки, и Офелия вздрогнула. У нее на лбу проступили мелкие капли пота, словно это она была больна. Я промолчала. Не все было потеряно, если Оскар сохранил способность стонать, тишина стала бы по-настоящему тревожным симптомом.