Ожидание

Ханна бросила на нее быстрый обиженный взгляд.

– Ну что ж, – тихо ответила она, – может быть, я начну с Кентербери и посмотрю, как пойдет.

Лисса улыбнулась и почувствовала странную горечь во рту.



Приближался ее, Лиссы, день рождения. Ей исполнится тридцать семь, в пьесе она играла двадцатисемилетнюю. Об этом она никому не рассказала. С утра она зашла к Саре, которая, как обычно, вручила ей самодельную открытку. В этот раз она была без подарка.

– Я просто очень занята, – призналась Сара на кухне, слушая шквал дождя за окном. – Новая работа меня несколько утомляет. Я тебе рассказывала? Летом у меня выставка. Галерея на Корк-стрит предложила меня выставить.

– Можно посмотреть? – спросила Лисса. – Над чем ты работаешь?

– Я не уверена, что стоит, – Сара склонила голову набок, как бы размышляя, а потом добавила: – Нет… думаю, так рано не стоит.

Допив кофе, Лисса не спешила уходить, но мать решительно встала. Снаружи дождь прекратился, и яркий солнечный свет красиво освещал осенний сад.

– Не хочешь прогуляться? – спросила Лисса. – Все прояснилось. Мы могли бы подняться на Хит.

– Работа, – ответила Сара, направляясь к лестнице. – Ты можешь остаться, но мне нужно работать.

Лисса осталась. Она сидела, прислушиваясь к шагам матери, поднимающейся по лестнице.

На стене гостиной висел один из портретов работы Сары, это был портрет ее, Лиссы, в возрасте восьми или девяти лет. Лисса прекрасно помнила, как позировала за тем столом однажды летом. На чердаке было ужасно жарко, но Сара жалоб дочери не замечала. Лисса сидела в том старом цветастом кресле почти каждое субботнее утро. Она читала, закинув ноги на подлокотники кресла, а солнечный свет косо падал из окна. Сара готовила краски, ставила мольберт, а потом, когда все было готово, включала радио и начинала рисовать. Лисса чувствовала эту сосредоточенность, она физически ощущала, что все внимание ее матери наконец-то сосредоточено на ней. Свое чувство она могла описать словом «безопасность».

Однажды утром на тротуаре перед школьными воротами появилась другая картина – простые белые линии, очертания детей, нарисованные мелом. Все собрались вокруг, встревоженные, не понимающие, что это значит.

Придя домой, Лисса рассказала об этом матери, и Сара повернулась к ней с особенной улыбкой.

– Это я нарисовала. Вместе с Каро. Это все, что осталось от детей Хиросимы. Мы нарисовали их, чтобы люди хоть что-то поняли.

После этого Лисса больше никогда не позировала для матери.

Что бы подумала та восьмилетняя девочка, если бы посмотрела на нее сегодняшнюю? Ей было тридцать семь, и она все еще слонялась по коридорам материного дома.

Впереди у Лиссы был целый день, ничего особенного не предвиделось, а в шесть часов ее ждали в театре. Она направилась в Саусбэнк, в Британский институт кино, где открывали показ Бергмана. Купила билет на самый длинный фильм. Зайдя за кофе и куском торта, села у окна, ожидая открытия кинотеатра, всматриваясь в лица проходящих мимо людей. Возможно, он здесь появится. Мог же он побаловать себя фильмом после обеда? Возможно, так все и произойдет – она столкнется с ним в толпе, позволив случайности стать сюжетом их истории. Или ей стоит ему написать. Сказать, где она, и пригласить присоединиться.

Но он, конечно, не придет. Он занятой человек. Только такие, как она, могут сидеть в кинотеатре днем в будний день, наслаждаясь свободным временем. Она подумала, что забавно было праздновать день рождения в компании Бергмана. Но эту шутку ей было не с кем разделить.

Она первая вошла в зал, едва он открылся, вручила билет контролеру и села в темноте зрительного зала, ожидая начала фильма.





Ханна




Ханна нашла недавно открывшийся, но с хорошими отзывами отель в Уитстабле на пятницу и субботу до вечера. Простыни из египетского хлопка, зеркала в деревянных рамах, светло-серые стены. Ханна позвонила в отель, девушка на ресепшен приятным голосом сообщила, что ей повезло, из-за отмены бронирования у них как раз освободился один номер – отдельная комната со смежной ванной. Нужно было либо брать его, либо искать в городках по соседству, поэтому Ханна выбрала, что есть. Диктуя номер кредитки, она уже представляла себе прогулки по пляжу субботним утром. Она забронировала столик в ресторанчике на побережье, о котором была наслышана. В меню значились устрицы, запеченный в соли сельдерей, ягненок. Они будут есть устрицы, будут гулять по пляжу, и все встанет на свои места. Она ошиблась. Их до ручки довело постоянное планирование и контроль. Нэйтан был прав, Лисса тоже, им надо сделать перерыв, и пусть все идет естественным образом. Форумы полны историй о зачатии после неудачного ЭКО. Это был еще не конец. Она слишком напряжена. Но у нее еще есть время, еще есть шанс – ей просто нужно расслабиться и быть более… спонтанной. Это пойдет им обоим на пользу, если они куда-то выберутся.





Бюстгальтеры




2008 год



Ханна выходила замуж. Нэйтан сделал ей предложение в коттедже в Корнуолле. Они встречались одиннадцать лет. Ханна по такому случаю собрала в новой квартире лучших подруг – Лиссу и Кейт, чтобы отметить это событие.

Был февраль, но дни стояли солнечные и теплые. Кейт и Лисса решили пройтись до дома Ханны пешком. По дороге они остановились у магазина.

– Просекко? – спросила Кейт.

– Лучше шампанское, – ответила Лисса.

У самого канала в конце улицы они свернули направо и вскоре уже стояли у дверей дома Ханны. В квартире пахло чистотой и чем-то природным – наверное, от сизалевого полотна на полу. Ханна, стоя на верхней ступеньке лестницы, улыбалась. Она была одета в простые брюки и шелковую рубашку. Кейт и Лисса сняли обувь и медленно поднялись по лестнице – сизаль приятно щекотал босые ступни. Лестница привела в большую студию, совмещавшую кухню и гостиную, где вдоль стены стоял длинный серый диван.


Кейт уже видела эту квартиру раньше. Она часто заходила сюда с тех пор, как Ханна и Нэйтан только переехали. Это случилось год назад, но сегодня комната выглядела совсем по-другому. Взгляд Кейт скользил по деталям – изящному дивану, столу из светлого дерева, стоявшему на нем коричневому кувшину, отточенным ножам на магните на стене. Казалось, эти предметы смотрят на нее холодным взглядом, словно оценивая, соответствует ли она обстановке.

Взяв бокалы, они вышли на террасу с видом на Хаггерстон-парк. В отдалении виднелся строящийся небоскреб, «Осколок». Когда его достроят, он будет самым высоким в Европе. Они пили шампанское и поздравляли подругу.

Ханна излучала особое свечение, как будто была куратором выставки имени себя. Как будто все это – терраса, парк, это здание вдалеке, ее дом, озаренный мягким светом по ту сторону двери, – нужно было только для того, чтобы отразить ее сияние, ее статус невесты.

Через некоторое время Кейт с извинениями удалилась в туалет. В ванной Ханны не было никакого беспорядка, разноцветных бутылок повсюду. Вместо этого у нее в шкафу стояли одинаковые банки коричневого стекла.

В холле Кейт нерешительно остановилась, заметив, что дверь в спальню приоткрыта. С террасы послышался смех. Кейт зашла в комнату, провела рукой по льняному покрывалу на кровати, подошла к шкафу и достала одну из ночных шелковых рубашек Ханны, чувствуя, как скользит ткань между пальцами. Она сложила ее и положила обратно. Кейт подошла к комоду, открыла верхний ящик и замерла, затаив дыхание. Там лежали бюстгальтеры и трусики Ханны, аккуратно разложенные по цвету. Она взяла один из лифчиков – такой может носить только женщина с очень маленькой грудью, буквально два тонких треугольника, окаймленные кружевом. Белье было ярким – красным, сиреневым, светло-розовым. Кейт почувствовала, как заколотилось сердце. Она и представить себе не могла, что у Ханны может быть такое белье, столь противоречащее ее спартанскому облику. Ей казалось, она должна носить простые хлопковые трусы, бюстгальтер без косточек, но вовсе не стринги и кружева. Кейт подумала, что у хозяйки такого белья есть что-то дерзкое, тайное и сильное внутри.

Быстро, почти украдкой Кейт стащила с себя джемпер и свой собственный лифчик – большой и невзрачный – и попыталась застегнуть на себе бюстгальтер Ханны на самую широкую застежку. Подтянула бретельки и посмотрела на себя в этом красном кружевном белье. И тогда она окончательно поняла, что проиграла. То, что она увидела, даже больше, чем дом и диван, и помолвка, и ножи на магнитной полоске на стене, и кувшин, показало, что Ханна победила в их соперничестве, продолжавшемся с детства. Вид ее белья все прояснил Кейт неожиданно для нее самой.

В течение следующих дней Кейт чувствовала, словно забыла, что такое счастье. Она глубоко дышала. Сконцентрировалась на работе. Думала о том, в чем повезло ей, пыталась мыслить рационально – ну какое ей дело до того, как живут ее друзья? Почему ее счастье должно зависеть от них? Но почему-то их успех имел для нее значение. Она осмысляла свою жизнь, отсутствие у нее к тридцати четырем годам того, что было принято считать маркерами взрослости. Она начинала ненавидеть свою работу, эти каждодневные поездки на метро в Канэри-Уорф, эти позиции просящего на встречах с банкирами, которые непонятным образом верили, что, уделив минуту своего времени, они способны изменить мир. Эта работа никогда не даст ей возможность купить дом и даже хорошую одежду.

Ее желания разрастались внутри как метастазы, ей хотелось иметь собственный дом, нормальные отношения, ребенка или хотя бы возможность завести его, деньги на приличную одежду и ящик для белья, в котором не валялись бы старые непарные носки и старые же дешевые трусы.

Кейт пыталась поговорить об этом с Лиссой, чтобы хоть как-то приободриться, но Лисса была занята собственной карьерой. У нее скоро прослушивание, первая приличная встреча за последние месяцы и полнометражный фильм на горизонте. Шутка ли, главная роль в фильме молодого инди-режиссера?! Режиссер сам попросил ее о встрече. Он случайно увидел ее в той пьесе Шекспира, которую ставили в Пекхаме в прошлом году, и посчитал, что Лисса вполне подходит на роль в его фильме.

По мере приближения прослушивания Лиссу охватывала новая энергия. Она на неделю отказалась от алкоголя, пила много воды, ходила на йогу и спала, пока не выспится. Она репетировала свои реплики, взяв в партнерши Кейт, и та сидела на потертом старом диване в гостиной и слушала. Иногда Кейт подсказывала ей, когда она сбивалась, но случалось это редко. «А она хороша, – думала Кейт. – Она заслуживает эту роль. И она ее получит. Ее карьера наконец пойдет в гору. Лисса тоже возносится все выше».

Прослушивание прошло хорошо. Вернувшись домой, Лисса чувствовала, что словно преобразилась. Она ощущала такую легкость, что могла, кажется, идти по воздуху.

Но через неделю, когда Лисса ничего не услышала в ответ, восторг в одночасье сменился отчаянием: еще в среду она была спокойна, а в четверг уже настроена воинственно.

– Роль предложили кому-то другому, – сказала Лисса. – Я знаю.

Кейт видела, что Лисса ответила на звонок Деклана, который снимался где-то в Шотландии.

– Я поеду к нему, – сказала Лисса. – Мне нужно сменить обстановку.

В пятницу днем Кейт возвратилась с работы в половине шестого, закрыла на цепь велосипед, поднялась по каменным ступеням и вошла в дом. Кроме нее в доме никого не было, и она почувствовала, как одинока. Для вечно обшарпанного дома выбор нежно-лососевого цвета для кухни казался гротескным, картину дополнял ужасный дешевый ковер на полу. Неожиданно зазвонил домашний телефон – редкое событие. Кейт знала, что это точно не по ее душу. Но он все звонил и звонил. Подумав, что это может быть что-то важное, Кейт подняла трубку. Грубоватый женский голос спросил Лиссу, Кейт сообщила, что ее нет.

– Где она? – спросила женщина, которая разговаривала с Кейт так, словно она была пятном на ее туфлях.

– Не знаю, – ответила Кейт. – Кажется, где-то в Шотландии.

– Ее мобильный не отвечает, – сказала женщина. – Передай ей, что она должна срочно вернуться в Лондон. Он хочет видеть ее. Снова. Утром в понедельник. Это важно. Скажи ей приехать как можно скорее.

Кейт положила трубку. Она действительно не знала, где Лисса. Но она могла бы это выяснить. Она могла бы поднять всех на уши. Могла позвонить Саре, матери Лиссы. Могла зайти к Лиссе в комнату и поискать в беспорядке на столе листок бумаги, на котором могло быть написано название отеля. Оставался еще ее дневник. Ее компьютер. Кейт знала пароль. Она могла бы сделать все это, но не сделала.

В воскресенье вечером она спала, когда Лисса вернулась домой.

В понедельник утром Кейт встала, приняла душ, оделась и ушла на работу.

Когда она пришла с работы, Лисса ждала ее за кухонным столом с комком намокших салфеток в руке.

– Тебе звонил мой агент?

– Кто?

– Мой агент. Она сказала, что звонила сюда в пятницу. Она хотела видеть меня на прослушивании, которое было сегодня утром, – заплакала она. – А я спала. Не пришла. Теперь все кончено.

Весь следующий день Лисса провела в постели с закрытыми шторами.

Кейт тошнило от чувства вины – она что-то сделала или чего-то не сделала, но определенно должна была сделать больше.

Но если бы Лисса так хотела получить эту роль, она бы ей досталась, не правда ли? Это было ее решением – уехать в какую-то глушь. Выходит, ей было суждено проиграть, разве нет?





Кейт




«Ужин». «Друзья на ужин». «Званый ужин». Как бы Кейт ни формулировала, звучало мучительно – в этих вещах она была не сильна. Но Сэм казался довольным. В воскресенье, в свой выходной, он принес с работы свои ножи и сковородки. Тому он дал поиграть с кастрюлькой и деревянной ложкой. Тот радостно возился на полу, пока Сэм листал кулинарные книги в поисках вдохновения. Играло радио, и, когда Сэму нравилась песня, он подпевал.

– Я хочу сделать что-то из кентской кухни, – говорил он. – Ты когда-нибудь ела брюхоногих моллюсков? Я могу приготовить их с шалотом, помидорами и лаймом. Я мог бы достать рыбу с побережья, знаю поставщиков. Они снабжают ею целый ресторан. Уверен, что смогу договориться.

Кейт стояла на узенькой кухне и смотрела на него в сером свете осеннего дня. Он закатывал рукава. Она понимала, что уже несколько месяцев не видела его таким счастливым.

В день ужина Кейт сделала утреннюю уборку. Она таскала Тома с собой из комнаты в комнату, укладывала его в угол с игрушками, а сама мыла унитазы, раковины и пылесосила под игравшее в углу радио.