Осколки прошлого

— Идиотка! — Паула утянула ее вниз, когда раздался выстрел. Она вытянулась и обеими руками сбросила лестницу с края подоконника.

Они услышали, как металл ударился о стену дома, и лестница рухнула в гору мусора.

— Сюда, — Эндрю, скрючившись, повел их вперед по комнате. Они уже спустились на первый этаж, когда услышали, как у входа останавливаются машины. Благо можно было выйти не через дверь.

Эндрю ощупал стену. Он нашел очередную секретную кнопку, а за ней очередную секретную панель: за ней скрывалась лестница в подвал.

Именно поэтому после нескольких месяцев поиска Ник выбрал в качестве укрытия двухэтажную мастерскую. Он предупреждал, что нужно не только безопасное место, чтобы держать там Александру Мэйплкрофт, но и безопасный путь к отступлению. В районе Мишн осталось очень мало подвалов — во всяком случае тех, про которые знали местные. Уровень воды был слишком высоким, а песок слишком влажным. Тесный подвал под викторианским домом представлял собой остатки бывшего Арсенала. Солдаты прятались в подполье, когда Мишн осаждали. Ник узнал о тайных ходах, бродяжничая в детском возрасте. Тоннель из подвала вел на склад с противоположной стороны улицы.

Ник со щелчком закрыл за собой панель. У Джейн прошел холодок по коже: температура здесь была значительно ниже. Эндрю пытался отодвинуть книжный шкаф у подножия лестницы, который закрывал вход в тоннель.

Ник помог ему. Шкаф едва поддавался. Он оставлял царапины на полу, и Джейн молилась о том, чтобы агенты ФБР увидели их, только когда станет уже слишком поздно.

Паула пихнула в руку Джейн фонарик и толкнула ее в тоннель. Ник помог Эндрю с веревкой, которая должна была притянуть шкаф обратно на место. По идее, ее должен был тянуть Четвертак. Он в их группе был главным умельцем — тем человеком, который превращал наброски Ника в реально работающие механизмы.

Но теперь он был мертв.

Джейн включила фонарик до того, как вернувшийся на место шкаф погрузил их в абсолютную темноту. Ее задача заключалась в том, чтобы провести их через тоннель. Ник заставил ее пробежать через него десятки раз, иногда с работающим фонариком, иногда без. Джейн не была здесь уже три месяца, но все равно помнила каждый каменный выступ, о который можно споткнуться или насмерть удариться головой.

Как, например, Александра Мэйплкрофт.

— Хватит плестись, — зашипела на Джейн Паула, больно ударив ее в спину. — Двигайся!

Джейн напоролась на камень. О нем она помнила. Получается, все эти тренировочные забеги были бесполезны. Прилив адреналина не подделать. Чем глубже они уходили под землю, тем сильнее становилась ее клаустрофобия. Круг света был слишком узкий. Темнота давила со всех сторон. Она была готова закричать. Вода из Мишн-Крик проникала через каждую трещину и лилась им прямо под ноги. Тоннель тянулся четырнадцать метров. Ее сердце подступало к горлу. Ее снова тошнило, но она не смела останавливаться. Теперь, когда ее не согревали объятия Ника и не убаюкивало его гипнотическое влияние, один и тот же вопрос крутился в ее голове.

Какого черта они делают?

— Шевелись, — Паула снова толкнула Джейн. — Быстрее.

Джейн ускорила шаг. Она вытянула руку перед собой, потому что знала, что они должны быть близко. Наконец, фонарик выхватил из темноты деревянную стенку второго шкафа. Джейн не стала просить о помощи. Она отодвинула его ровно настолько, чтобы они все смогли протиснуться.

Они зажмурились от яркого света. В стенах были проделаны высокие окна. Джейн увидела чьи-то ноги сверху. Она взбежала вверх по лестнице — в этот момент в ней включился какой-то внутренний автопилот. Она повернула направо, потому что всегда поворачивала направо. Через тридцать метров свернула налево, потому что всегда сворачивала налево. Она толкнула дверь, пролезла через дыру в стене и нашла припаркованный фургон в похожем на пещеру хранилище, где стоял стойкий запах черного перца: в прошлой жизни это место было хранилищем для специй.

Паула бежала перед Джейн, потому что первым до фургона должен был добежать тот, кто его вел. Джейн была второй, так что она побежала к боковой двери. Ник уже направлялся к выходу из хранилища. У него был кодовый замок.

8–4–19.

Они все знали комбинацию.

Эндрю закинул металлический ящик в фургон. Он попытался забраться внутрь, но чуть не упал на спину. Джейн вцепилась в его руку, отчаянно пытаясь затащить его в машину. Ник поднял железные ворота. Побежал обратно к фургону. Джейн закрыла за ним раздвижную дверь.

Паула уже выезжала со склада. Она собрала свои темные волосы и нацепила на голову коричневую шляпу. Коричневое же пальто прикрывало ее свободное платье. Солнечный свет бил через лобовое стекло. Джейн крепко зажмурилась. Слезы текли по ее щекам. Она лежала на спине, между Ником и Эндрю. Они легли на тонкий матрас, но каждая кочка и колдобина на дороге отдавались в костях. Она выгнула шею, пытаясь выглянуть в окно. Они еще пару секунд ехали по Мишн, а потом свернули в центр города и уже здесь услышали вой сирен.

— Спокойнее, — прошептал ей Ник. Он держал Джейн за руку. Джейн держала за руку Эндрю. Она не могла вспомнить, как это произошло, но она была так счастлива снова оказаться в безопасности, между ними двумя, быть живой, что не могла перестать плакать.

Они втроем так и лежали на спинах, прижавшись друг к другу, пока Паула не сказала им, что они выехали на трассу 101.

— Чикаго в тридцати часах пути, — Пауле пришлось кричать, чтобы они слышали ее за шумом дороги, который эхом отдавался внутри фургона, словно звук бормашины у дантиста. — Мы остановимся в Айдахо-Фолс и проинформируем их, что мы на пути к безопасному месту.

Безопасное место.

Ферма совсем рядом с Чикаго с красным амбаром, коровами и лошадьми. Какое это все имело значение теперь, когда они больше никогда не будут в безопасности?

Паула продолжила:

— Поменяемся в Сакраменто, когда высадим Ника в аэропорту. Будем соблюдать скоростные режимы. Выполнять все дорожные правила. Ни в коем случае нельзя привлекать внимание. — Она повторяла инструкции Ника. Они все повторяли его инструкции, потому что он утверждал, что всегда знает, что делает, даже если все полностью выходило из-под контроля.

Это было безумие. Абсолютное безумие.

— Боже мой, это было близко, — Ник сел, вытянув руки перед собой. Он улыбнулся Джейн одной из своих озорных улыбок. В нем тоже был этот внутренний рубильник — который переключился в Лоре Жено, когда она убила Мартина, а потом себя. Джейн теперь отчетливо это видела. Все, что случилось в мастерской, теперь было для него далеко позади.

Джейн не могла смотреть на него, поэтому повернулась к Эндрю, который все еще лежал рядом с ней. Его лицо стало совсем пепельным, на щеках зигзагами засыхала кровь. Джейн не хотела даже думать, чья она была. При воспоминаниях о мастерской она видела перед глазами только смерть, кровь и пули, летящие со всех сторон, как москиты.

Эндрю закашлял в изгиб своего локтя. Джейн потянулась к нему и дотронулась до его лица. Кожа на ощупь напоминала сладкую вату.

Ник тем временем сказал:

— Ну что, теперь рады, что практиковались, да, отряд? — Его лицо тоже было заляпано кровью. Волосы лезли ему в глаза. У него был этот характерный восторженный вид, как будто все было прекрасно. — Представьте, каково было бы лезть по этой лестнице первый раз, если бы я вас перед этим не тренировал…

Джейн села. Она могла бы пойти к Нику, но легла спиной на возвышение над колесом. Может, позвонить Джасперу? Найти телефон, умолять его о помощи и просто ждать, когда ее большой брат вмешается и всех их спасет? Но как она сможет признать перед ним свою вину, сознаться, что помогла убить их отца? Как она, глядя прямо ему в глаза, сможет доказать ему, что все, что они делали до этого момента, не было результатом какой-то формы коллективного помешательства?

Секта.


— Горе? — окликнул ее Ник.

Она покачала головой, но это было адресовано не Нику. Даже Джаспер не мог теперь ее спасти. И как она сможет его поблагодарить, даже если он попытается, учитывая, что она участвовала в заговоре, целью которого было посадить его в тюрьму за мошенничество?

Ник на коленях подполз к деревянному ящику, который Четвертак прикрутил болтами к полу. Она набрал на замке код.

6–12–32.

Они все знали комбинацию.

Джейн наблюдала, как он снимает крышку. Он достал одеяло, термос с водой. Все это тоже было частью побега. Тут было вяленое мясо, небольшой холодильник, какие-то предметы первой необходимости и спрятанные под вторым дном 250 000$ наличными.

Ник налил немного воды в крышку термоса. Он нашел в кармане носовой платок и вытер лицо, затем наклонился к Эндрю и стал тереть его щеки, пока они не зарумянились.

Джейн наблюдала, как ее возлюбленный стирает с лица ее брата кровь.

Четвертака? Мэйплкрофт?

— Мы даже не знали его настоящего имени, — сказала она.

Они оба посмотрели на нее.

— Четвертака. Мы не знали его имени, не знали, где он жил, кто были его родители. А теперь он мертв. Мы видели, как он погиб, но даже не знаем, кому об этом сообщить.

— Его звали Леонард Брандт, — сказал Ник. — Детей нет. Никогда не был женат. Жил один в доме 1239 по Ван Дафф-стрит. Работал плотником в округе Марин. Разумеется, я знаю, кто он, Горе. Я знаю всех, кто участвует в этом деле, потому что я несу ответственность за их жизни. Я сделаю все, что от меня потребуется, чтобы защитить всех вас.

Джейн не могла понять, искренен он или нет. Его черты расплывались в ее глазах из-за слез.

Ник закрутил термос и сказал Эндрю:

— Как-то ты не очень хорошо выглядишь, старик.

Эндрю попытался сдержать кашель.

— Я и чувствую себя не очень хорошо.

Ник положил руки Эндрю на плечи. Эндрю схватил Ника за руки. Они выглядели, как два игрока в регби на поле.

— Слушай, — сказал Ник. — У нас сейчас непростой момент, но мы все еще в седле. Ты отдохнешь в нашем укрытии — вы с Джейн. Я постараюсь вернуться из Нью-Йорка как можно быстрее, и мы вместе будем наблюдать за тем, как рушится старый мир. Да?

Эндрю кивнул.

— Да.

Господи.

Ник похлопал Эндрю по щеке, а потом направился в другой конец фургона к Джейн, ведь теперь была ее очередь выслушивать духоподъемную речь, которая должна была вернуть ее на его сторону.

— Дорогая, — он обнял ее за талию. Его губы коснулись ее уха. — Все хорошо, любовь моя. Все будет хорошо.

Слезы Джейн еще быстрее побежали по щекам.

— Мы могли умереть. Мы все могли…

— Бедняжка, — Ник прижался губами к ее макушке. — Ты совсем не веришь мне, когда я говорю, что все будет хорошо?

Джейн раскрыла рот. Она попыталась вдохнуть побольше воздуха в сжавшиеся легкие. Она отчаянно хотела поверить ему. Она сказала себе, что сейчас важно только одно: Ник в безопасности. Эндрю в безопасности. Ребенок в безопасности. Их спасла лестница. Их спас тоннель. Их спас фургон.

Их спас Ник.

Даже когда Джейн была в Берлине, он заставлял ее продолжать тренировки. Вдалеке от всего происходящего казалось глупым ежедневно отрабатывать одни и те же движения: размахивать руками и колотить воображаемую грушу, будто она готовилась к войне. В Сан-Франциско ее больше всего заводила возможность надрать задницу Пауле, когда они устраивали спарринги. А когда Паулы не было рядом и, по правде сказать, когда рядом не было Ника, Джейн чувствовала, как все теряет свой вес — ее решимость, их план, даже сам Ник.

— Чем занимаешься, моя дорогая? — спрашивал он ее по трескучему международному телефону.

— Ничем, — врала она. — Я так сильно по тебе скучаю, что могу только хандрить и вычеркивать дни в календаре.

Джейн скучала по Нику, но не по всему. По очаровательному Нику. По любящему Нику. По Нику, который был ею доволен. А не по тому, который своими руками с извращенным удовольствием доводил все до предела.

Был один факт, который Джейн не осознавала до тех пор, пока не оказалась в уютном, безопасном и далеком Берлине: сколько она себя помнила, где-то глубоко у нее внутри всегда дремал комочек страха. Долгие годы она считала, что неврозы — это плата за успех сольного артиста, но на самом деле не они, а тяжелое присутствие в ее жизни двух мужчин заставляло ее ходить по струнке, следить за каждым словом и сдерживать эмоции. Иногда ее пугал Мартин. Иногда Ник. Своими словами. Своими угрозами. Своими действиями. И, время от времени, своими кулаками.

В Берлине, впервые на своей памяти, Джейн почувствовала, каково это — жить без страха.

Она ходила в клубы. Танцевала с худощавыми обдолбанными немецкими парнями с татуировками на руках. Она ходила на концерты, открытия выставок и подпольные политические дискуссии. Она сидела в кафе, спорила о Камю, курила «Галуаз» и рассуждала о трагедии человеческого бытия. Она как будто откуда-то очень издалека улавливала отблески того, какой должна была быть ее жизнь. Она была исполнителем мирового уровня. Она работала два десятилетия, чтобы занять это место, чтобы достигнуть этого высокого положения, и все же…

Она никогда не была ребенком. Она никогда не была подростком. Она никогда не была молодой двадцатилетней женщиной. Она никогда на самом деле не была сама по себе. Она принадлежала своему отцу, потом Печникову, потом Нику.