Осторожно, женское фэнтези!

– Оливер Райхон говорил?

– Инспектор Крейг.

Судя по тому, как скоро Грин избавился от скептической ухмылки, инспектор в таких вопросах был более чем компетентен.

– Это верно лишь в отношении магического поля, – все же не согласился доктор. – Но есть еще аура жизни, ее и оцениваю. И… ваша взяла. Мне нравится приходить сюда. Вы это хотели услышать? Мне нравится, вам нравится. Без меня вы сюда не попадете, а меня без вас единорог дольше пары минут не потерпит.

Разговор не клеился, поэтому, когда открылась дверь и в жилище единорога вошел эльф, я сначала обрадовалась ему и только потом задумалась, что этот эльф тут забыл.

– Здравствуй, Илси, – легким поклоном приветствовал меня он. Вежливо улыбнулся соскочившему с ящика целителю: – Доктор Грин? Леди Каролайн много о вас рассказывала.

Доктор поклонился. Я насторожилась. Матримониальные планы Грайнвилля плохо сочетались со знаками внимания, которые означенная леди оказывала Грину, и, будь это действительно дамский роман, поводов хватило бы на эпическую битву.

Единорог, подсмотрев мои мысли, фыркнул, подошел к эльфу и ткнулся тому в плечо мордой, будто собирался поделиться подсмотренным. Но Грайнвиль сплетничать не пожелал, а чтобы на него не обижались за невнимание, ласково почесал ябеду в основании витого рога. Грин издал удивленный возглас, а до меня наконец дошло, что во всем этом не так: за юную девственницу Грайнвилля даже со спины не примешь.

– Значит, это правда, – проговорил, справившись с изумлением, целитель.

– Правда, – ответил эльф. – Вы не оставите меня с моим другом, доктор?

– Конечно, – согласился Грин. – Пойдемте, Бет.

– Вы не поняли, – Грайнвилль покачал головой. – Друг, с которым я хочу пообщаться, – Элизабет.

Целитель перевел на меня вопросительный взгляд, и я кивнула: да, это мой друг. Пусть до сего дня я неоднократно сомневалась в этом, но у меня больше нет причин не доверять тому, кому эноре кэллапиа разрешает чесать ему лоб. Но каким образом он, будучи мужчиной, «колючим», может так тесно общаться с единорогом? Как я знала, для эльфов дивные создания в этом вопросе исключений не делали.

– Таких, как я, называют говорящими с миром, – сказал Грайнвиль, когда за Грином закрылась дверь – Эноре кэллапиа не видят в нас ни женщин, ни мужчин, ни целомудрия, ни разврата…

– Пф-ф-ф! – не согласился единорог.

– Видят, но не придают этому значения, – исправился эльф. – Мы одинаково чувствуем мир – это главное.

– Ясно, – усмехнулась я, прикидывая, сам ли он догадался, о чем я думаю, или меня единорог сдал. – Я никогда не слышала о говорящих с миром.

– Это тоже не тайна, – сказал эльф, словно продолжал наш предыдущий разговор. – Люди изучают нас, наш язык и культуру, но многое проходит мимо них. Говорящие не несут вашему народу ни угрозы, ни выгоды, поэтому неинтересны. Упоминания о таких, как я, можно найти в ваших учебниках, но чаще они встречаются в сказках и легендах.

И, судя по всему, Грин эти сказки читал. Нужно и мне заняться изучением мифологии. Кажется, там можно найти больше ответов, чем в научных трудах.

– Что еще умеют говорящие? – спросила я эльфа.

– Мы чувствуем мир, – пожал он плечами. – Но не можем влиять на происходящее в нем. Мы лишь созерцатели. Бесполезный дар с вашей точки зрения.

– А с вашей?

– Это приятно, – сказал Грайнвилль, подумав. – И помогает в общении. Похоже на эмпатию, но иной принцип формирования ощущений. Я не улавливаю эмоций отдельного существа, но чувствую, как реагирует на него мир.

Он умолк и долго смотрел на меня, прежде чем сказать то, из-за чего просил Грина нас оставить:

– Ты заставляешь мир волноваться, Илси. Он даже из-за изменяющейся реальности так не волнуется. А еще я помню твои слова. Ты сказала, что должна его спасти. И я думаю, он этого ждет.

– И?

– Это все. Я решил, что должен тебе сказать, если ты не знаешь или забыла.

Забудешь тут. Я тяжело вздохнула… Вздрогнула и ошалело уставилась на Грайнвилля.

– Что ты сказал об изменяющейся реальности?

– Что мир реагирует на это не так остро, как на тебя.

– Но откуда? Откуда ты знаешь? Чувствуешь? Или…

– Чувствую. И «или» тоже. Наши маги заинтересовались происходящим в академии и пришли к выводу, что кто-то спровоцировал искажения.

– И вы никому не сказали?!

– Нас не спрашивали, – удивился моему негодованию эльф. – А мы не вмешиваемся в ваши дела.

– Но изменения могут отразиться и на вас тоже! Нарушен ход событий, искажения коснутся каждого!

– В какой-то мере, – согласился он. – Но наш народ не настолько связан с вашим, чтобы изменение судьбы одного из людей существенно повлияло на нашу жизнь.

– Так вы думаете, что кто-то из людей изменил свою судьбу? – спросила я, успокаиваясь и решив хотя бы информацией разжиться, раз уж помогать нам эльфы не собираются.


– Да. Один человек, одна судьба. Искажению подвергся короткий промежуток времени. От двадцати до пятидесяти лет.

– Это, по-твоему, короткий?

– По-моему, короткий, – кивнул он. – Но для человека – целая жизнь.

В следующие полчаса я окончательно убедилась, что с эльфами каши не сваришь, а если что и получится, лучше скормить это варево врагу, дабы издох в муках. Искажения они заметили, причину их определили, но человеческую магию они не изучают, запрещенную – тем более, а все, что связано с драконами, – или не наше, людей, дело, или, наоборот, наше, но эльфы об этом знать ничего не знают. Не только говорящие с миром, все они – созерцатели. Но я все же собиралась рассказать о том, что узнала, Оливеру.

О Грине за время затянувшегося, но бесполезного разговора я позабыла, а между тем доктор честно дожидался меня у ворот под начинавшим накрапывать дождиком. В компании леди Каролайн, естественно. Будучи оба телекинетиками, они развлекались, отгоняя от себя дождевые капли. Видно, решили порисоваться друг перед другом и наплели такого, что в глазах рябило: двойной контур, опора на воздух, концентрация на вертикально движущихся объектах, каждый из которых нужно зафиксировать в полете и отодвинуть на заданное расстояние…

В тот же миг, как я осознала, что вижу чужие чары, все пропало. Остался только дождь. И пустота, которую я вдруг почувствовала так остро, что пришлось закусить губу и зажмуриться с силой, чтобы не расплакаться.

– Что-то случилось, Бет?

Я выдавила улыбку и покачала головой.

Все хорошо, доктор. Как всегда.



В ректорской приемной на месте секретаря сидела незнакомая мне женщина неопределенного возраста. Не определялся он в интервале от «тридцать с хвостиком» до «столько не живут» – в зависимости от того, хотела ли обладательница миниатюрной фигурки, длинного носика и льняных буклей добавить себе годков для солидности с помощью огромного количества белил и румян или же, напротив, молодилась таким образом.

В нежно-сиреневом костюмчике, украшенном без меры рюшами, смотрелась она в строгом интерьере приемной фиалкой, неведомо как расцветшей на гранитной плите. Но только я, поздоровавшись и представившись, хотела пройти мимо нее в кабинет ректора, фиалка перевоплотилась в гибрид змеи и овчарки, обладающий к тому же некими магическими способностями, позволившими ей выстроить между мной и дверью Оливера невидимую стену, чтобы вдоволь на меня пошипеть и полаять. Высказав все, что думает о невоспитанной молодежи вообще и обо мне в частности, дама пыталась записать меня на прием к милорду Райхону «в будущий вторник и не раньше». Я отказалась. Лжефиалка немного подумала и милостиво разрешила подождать, пока она освободится, чтобы доложить о моем приходе, после чего принялась с важным видом перебирать бумажки. Скандалить не хотелось, и я собиралась дождаться, пока она наиграется во владычицу врат, но внезапно вспомнила, что являюсь штатным протоколистом специальной комиссии, о чем немедленно сообщила запудренной даме. Та враз превратилась из овчарки в курицу и закудахтала, что знать не знает ни о каких протоколистах, но, если таковые имеются, милорд ректор должен был поставить ее в известность. Раскрыла толстый блокнот и уставилась на первую страницу. По затянувшейся паузе стало понятно, что если не о протоколисте, то о некой Элизабет Аштон эту клушу точно предупреждали.

Стена исчезла, и я беспрепятственно прошла в кабинет.

Оливер работал. В прямом смысле с головой закопался в бумаги, так что от входа видна была только его макушка.

– Добрый день, Элизабет, – поздоровался он, не поднимая головы. – Простите, мне нужно еще минут десять, чтобы закончить… или двадцать… Без Джерри я совсем запутался…

– Доктор Грин говорит…

– Да, я был в лечебнице, – судя по уверенно звучащему голосу, с потрясением милорд Райхон уже справился и не позволял себе раскиснуть снова. – Он выкарабкается, не сомневаюсь. Но я к тому времени рискую сойти с ума без толкового секретаря. Видели, какое сокровище подыскал мне мистер Крафт?

Делиться впечатлениями от «сокровища» я не стала. Присела в кресле у чайного столика и задумалась о жизни, в которой все так сложно и перепутанно.

Освободился ректор через полчаса. Может, и не закончил всё, что планировал, но сгреб решительно бумаги и отодвинул на край стола. Поинтересовался, не хочу ли я кофе, а узнав, что хочу, спросил, не возьму ли я на себя труд его сварить, так как доверять эту миссию даме в приемной ему не хотелось.

Известие об осведомленности эльфов его не удивило, а мои выводы, что ту осведомленность можно только принять к сведению, были в целом одобрены. Говорить снова стало не о чем, но Оливер сказал, что назначил на сегодня совещание комиссии, и предложил переждать оставшиеся два часа у него, если у меня нет других дел.

Дел у меня не было. А к кофе нашлось печенье и раскрошившийся шербет в мятом бумажном пакете.

– Расскажите что-нибудь, – попросил ректор, устроившись в соседнем кресле. – Неважно, о чем, только не о… Как прошел день в лечебнице? Или…

– Вы когда-нибудь видели лавандовое море? – спросила я и сама не поняла, откуда взялся этот вопрос. Может, навеяло цветом наряда временной секретарши.

– Однажды. Был проездом в одной из южных провинций, и мне порекомендовали как местную достопримечательность. Красиво.

– Наш загородный дом стоит посреди такого моря, – улыбнулась я, вспоминая. – Отец сделал маме подарок к моему рождению. С тех пор там на мили вокруг ничего не растет, кроме лаванды. Папа говорит, что он самый бездарный аграрий королевства.

– Лорд Арчибальд? – уточнил Оливер так, словно заподозрил у меня наличие еще одного отца.

– Он производит впечатление сурового и жесткого человека, да?

– Не то чтобы…

– Да. Он такой. С некоторыми людьми. Не всех же одаривать лавандовыми полями?

– Не все этого и заслуживают, – согласился ректор. – Но вас он, полагаю, подарками не обделяет.

– Ага. Однажды подарил мне целую яблоню.

– Любите яблоки?

– Не очень. Но на той яблоне висели качели.

На той яблоне и на другой тоже. Человеку не так много нужно для счастья. Иногда даже двум разным людям, оказывается, нужно одно и то же. Или все-таки не настолько разным? Или не двум?

Я рассказывала еще и еще, как тогда, в палате Норвуда, не чувствуя границ между собственной памятью и воспоминаниями Элизабет, а сама думала о родителях, уже не понимая чьих, и о магии.

Осознание. Первый опыт. Первые уроки.

Дар. Талант. Способности. Не три определения одного и того же, а три составляющие.

Дар есть у каждого мага. Он определяет умение человека взаимодействовать с преобразовательной энергией потоков.