Осколки прошлого

— Это твоя машина на подъездной дорожке? Похожая на упаковку гигантских прокладок?

— Да, и это «Релайант».

— Сними обувь, когда будешь заходить внутрь. И хватит уже этой хрени с «Да, и…», примадонна. Здесь тебе не драмкружок.

Паула ушла, оставив ее стоять в дверях.

Энди одновременно и взволновало, и жутко напугало то, что она сумела зайти так далеко.

Вот оно. Сейчас она все узнает о своей матери.

Она кинула сумку с ноутбуком на пол. Оперлась рукой о комод в коридоре. Стеклянная миска с мелочью звякнула о мраморную столешницу. Она сняла кеды и поставила их рядом с алюминиевой битой. Мокрые носки она решила запихнуть в обувь. Энди так разнервничалась, что вспотела. Она вытерла руки о футболку и шагнула в небольшую гостиную Паулы.

У этой женщины было весьма радикальное представление о дизайне. Внутри ничего не напоминало о XIX веке, кроме нескольких деревянных панелей на стенах. Все было выкрашено в белый цвет. Белая мебель. Белые ковры. Белые двери. Белая плитка.

Энди пошла на звуки стучащего по доске ножа, доносившиеся из дальнего коридора. Она толкнула двойные двери, открыв их ровно настолько, чтобы просунуть внутрь голову. Кухня была еще белее: от столешницы до шкафчиков, от плитки до плафонов на лампах. Паула Кунде и телевизор с выключенным звуком на стене были единственными цветовыми пятнами.

— Ну заходи уже, — Паула махнула ей длинным поварским ножом. — Мне нужно дорезать овощи, пока вода не выкипела.

Энди открыла дверь до конца. Зашла на кухню. По запаху она поняла, что готовился бульон. От огромной кастрюли на плите поднимался пар.

Паула нарезала брокколи на соцветия:

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Что… — Энди поняла, что она имела в виду Капюшона. Она покачала головой, соврав таким образом только отчасти. Капюшона послал кто-то. Кто-то, кого, очевидно, знала Лора. И кого могла знать Паула Кунде.

— У него были такие странные глаза… — Голос Паулы оборвался. — Это все, что я могла сказать легавым. Они хотели, чтобы я поговорила с полицейским художником, но какой смысл?

— Я могла бы… — Эго Энди взбунтовалось. Она хотела предложить нарисовать Капюшона, но не рисовала ничего, даже просто каракулей, с первого года в Нью-Йорке.

Паула фыркнула.

— Господи, девочка. Если бы мне давали доллар каждый раз, когда ты не заканчиваешь предложение, то я уж точно не жила бы в Техасе.

— Я просто… — Энди пыталась придумать какую-то ложь, но потом задумалась, не мог ли Капюшон действительно сначала прийти сюда? Может, Энди неправильно поняла смысл разговора у Лоры в кабинете? Может, Майка послали в Остин, а Капюшона — в Белль-Айл?

Наконец она сказала Пауле:

— Если у вас есть бумага, то, может, я могла бы нарисовать его?

— Вон там, — Паула показала локтем на небольшой столик в конце кухни.

Энди открыла ящик. Она ожидала увидеть там обычный хлам — запасные ключи, фонарик, монетки, горсть старых ручек, — но там оказалось всего два предмета: заточенный карандаш и блокнот для рисования.

— Значит, искусством увлекаешься? — спросила Паула. — Это что-то семейное?

— Я… — И без взгляда на выражение лица Паулы Энди поняла, что опять это сделала.

Она открыла блокнот с кучей белых листов. Энди не стала тратить время на раздумья о том, как будет рисовать и есть ли у нее вообще талант. Не стала она и объяснять Пауле, что только ее самоуверенность позволяет ей думать, что она еще не утратила навык. Она просто надавила на бумагу острым концом карандаша и набросала лицо Капюшона, как она его помнила.

— Да-да-да, — Паула закивала прежде, чем Энди закончила. — Так этот подонок и выглядел. Особенно глаза. О человеке можно очень много понять по его глазам.

Энди поймала себя на том, что всматривается в белый левый глаз Паулы.

Та спросила:

— Откуда ты знаешь, как он выглядит?

Энди не стала отвечать на этот вопрос. Она перевернула страницу и нарисовала другого мужчину — с квадратной челюстью и в бейсболке с Алабамой.

— А что насчет этого парня? Вы его тут видели?

Паула внимательно посмотрела на рисунок.

— Нет. А что, он был вместе с тем?

— Может быть. Я не уверена. — Она судорожно замотала головой. — Я не знаю. Я ничего не знаю, на самом деле.

— Это я уже поняла.

Энди нужно было время на раздумья. Она убрала карандаш и блокнот обратно в ящик. Весь этот разговор уходил куда-то в сторону. Энди была не настолько глупа, чтобы не понимать, что ею манипулируют. Она пришла за ответами, а пока что ей только задавали вопросы.


— Ты похожа на нее, — произнесла Паула.

Энди словно насквозь прошило молнией.

Тыпохожананеетыпохожананеетыпохожанасвоюмать.

Очень медленно Энди повернулась к ней.

— Больше всего глазами, — Паула указала на свои глаза кончиком ножа. — И форма лица, как сердечко.

Энди застыла на месте. Она продолжала прокручивать слова Паулы в голове, потому что ее сердце стучало так, что она почти ничего не слышала.

Глаза… Форма лица…

— Но она никогда не была такой робкой, как ты. Может, это у тебя от отца? — поинтересовалась Паула.

Энди не знала. Она вообще ничего не знала, кроме того, что ей нужно срочно облокотиться на столешницу и напрячь ноги, чтобы не упасть.

Паула продолжала резать овощи.

— Что ты о ней знаешь?

— Что… — Энди снова осеклась. В ее животе как будто носился рой пчел. — Что она тридцать один год была моей матерью.

Паула покачала головой.

— Интересная выходит арифметика.

— Почему?

— Действительно, почему?

Стук, с которым нож ритмично ударялся о доску, отдавался у Энди в голове. Ей нужно было перестать реагировать. Ей нужно было задавать свои вопросы. Она их целый список составила, пока ехала сюда семь часов подряд, и теперь…

— Не могли бы вы…

— Еще один доллар, девочка. Не могла бы я что?

Энди было нехорошо. Она чувствовала какое-то странное онемение во всем теле уже несколько дней. Ее руки и ноги были готовы взлететь куда-то к потолку, а связь между мозгом и ртом, казалось, была утрачена безвозвратно. Но она не могла вести себя как обычно и наступать на те же грабли. Только не сейчас. Никогда она не была так близка.

— Вы можете… — Энди попробовала третий раз. — Откуда вы ее знаете? Мою мать?

— Я не стукачка.

Стукачка?

Паула оторвала взгляд от доски. Выражение ее лица невозможно было прочитать.

— Я не пытаюсь быть стервой. Хотя, должна признать, быть стервой — это то, что у меня действительно получается. — Она порубила собранный вместе пучок сельдерея и моркови. Куски получались абсолютно идентичными. Нож двигался так быстро, что возникало ощущение, будто он не двигается вообще. — Я научилась готовить на кухне в тюрьме. Там нужно работать быстро.

В тюрьме?

— Всегда хотела научиться. — Паула взяла горсть овощей и пошла к плите. Закидывая все в кастрюлю с бульоном, она сказала Энди: — Прошло больше десяти лет, прежде чем я получила эту привилегию. Только старушкам дают доступ к ножам.

Больше десяти лет?

— Я так понимаю, этого ты не нашла, когда меня гуглила? — спросила Паула.

Язык Энди словно бы прилепился к нёбу. Она была слишком шокирована, чтобы воспринимать новую информацию.

Стукачка. В тюрьме. Больше десяти лет.

Энди уже несколько дней подряд говорила себе, что Лора — преступница. Но своими ушами услышать, что ее теория подтверждается, — было словно удар под дых.

— Я плачу за то, чтобы это не выпадало в поисковиках. Это недешево, но… — Она пожала плечами и снова посмотрела на Энди. — Ты же меня гуглила, верно? Нашла мой адрес в базе по налогам на собственность. Посмотрела расписание моего курса, почитала дерьмовые отзывы студентов? — Она улыбнулась. Ей явно нравился эффект, который она производила. — А потом ты почитала про мою научную карьеру — университет Беркли, Стэнфорд, Общественный университет Коннектикута. Легко можно вычеркнуть лишнее. Да?

Энди только кивнула в ответ.

Паула принялась нарезать картошку.

— Есть женское исправительное учреждение рядом с Вест-Конн. Данбери — ты, наверное, слышала о нем из того ТВ-шоу. Раньше там можно было получить научную степень. Теперь нет. Там как-то гостила Марта Стюарт. Но это было уже после моей двадцатки.

Двадцатки?

Паула снова подняла взгляд на Энди.