Осколки легенд. Том 1

Вот только времени, потраченного на ожидание того, когда освободится путь для их пассажирского поезда, все равно очень жалко. Пока она кукует тут, на безымянных переездах и узловых станциях, в Москве невесть что происходит. И, заметим, без ее, Павлы, участия. Нет, тщеславие здесь ни при чем, но все равно несправедливо выходит – операцию по захвату группы охотников за редкостями, прибывшую из-за границы и собиравшуюся прибрать к рукам коллекцию уникальных манускриптов времен средневековья, которую представлял собой недавно обнаружившийся в Замоскворечье архив чернокнижника Гуго Флорентийского, готовила она, а поучаствовать в самом действе ей не разрешили. Да что там – запретили. Ардов, начальник отдела, так и сказал:

– Паша, не суй свой нос куда не следует. Откусят и не заметят, причем вместе с головой. И так уже наговорила – больше некуда.

Ну да, наговорила, было такое. Но несправедливо же! К тому же риск того, что редчайшие документы, которые, по сути, являлись основной целью операции, сгинут без следа, был слишком велик. Ягоде плевать на бесполезные бумажки с неразборчивым нерусским текстом, ему куда важнее произвести захват эмиссаров Запада, среди которых имеется и пара соотечественников из числа белых офицеров. В случае удачного проведения операции можно здорово поднять свой авторитет в глазах руководства. И действовал он как всегда грубо и прямолинейно.

Неделю назад к Ардову заявился порученец Ягоды и отдал ему приказ об отстранении сотрудников отдела 15-К от операции с кодовым названием «Архив». И ведь ничего не возразишь, субординация есть субординация. Хорошо еще, что ее, Павлы, в тот момент в здании не было, в руках она себя бы не удержала.

Узнать бы, как пронырливый Генрих пронюхал про планы отдела. Свои сдать не могли, это исключено, значит, информация ушла на сторону из аппарата Бокия, больше неоткуда. Завелся, выходит, у Глеба Ивановича «дятел» среди сотрудников, и это не есть хорошо.

Ну а после случилось то, что случилось. Павла, разозлившись, направилась прямиком на Лубянку, собираясь пообщаться с Менжинским, благо они были давно и близко знакомы, еще с начала двадцатых годов. Увы, Вячеслава Рудольфовича в Москве не оказалось, он отбыл на Донбасс по каким-то важным вопросам. Как видно, отголоски «шахтинского дела» давали себя знать. Менжинский чем дальше, тем хуже себя чувствовал, и, если решился на поездку, значит она была куда как важна.

Зато в коридоре Павла столкнулась с Ягодой, которому моментально высказала в лицо все, что о нем думала. Нет, до прямых оскорблений, криков или чего-то такого она не опустилась, ибо себя уважала. Но язвительности ей было не занимать всегда, равно как и умения вывести любого мужчину из себя.

Генрих тоже не отличался мирным нравом, поскольку самолюбив был до одури и настолько же мстителен. Вот потому уже на следующий вечер Бокий, курирующий дела отдела, лично заявился на Сухаревку, где Ардов как раз отчитывал Павлу как малое дитя. Глеб Иванович дослушал его не перебивая, а после добавил пару слов от себя, причем особо в выражениях не стеснялся. Это крайне удивило Павлу, которая никогда не видела Бокия столь раздраженным.

– Ты, Веретенникова, забыла, как видно, что такое здравый смысл! – Глеб Иванович бушевал настолько сильно, что отдельский домовой Аникушка, собиравшийся было узнать у высокого гостя, не подать ли ему чайку с лимончиком, забился под кресло и теперь испуганно поблескивал оттуда глазками. – Тебе напомнить, с кем ты водила дружбу? И какую историю из этого всего можно раздуть? Думаешь, про это только мне известно, а Ягоде нет?

– Вы про Яшку Блюмкина? – хмуро уточнила Павла – И что? Да, я с ним время от времени спала. Да, мы вместе работали над рядом дел. И да, его расстреляли. Это жизнь, в ней все случается. Но я, Глеб Иванович, например, и с Кагановичем тоже…

– За-мол-чи! – икнув, потребовал Бокий. – От греха! И – вон из Москвы. Анатолий Петрович, помнишь, я тебе записку присылал о топографической экспедиции? Ну от которой ни слуху, ни духу нет? Где они пропали, напомни?

– В Казахской АССР. – Ардов, поворошив бумаги на столе, взял один из листков. – Остров, остров… Вот ведь название, язык сломаешь… Барсакельмес. Туда они отплыли, а обратно не вернулись.

– Остров? – изумилась Павла. – Откуда? Там же степи.

– Я тебя удивлю, Веретенникова, но там еще и море есть, – не без сарказма произнес Бокий. – Аральским называется. И ты вскоре его увидишь!

– Уже, – не без ехидцы произнесла сотрудница отдела. – Если вы забыли, то я в Узбекистане немало времени провела, а Аральское море с ним граничит.

– Очень хорошо, – одобрил ее слова Бокий. – Тогда ты вернешься на те брега, где некогда была счастлива. Изыди, чума болотная! Брысь из столицы!

Умом Павла понимала, что и Глеб Иванович, и Ардов о ней в первую очередь пекутся. Они выводят ее из-под удара, выгадывая время. Ягода неминуемо добьется успеха в операции, после чего немедленно составит победную реляцию, в которой наверняка (пусть и без его ведома) будет фигурировать фамилия Веретенниковой, причем на законных основаниях. Бокий на такие проделки мастак, это хорошо известно. Генрих Григорьевич может быть сколько угодно мстительным, но он не дурак, и в данной ситуации не станет поднимать волну, поскольку арест участника операции, только что и успешно проведенной лично им, вызовет слишком много вопросов. К тому же Менжинский, хорошо знакомый с Павлой, раньше или позже вернется из Донбасса, и у него тоже могут возникнуть вопросы по существу дела. Поставь Ягода ее к стенке прямо сейчас – и тогда, скорее всего, ее расстрел может сойти ему с рук. Если человека, пусть даже хорошего, уже нет, разбираться в причинах его смерти не станет никто, времени на живых не хватает. Но это если прямо сейчас. А потом – вот уж нет!

Хотя ухо теперь надо держать востро, злопамятность Генриха Григорьевича хорошо известна всем, кто имеет отношение к аппарату ОГПУ.

Мимо Павлы, размышлявшей о превратностях судьбы, постукивая колесами по рельсам, двигался очередной эшелон, битком набитый молодыми ребятами, следовавшими, судя по транспаранту, закрепленному на паровозе, прямиком на ДнепроГЭС. Из открытых дверей почти каждого вагона слышалось разухабистое кряканье гармошек, уханье танцующих парней и веселое пение девчат:

«После Смольного, счастья вольного,

Развернулась рабочая грудь,

Порешили мы вместе с Сенькою

На знакомый завод заглянуть».





– «Кирпичики» поют, – вздохнул рядом с Павлой Артем Синицын, один из двух оперативников, приданных ей Ардовым для помощи в выполнении задания. Впрочем, Павла подозревала, что им было дано отдельное распоряжение насчет нее. Мол, если кое-кто надумает обратно в столицу вернуться, то держать и не пущщать. Хотя ей было совершенно непонятно, как эти два безобидных котенка смогут подобное поручение выполнить. Она их обоих одной левой схомутает и даже не запыхается. – Весело им!

– А вон там – «Наш паровоз», – поддержал его Толя Ликман. – Эх, Тема, сейчас бы все бросил – и с ними! Вот же жизнь у ребят! Они историю едут творить своими руками! Будущее!

Нельзя сказать, чтобы Павла не понимала этих мальчишек. Нет, непосредственно ее романтика больших строек не прельщала совершенно, она выбрала свой путь в новой жизни довольно давно, в морозном январе 1918 года, и сворачивать с него не собиралась. Да, она прекрасно понимала, что работа в отделе всегда и для всех заканчивается одинаково, разница если и есть, то только в том, как именно ты будешь похоронен – с почестями или без. Ну и будешь ли похоронен вообще?

Но эти двое – они совсем щенки. Синицын в отделе года не проработал, Ликман и того меньше. Они уже поняли, куда именно попали, кое-что повидали, кое-что попробовали на зуб, взяли свои первые жизни людей и нелюдей, но все равно внутри остались восторженными мальчишками, у которых безмятежное счастье сопричастности к великим делам внутри плещется.

И как раз в этот момент Павла поняла, что Ардов эту парочку ей придал с совершенно с другой целью. Эти мальчишки не кандалы на ее руках, а якорь. Хитрый начальник отдела знал, что теперь-то она, не выполнив задание, в Москву не вернется. Почему? Просто Синицын с Ликманом приказ никогда не нарушат, отправятся в Казахскую АССР, не посмотрев на то, что командир группы куда-то сбежала, и там наверняка сгинут, потому что мало что знают, а умеют и того меньше.

При таких раскладах она, конечно же, их не бросит. Да, доброты и отзывчивости в ней давно не водится, но то, что за боевого товарища надо и в огонь, и в воду лезть беспрекословно, помнит отлично.

– Все так, Толя, – подтвердила Павла, доставая из кармана пачку папирос «Наша Маруся». Ей нравилась эта марка, вот только продавалась она исключительно в Сибири и Средней Азии, в Москве ее было не сыскать. Но с тем количеством связей, что имелись у Веретенниковой, на этот счет можно было не переживать, потому время от времени ей передавали с оказией десяток-другой пачек, и в придачу копченого омуля или корзину с ароматными фруктами. Это варьировалось от того, из какого именно уголка Родины пожаловал гонец. – Но завидовать не надо. Просто у нас своя задача, не менее важная. Мы копаемся в прошлом для того, чтобы вот у этих ребят имелась возможность создавать будущее. Угощайтесь папиросами, братцы, не стесняйтесь, перекурим и пойдем в купе. Есть у меня такое предчувствие, что поезд вот-вот тронется.

И оно Павлу не не обмануло. Кстати, купе им досталось отличное, в нем только они втроем ехали. Спасибо Бокию, постарался. Собственно, на весь немаленький состав только один вагон с такими комфортными купе и имелся, остальные были еще дореволюционные, общие, с деревянными лавками на которых и сидеть не сильно удобно, и лежать тоже. Впрочем, пассажиров это не смущало, большинство из них хорошо помнило события десяти-двенадцатилетней давности, когда за счастье было вообще в вагон влезть, и в нем целыми да здоровыми до нужного места доехать.

Помимо оперативников отдела в особом вагоне путешествовали еще несколько совработников, которые практически не покидали своего купе, три краскома с женами, следовавшие к новому месту службы, и десяток свеженьких выпускников высшей пограничной школы, направлявшиеся к китайской границе, которые с самой Москвы безостановочно праздновали окончание учебы. Впрочем, никаких безобразий ребята себе не позволяли, и меру знали. Мало того, с одним из пограничников Павла оказалась знакома еще с тех времен, когда сама моталась по Средней Азии. Этот русоволосый паренек по имени Алексей входил в состав мангруппы, которая гонялась за на редкость ловким и хитрым Гурджа-беем, изрядно наследившим на территориях, недавно вошедших в состав РСФСР. Основной отряд этого воина песков разгромили регулярные части Красной Армии, но сам Гурджа-бей с десятком ближников сумел выбраться из капкана, и теперь собирался ускользнуть в Афганистан с тем, чтобы набрать новых людей, вернуться обратно и продолжить борьбу с красными шайтанами. Непосредственно басмач Павле был неинтересен, но с ним за компанию по пескам моталась некая Фархунда-кемпир, которая, по слухам, обеспечивала удачу своему спутнику, уводя его от погонь, и насылая на преследователей все беды, присущие пустыням. Попутно она с огромной охотой сцеживала кровь у попавшихся в лапы басмачей красноармейцев и просто сочувствовавших новой власти людей. Те, кому повезло уцелеть, говорили, что она заставляет ту кровь гореть, а в пламени, дескать, то и дело появляется лик шайтана!

Так и вышло, Фархунда-кемпир оказалась девоной, проще говоря, она отдала свою душу одному из злых духов пустыни в обмен на удачу и долгую жизнь. Пусть не сразу, пусть с великим трудом, но Павла тогда отобрала у нее и то и другое, причем по всем правилам – вырезала девоне язык и сердце, а голову после в костре сожгла. Бая и его людей тоже, ясное дело, перебили, живыми брать никого не стали. А какой смысл?

Победа далась дорого, от мангруппы осталось всего пять человек, в том числе и молоденький голубоглазый Алешка, что всю дорогу пытался ухаживать за красавицей-москвичкой, которую даже пули в полете огибали. Безуспешно, разумеется, но – пытался.

Прошедшие годы превратили вчерашнего юнца в широкоплечего статного мужчину, который ехал на границу принимать под командование свою первую заставу. Павла, глянув на этого красавца, даже на минуту задумалась о том, что нет ничего хуже незаконченных дел, но после выбросила это из головы. Нет, если бы не два сопляка, все время дышавшие ей в затылок, то кто знает… А так – нет. Не то чтобы Павла заботилась о своей репутации, тем более что ее испортить вообще было трудно, но в определенных рамках все же пыталась держаться. Да и вообще идеи, которые несколько лет назад продвигала в женские массы неугомонная Коллонтай, были ей не слишком близки.

Но на прощание она все же Алексея поцеловала, крепко, по-настоящему. Кто знает, что его ждет там, на китайской границе? Бог с ними, с контрабандистами, которых в тех краях без счета, это зло понятное и смертное. А вот обитатели сумерек на дальнем пограничье лютые, это без дураков. Сама Павла там не бывала, не довелось, но покойный Буров, первый начальник вновь переименованного отдела, кое-что ей рассказал и про Китай, и про Японию. Он и там и там побывал, еще при царском режиме.


Матерым воином стал Алексей, а все же проняла, как видно, его Павла до сердца, потому как он долго ей махал, высунувшись из вагона, до той поры, пока мог различить три фигурки, оставшиеся на маленькой платформе, которая даже толковой таблички с наименованием не имела. Собственно, и поезд-то остановили здесь только потому, что машинист получил еще в Москве соответствующий приказ.

Состав скрылся в жарком белом мареве, на прощание издав гудок, молодые оперативники с удивлением переглянулись, а после Толя неуверенно сказал Павле:

– А чего нас никто не встречает?

– Ты про оркестр, толпу девушек с букетами ромашек, и пионера, который тебе повяжет галстук на грудь? – осведомилась у него начальница. – Так это вряд ли, откуда здесь ромашки возьмутся? Да и пионеров небось раз-два и обчелся.

– Это нам и так ясно, – насупился Толя. – Но должны же…

– Они это уже сделали, – усмехнулась Павла. – Нас встречали два дня назад, согласно расписанию. Или ты думаешь, что местным товарищам делать больше нечего, как только на станции торчать? Тут не Москва и не Ленинград, народ большей частью обитает несознательный, многие с пережитками прошлого в голове, а уполномоченных мало. Кстати, не заметила, чтобы кто-то из вас вчера или сегодня утром оружие чистил, готовясь к прибытию на место. Непорядок, товарищи сотрудники, непорядок. Что если прямо сейчас в городок, что за станцией, банда ворвалась и его грабит?

– Да нет тут у нас никаких банд, – послышался голос за дверями, ведущими в крохотное помещение станции, прилегающее к платформе. – Давно уже. Последнюю года два назад ликвидировали. Да и ту бандой-то не назовешь. Так, дурачье молодое решило, что наша власть им не подходит.

– Все всегда именно с этого начинается, – довольно жестко произнесла Павла, окидывая взглядом крепко сбитого мужчину средних лет, подошедшего к ним. – Сперва болтовня о том, что раньше было лучше, а после дома активистов горят и совработники до места назначения не доезжают.

– Эти особо напортачить не успели, – усмехнулся мужчина. – Мы их в урочье недалеко от берега Арала загнали, и там всех из пулеметов покосили. Разрешите представиться – особый уполномоченный ОГПУ по Кызылординскому округу Иевлев. Егор, если по имени.

– Я – Веретенникова, – представилась Павла. – Вон те двое – Синицын и Ликман. Документы ваши можно глянуть?

– Конечно. – Егор достал из кармана пропыленной кожанки, которая Павле приятно напомнила начало двадцатых годов, когда она сама в такой щеголяла, зеленую книжечку.

Цвет ее Павлу не удивил, какие бланки у товарищей были, на тех удостоверения и делали. Вон тот же Ликман месяца три вообще с бумажным листком ходил. То ли бланков не было в Главном управлении, то ли еще чего… Вообще-то ходили упорные слухи о том, что совсем скоро грядут большие реорганизационные перемены, и они коснутся всего – и удостоверений, и табели о рангах, и окладов денежного содержания, и формы, и многого другого. Но слухи слухами, а на деле всякое случалось.

– Все в порядке, – глянув на фото, а после на лицо нового знакомого, отдала ему документ Павла, а после протянула и свое удостоверение, для порядка.

– Чего так задержались? – по-свойски спросил Иевлев. – Вроде поезда теперь по расписанию ходят, не как раньше.

– Страна широко шагает, какие-то поезда идут быстрее, какие-то медленнее, – туманно ответила Павла. – Но – да, время потеряно, а дело стоит. Далеко отсюда остров, о котором идет речь?

– Двести километров, – буднично ответил Егор. – С хвостиком.

– Лихо! – переглянулись Тема и Толя. – Много!

– По нашим меркам – считай рядом, – улыбнулся особый уполномоченный. – Да и не на лошадях поедем, как раньше. Нам пару автомобилей в том году выделили, один легковой, другой грузовой. На «ГАЗе» мой начальник, вас не дождавшись, в Актюбинск уехал вчера, там одного иностранного специалиста взяли за жабры, следы его к нам тянутся, а вот «Я-4» тут, никуда не делся. Ничего, мы с вами, хлопцы, в кузове поедем, а товарищ Веретенникова в кабине. Всяко лучше, чем зад о седло тереть, верно? И быстрее.

– Этих двоих еще пришлось бы учить, с какой стороны к лошади подходить надо, – достав папиросы, усмехнулась Павла. – Времени столько потеряли бы, что легче пешком дойти.

Молчали Тема и Толя, сопели, но не возражали. Да и что спорить – и тот и другой выросли в больших городах, один в Ленинграде, другой в Москве. Лошадей они, разумеется, видели, и не раз, но ездить на них не доводилось.

– А ты, товарищ Веретенникова, чую, лошадок знаешь да понимаешь. – Без особой застенчивости Егор взял папиросу из протянутой ему пачки. – Успела повоевать, поди?

– Самую малость, – подтвердила женщина и прикурила от спички, которую ей поднес особый уполномоченный. – Когда едем?

– Завтра поутру, – выдохнув дымок, глянул на небо Егор. – Если сейчас отправимся, все одно к ночи прибудем, а в темноте на воде делать нечего. Арал – он спокойный, да только никогда не знаешь, когда ему шлея под хвост попадет. Гостиницы у нас в городе нет покуда, так что переночуете в отделе, у нас там пара диванов осталась еще от старой власти. И шамовка имеется, встретим как положено. А как светать начнет, так и тронемся в путь.

– Только давай без этого. – Павла щелкнула себя пальцем по горлу. – Мы перед операцией не употребляем. После, если живы останемся, – можно. А до – нельзя. Примета плохая.

– Не первый день на свете живу, – согласился с ней Егор. – Правильная примета.

– И про остров этот, Барса… Барсу… – Толя глянул на Тему. – Бар… Ну ты понял, да? Ты нам про него расскажи.

– Да особо рассказывать нечего, – передернул плечами особый уполномоченный и щелчком отправил чинарик на железнодорожные пути. – Я вообще не понимаю, куда могли подеваться эти топографы. Там ничего толком и нет, кроме змей и сусликов. Нет, старики всякое болтали, но…

– Пошли в отдел, – недовольно поморщилась Павла. – А ты, Ликман, запомни на всю жизнь – служебные разговоры для кабинетов, а не для улицы.

– Сурово, но справедливо, – уважительно произнес Егор и уверенно перехватил вещмешок женщины, который та хотела забросить себе на плечо. – Это нет, товарищ Веретенникова. Я понесу. И не спорь, у нас тут свои традиции.

Здание местного ОГПУ находилось на узенькой улочке, в стороне от центра, если так можно назвать маленькую площадь, на которой раскинулся шумный рынок. Слева и справа от него стояли заброшенные дома, а жители если и ходили мимо, то исключительно по противоположной стороне улицы. Сразу было видно – научила здешних жителей советская власть себя уважать, правильно дело у местных товарищей поставлено.

В здании обнаружились еще трое сотрудников, которые радушно приняли московских гостей, мигом сообразив довольно шикарный даже по столичным меркам стол, а особенно по части рыбы, которой эти края славились на всю страну. Было дело, намекнули про то, что горло за встречу промочить было бы не лишним, но Павла строго повторила все сказанное ранее Егору, и вопрос снялся с повестки дня.

Вскоре речь зашла и о Барсакельмесе, том самом острове, который являлся конечной целью пути сотрудников отдела.

– Старики про него много разного говорят, – произнес Буркит, самый молодой из местных уполномоченных, смуглолицый и улыбчивый. – Мой дед рассказывал, что туда много кто ходил, но не все возвращались. Рыбы у берегов острова много, сама в руки прыгает, но место нехорошее. Вроде земля как земля – трава есть, цветы, кусты. А человеку там неуютно, будто глядит за ним кто.

– Не знаю, не знаю, – отмахнулся другой уполномоченный, белозубый Левушкин, говор которого сразу выдавал в нем уроженца Одессы. – Сам отвозил этих топографов туда, руки чуть не до костей веслами стер. Нет там ничего такого. Разве что змей многовато. Мы когда подплыли к острову, так они с камней, на которых грелись, в разные стороны расползаться начали, кто в кусты, а кто и в воду. Мама моя, никогда не видел, чтобы этих гадин столько было. Я вот думаю, что, может, экспедицию гадюки и закусали? Залезли они со своими бумажками в самое их гнездо, те и устроили им горячий прием.

– Это больше похоже на правду, чем взгляд не пойми кого, – заметил Егор. – И насчет змей – все так. Лет пять назад там хотели хозяйство ставить, сусликов разводить. Суслик зверь полезный и плодится хорошо. Так вот во многом из-за змеюк это дело и свернули. Те суслика очень уважают в качестве пищи, а людей, что им мешают до него добраться, сильно не любят.

– Дед еще рассказывал, что в самом центре острова есть озеро, – добавил Буркит. – Если на рассвете трижды окунуться в его воды, сказав заветное слово, то сможешь увидеть то, что желаешь. Хоть из прошлого, хоть из будущего. Я сам в это не верю, но некоторые туда именно за этим ездили.

– А что за заветное слово? – тут же уточнил Толя.