Ожидание

– Уже его испытываю, – пробормотала Лисса.

Ханна читала, склонив голову и накручивая локоны на палец.

«Отвращение сохраняет то, что существовало в архаизме дообъектных отношений, в том незапамятном насилии, с которым одно тело отделяется от другого с тем, чтобы обрести свое существование».

– Незапамятное насилие, – повторила Лисса. – Что это значит?

– Ну речь идет о рождении человека, – ответила Ханна. – Не так ли? И о периоде младенчества, то есть до того, как мы войдем в символический мир. Ну начнем говорить и все такое.

– Если ты так утверждаешь, – проговорила Лисса. – Вот что я тебе скажу…

Она наклонилась и достала из ящика комода небольшой пакетик с травкой. Этот пакетик ей дал сегодня утром ее парень.

Ханна почти в панике вытянула руку и показала на раскрытые книги:

– Сейчас три часа. А доклад должен быть готов к завтрашнему дню.

– Знаю, но травка может помочь.

Лисса принялась сворачивать косяк, чувствуя, как пристально Ханна смотрит на нее. Она не торопилась, наслаждаясь своим мастерством. Торжественно закончив, она распахнула окно и высунулась из него, обозревая с четвертого этажа парк Оуэнс.

– Ну, понеслось, – прошептала Лисса, закуривая.

Ханна вздохнула и продолжила чтение.

«На уровне нашего индивидуального психосексуального развития отвращение знаменует момент, когда мы отделяем себя от матери, когда мы начинаем осознавать грань между собой и ею, между собой и другими».

Лисса вдруг подумала о Саре, которая привезла ее сюда в сентябре прошлого года, о ее старом рено, набитом вещами. Лисса пригласила ее тогда пообедать в городском ресторане.

– Ну, дорогая, – сказала Сара за пудингом. – Ты ведь на таблетках, да?

Затем она вручила ей двадцать фунтов, красивый портрет самой Лиссы в возрасте восьми лет, сидящей в цветастом кресле, – и пачку табака фирмы «Drum Original». Быстрый поцелуй в щеку – и она укатила обратно в Лондон.

– …как в настоящем театре, – продолжала читать Ханна. – Без грима и масок, отбросы и трупы показывают мне то, что я постоянно отбрасываю, чтобы жить. Эти телесные жидкости, эта скверна и дерьмо – вот чему сопротивляется жизнь…



– Погоди-ка, неужели так и написано?

– Да, – Ханна, улыбнувшись, подняла голову. Лисса впервые увидела ее улыбку. Она была красивой. Интересной. И даже лучше, что ее не так просто вывести. – Именно дерьмо. В том смысле, что жизнь отбрасывает его и что оно ставит жизнь на грань смерти. Так что мы все, живые существа, находимся на границе своего существования.

– Ух ты, – отреагировала Лисса.

– Ага, – подтвердила Ханна.

Лисса выпустила облачко дыма в вечерний воздух. Где-то внизу, на Уилмслоу-роуд, слышался шум уличного движения, неясные, размытые звуки из глубины небоскреба. Кажется, в соседней комнате играла песня Portishead, «Glory Box».

– Так… – сказала Ханна. – Пишем доклад?

– О, конечно. Как насчет того, – начала Лисса, – чтобы для начала мы назвали все виды отвратительного? Все, что сможем придумать.

– Зачем? – удивилась Ханна. Она со своим аналитическим мышлением не была любительницей просто так думать о таких вещах.

– А почему бы и нет? Давай! – Лисса махнула рукой с сигаретой. – Сколько ты сможешь назвать?

Ханна потерла переносицу:

– Ну, очевидно, моча, дерьмо. Еще кровь, два типа крови. Кровь из вены и менструальная кровь.

– Бьюсь об заклад, типов крови должно быть больше.

– Скорее всего, так и есть.

– Для начала этих достаточно. Рвота, сопли, ушная сера.

– Нам нужно это записать, – воскликнула Ханна, схватив карандаш.

– Сколько их там? – спросила Лисса.

– Пока семь.

– А как насчет глазного гноя? – спросила Лисса.


– Наверняка это гадость. А ты уверена, что она называется гноем?

– Точно не знаю. Не хочешь курнуть?

Ханна выкурила косяк только раз в своей жизни. Это было в «Ритце» с Кейт прошлым летом, и она почувствовала головокружение и тошноту. Смущаясь, она подошла к окну и взяла косяк у Лиссы. Короткая затяжка, чтобы только понять вкус. Лисса удивленно наблюдала за ней краем глаза, потом сама взяла блокнот и ручку.

– Намочила бы его получше, горит неровно, – сказала Ханна, на этот раз затягиваясь поглубже. – Кстати говоря, я могла бы немного смочить его, пока он не догорел до основания.

– Хорошо, – сказала Лисса. – Давай.

– О, мокрота! – вспомнила еще Ханна.

– Хорошо, только не говори больше слово «мокрота».

– Мокрота.

Обе девушки фыркнули от смеха.

– А еще перхоть!

– Перхоть подойдет, – записала Лисса и повернулась к окну.

Они сидели так близко друг к другу, что она чувствовала запах духов и шампуня Ханны.

– А как насчет детей? – спросила Лисса, забирая у разохотившейся Ханны косяк.

– А что они?

– Ну разве они сами по себе не отвратительны?

– Может быть, – ответила Ханна, наморщив носик. – Или по крайней мере то, что их окружает. Как это называется? Какая-то жидкость. Амниотическая?

– Да. Вот и все. Мы должны создать группу, – продолжила Лисса, хихикая. – «Амниотики», нет, лучше «Отвращение».

Теперь они уже рассмеялись от души.

– Боже, ну и идея. «Отвращение», замечательно!

Они даже придумали футболки группы – совершенно черные с ярко-розовым названием через всю грудь. Ярко-розовый, решили они, уместен, поскольку в нем есть своя ирония. А в текстах песен они будут называть то, что вызывает у них отвращение, приводя примеры из собственной жизни. Они обсуждали, может ли вытекающая после секса из влагалища мужская сперма, мажущая трусы, расцениваться как вызывающая отвращение.

(Будучи девственницей, Ханна предоставила Лиссе возможность говорить о сексе). Они пришли к заключению, что существует множество видов вагинальных выделений: те, которые оставляют белую корку, те, которые оставляют желтую корку, те, которые заливают вас, когда вы возбуждены. Они обсудили, является ли само слово «выделение», окруженное негативными коннотациями, патриархальным по своей сути термином, и пришли к выводу, что типов вагинального кошмара столько же, сколько у эскимосов слов для обозначения снега.

Они с удовлетворением наблюдали за смущением парней. Они почувствовали новую силу, буквально наэлектризовались. Так они стали подругами.





Ханна




Она стояла в очереди за рыбой, нетерпеливо нависая над прилавком. Солнце ярко светило в окно, крики и шум рынка за спиной успокаивали. День выдался теплый, лед таял, и остатки дневного улова были покрыты кровавыми полосами поверх чешуи. Двое молодых людей в рыбацких сапогах сновали между прилавком и разделочным столом, где потрошили рыбу и складывали ее в мешки.

Шесть лет назад, когда она переехала в этот район, этот магазин принадлежал одному старому ямайцу и был выкрашен в цвета ямайского флага. Этот старик продавал свежую и соленую рыбу, овощи и всякую мелочь, благовония и регги на контрабандных кассетах. Он был самым большим красавчиком в округе. Потом организовали целую кампанию, чтобы помочь ему продать бизнес. Когда наконец выкупил застройщик, в «Гардиан» появились заметки местных журналистов о том, что на этом месте будет построено кафе с навесом. Кафе занимался тот же застройщик. Под сводами местной церкви было созвано гневное собрание, на которое пришли все неравнодушные. Она еще помнит мужчину лет пятидесяти с побагровевшим от гнева лицом, кричавшего о чем-то. Тогда здесь было намного лучше.

Теперь же рябь от событий тех дней сгладилась, свежую рыбу на прилавках заменили ананасы, привозная соленая треска и бананы. Только торговец рыбой не помолодел. Несмотря на горечь воспоминаний, Ханне нравилось это место с его рыбацкими лодками и кокетничающими молодыми людьми, с его ощущением, что море все еще полно изобилия, что с миром все еще в порядке.

Наконец настала ее очередь, и она, как и положено, немного построив глазки, купила медальоны из морского черта, спросила совета продавца, что добавить к рыбе, купила шафран и самфир, сложив все это в сумку. Она чувствовала, как потеет, просто выходя из магазина с продуктами, – первый признак гормонального спада. Ну и самая трудная часть, о которой вам не расскажут доктора, – снижение гормональной регуляции, слабое подобие менопаузы, которое одолевает женщину раз в три недели, когда гормоны подавлены до нуля, а это дневная потливость, ночная потливость и постоянное желание плакать.

Но у нее удивительно хорошо получалось не плакать, а это настоящее искусство.

Выйдя на улицу, она прошла мимо кофейни, обходя неизменные коляски, перекрывающие тротуар. Ее взгляд скользнул по младенцам, по матерям, сжимающим в руках стаканчики с капучино и белые салфетки. Когда она проходила мимо цветочного стенда, она задержала взгляд на витрине и остановилась. Женщина за прилавком повернулась к ней – ей было под шестьдесят или чуть за пятьдесят.

– Вы что-то присмотрели? – спросила она с улыбкой.

– Я? – недоуменно начала Ханна, на мгновение растерявшись. «А правда, что мне здесь нужно?» Потом она показала на витрину:

– Мне что-нибудь небольшое.

Женщина наклонилась к ведрам и достала высокий шипастый цветок.

– Ворсянка, – сказала она, – из моего собственного сада, в этом году у нас был небывалый урожай. А вот астра.