Осеннее преступление

— Спасибо. — Анна подвинулась и пропустила их на кухню. Клейн поставил ящик на стол, Агнес ушла к себе. Мило крутился рядом, как всегда загипнотизированный Клейном. Наконец Агнес позвала его.

Клейн беспокойно взглянул в сторону ее двери.

— Я бы хотел вам кое-что сказать. Если можно, на улице.

Анна вышла за Клейном к пикапу. В зябком вечернем воздухе чувствовался запах прелых листьев.

Только теперь Анна увидела, что “веспа” стоит на платформе, пристегнутая ремнями к кабине.

— Подождите, я помогу ее снять.

Клейн помотал головой, кивнул на ее халат и тапочки.

— Я сам. У вас одежда не та.

Клейн опустил заднюю стенку кузова и вытянул широкую доску, уперев ее в край платформы. Потом осторожно скатил “веспу” по импровизированному пандусу. С виду это было просто, но Анна услышала, как он закряхтел, и вспомнила, что Клейн гораздо старше, чем кажется.

— Ну вот. — Клейн поставил “веспу” возле дома, сдвинул кепку из той же зеленой ткани, что и дождевик, и вытер лоб. Агнес чем-то гремела на кухне. Похоже, готовила ужин.

— Так вот. — Клейн подошел ближе. Суровое лицо выглядело немного озабоченным. — Элисабет сказала: вы считаете, что человек, которого в понедельник нашли мертвым в “Glarea”, как-то связан с Симоном.

Анна медленно кивнула, ожидая продолжения. Клейн задержал дыхание, словно подыскивая нужные слова, и продолжил.

— Последние двадцать семь лет у Элисабет одно желание: возобновить дело Симона, она только этим и живет. — Клейн поправил кепку. — Не сомневаюсь, что Элисабет вам очень рада, и я вам благодарен. И все же…

Клейн замолчал и взглянул на открытую дверь.

— И все же должен предупредить вас, — тихо сказал он. — Некоторым совсем не хочется копаться в прошлом. И эти люди пойдут на все, лишь бы расследование не открыли снова.

— Сгоревший гараж? Студия Симона, спортивная машина Карла-Юхана. — Анна указала на сарай, где прятался остов автомобиля.

На лице Клейна появилось выражение человека, которого застали врасплох; на мгновение оно даже стало испуганным.

— Как… — начал было он, но взял себя в руки. Голос стал тверже. — Анна, я только хочу сказать: подумайте как следует, прежде чем действовать. — Клейн нагнулся, их лица теперь почти касались друг друга. — Элисабет Видье — самый важный для меня человек. Если ее это как-то ранит… если ее ранит что-то или кто-то.

Клейн не договорил. Он выпрямился, натянул кепку на лоб. Залез на водительское сиденье и резко тронул машину с места.



Агнес действительно занималась приготовлением ужина. Вместе они закончили с готовкой, а за столом поддерживали вежливую беседу. Разговор вскоре зашел о Симоне. Фреска и стоящая за ней история по-прежнему интересовали Агнес, и она задавала вопросы и насчет подробностей дела, и насчет его участников. Анна отвечала, как могла, стараясь не нарушить тайны следствия, но сейчас это было в принципе невозможно.

После еды Агнес сунула карту памяти из фотоаппарата в компьютер и показала снимки, которые сделала в удивительном подвале Матса.

— Это тоже рисунки Карла-Ю. — Она показала несколько небольших витрин. Лес, высокие серые стволы утопают в тумане, словно это наполовину деревья, наполовину призраки. В витрине Матс сложил каменную изгородь. Наверное, много времени потратил. Сидевшая на крупном камне гадюка с узорчатой шкуркой пожирала мышь — из пасти свисали только задние лапки и хвост. Картина, увиденная через объектив фотоаппарата, выглядела совершенной реальностью, чучело невозможно было отличить от настоящей змеи.

— Матс не говорил, что его коллекция нравилась Карлу-Юхану?

— Он сказал, что Карл-Юхан рисовал здесь, в Таборе, а Матс потом отвозил рисунки к себе. Его коллекция в подвале с середины восьмидесятых, но Карл-Юхан ее не видел. Матс говорит — он не любил мертвых животных. Жаль, что не все так думают. — Агнес коротко улыбнулась.

Анна припомнила историю Морелля о раненом олене, который забрел в Табор. Может, рассказать Агнес?

Дочь откинулась на спинку стула и бессознательным движением завела прядь волос за ухо. Этот жест так напомнил Анне Хокана, что сердце чуть не разорвалось.

— Я спросила Матса о Симоне, — продолжала Агнес. — Он сначала обрадовался, долго рассказывал о студии, о музыке. Симон играл на пяти инструментах, его все любили. Но когда речь зашла о несчастном случае, Матс загрустил и не захотел продолжать. Сказал, что вся радость из Энглаберги ушла вместе с Симоном, да так и не вернулась. Потом Матс закрылся у себя. Мне пришлось выбираться самой. Когда я уже заводила “веспу”, тетя Элисабет позвала меня на кухню, выпить кофе. Матс прав, в Энглаберге как-то мрачно, да?

— М-м.

Они немного помолчали.

— Как по-твоему, от горя правда можно ослепнуть? — спросила Агнес.

— Не знаю. Но иногда бывает, что какое-то ужасное событие запускает болезнь. Не знаю, как это с…

— Пигментным ретинитом, — подхватила Агнес. — Я погуглила. Первые симптомы — проблемы с ночным зрением. Затем исчезают цвета и резкость, сокращается периферийное зрение, а под конец видишь только узкое черно-белое поле прямо перед собой. — Агнес грустно покачала головой. — Какой ужас для человека вроде Карла-Ю, который жил красками и образами. Просто кошмар.

— Есть болезни более жестокие.

Анна не успела обдумать слова. И взорвалась очередная мина-ловушка. Агнес застыла, глаза у нее заблестели, и Анна молча отругала себя.

— Вот, ты наверняка захочешь послушать, — сказала она, чтобы разрядить атмосферу. — Запись Симона Видье.

Она взяла телефон и запустила аудиофайл, который ей прислал Фриберг. Из телефонного динамика заструился голос Симона Видье.


Агнес выпрямилась; теперь она выглядела не такой напряженной. Слушая, она наклонила голову — так же, как когда-то Хокан. Анна снова ощутила укол в сердце.

— Можешь мне отправить? — спросила Агнес. — Я хочу послушать у себя.





Глава 42

Осень 2017 года




Когда Агнес заводила “веспу”, Анна решила поспать еще полчасика. О том, что сегодня Морелля торжественно провожают в отставку, она вспомнила в последнюю минуту. Анна наскоро погладила форменную рубашку и поехала в участок. У себя в кабинете она достала из портфеля дело Симона Видье и снова принялась читать, отмечая последовательность событий.

В три часа Бруно и Алекс прибывают на каменоломню на машине Алекса.

Через полчаса приезжает на велосипеде Симон, а еще через час появляются Мари и Карина, тоже на машине.

Обе машины припаркованы возле шлагбаума, от которого, как известно Анне, до каменоломни меньше километра. Симон мог ехать на велосипеде и дальше.

В семь часов они развели костер, а в начале девятого появились на мотоцикле Джо и Таня. Очевидно, они проехали за шлагбаум.

Незадолго до полуночи (по словам Бруно, без двадцати двенадцать, а по словам Мари — без десяти двенадцать) Таня и Джо покидают каменоломню. Начинается сильный дождь.

В 01.36 Джо Рюландера арестовывают на заправке возле Рефтинге. Они с Таней провели там чуть меньше четверти часа. Согласно отчету о вскрытии, Симон Видье умер где-то между часом и двумя ночи.

К пяти часам утра дождь прекращается. Мари Сорди выходит из палатки, которую делит с Кариной Педерсен, и обнаруживает Симона в воде.

Убедившись, что Симон мертв, Бруно Сорди на машине Мари едет вызывать полицию и скорую помощь. Энглаберга недалеко, но Бруно почему-то отправляется в магазин в Мёркабю.

Первый полицейский патруль прибывает на место в 05.54. Вскоре после полиции приезжают скорая помощь и пожарная бригада.

Анна прошлась по хронологии пару раз, но пробелов не обнаружила. Могло показаться странным, что Бруно отправился поднимать тревогу в Мёркабю, а не в Энглабергу, но тому есть объяснение. Вряд ли Бруно хотел оказаться тем, кто сообщит Карлу-Юхану и Элисабет Видье о смерти их сына.

Анна дождалась обеденного перерыва и снова тайком спустилась в архив. Ей потребовалось всего несколько минут, чтобы найти сообщение о пожаре в Энглаберге, вынуть его из папки и вернуться к себе. Все расследование уместилось на двух страницах формата А4. Сначала шел отчет, составленный полицейским, чьего имени Анна не знала.

Патрульная машина номер 3485 приняла вызов о пожаре в гараже в усадьбе Энглаберга в 02.23 30 августа. На месте происшествия обнаружены владельцы усадьбы Элисабет и Карл-Юхан Видье, а также управляющий Брур Клейн. Клейн, который живет поблизости, рассказал, что увидел пламя из своего окна. Он вызвал пожарных, после чего бросился в усадьбу, чтобы попытаться справиться с огнем самостоятельно.

По прибытии патрульной машины гараж уже полностью сгорел, и пожарные сосредоточили свои усилия на спасении расположенных поблизости конюшен. Не считая незначительных ожогов на руках (следствие попыток самостоятельного тушения), Клейн не пострадал. Человеческих жертв нет, поскольку в строении никого не было.



Дальше в деле шел короткий меморандум, составленный Хенри Мореллем.

В ходе беседы с владельцами усадьбы выяснилось, что на верхнем этаже гаража была музыкальная студия, чем объясняется непрофессиональное устройство электрического хозяйства. По словам начальника пожарной охраны Эйнарсона, пожар наверху произошел, по всей вероятности, из-за короткого замыкания. Огонь усилился благодаря использованным в студии изоляционным материалам. В конце концов огонь добрался до горючих жидкостей, хранящихся на первом этаже гаража, вследствие чего воспламенился топливный бак стоявшей там машины, и пожар разгорелся в полную силу.



Анна положила оба листа в папку с делом Симона. На семью Видье с промежутком в какие-нибудь сутки обрушились смерть и пожар. Два трагических происшествия, между которыми прошло двадцать четыре часа, были описаны как несчастные случаи. И в обоих активно участвовал Хенри Морелль.



Чествование Морелля в столовом зале муниципалитета оказалось вполне предсказуемым. Вокруг картонных тарелочек с пирожными и пластиковых стаканчиков с дешевой кавой собрались все коллеги из полицейского участка, а также сотрудники муниципалитета и кое-кто из местных предпринимателей. Играл местный духовой квартет, настроение было приподнятым. Пахло актовым залом, кофе и пятницей.

Анна поздоровалась в Эвой-Бритт, потом с Фаббе Сорди; оба дружески кивнули в ответ, но ни та, ни другой не подошли поговорить, что Анна связала с инцидентом в парке. Бруно тоже был здесь, но, кажется, избегал ее. Алекса Морелля вообще не было видно, отчего Анна одновременно ощутила облегчение и разочарование.

Первой слово взяла Мари Сорди. Она сообщила, что знает Хенри Морелля с детства. Рассказала, как они с Алексом, Бруно и Кариной проводили время у Мореллей в подвальной комнате отдыха. О Симоне она не упомянула. Заканчивая свою речь, Мари с дрожью в голосе назвала Морелля “дядей Хенри”; по ее мнению, он более чем заслужил наконец отдохнуть. Закончила Мари тем, что крепко обняла Морелля.

Следующим место оратора занял отец Мари. Бенгт Андерсон долго говорил о своем сотрудничестве с Мореллем и о том, как они вместе вели Неданос через годы лишений в золотой век, который уже не за горами. Затем Бенгт и Мари вручили Мореллю ожидаемый именной почетный лист с гербом муниципалитета. Затем — нечто менее ожидаемое: большую коробку, на которую, по словам обоих ораторов, собирали всем поселком. Подарком оказался робот-газонокосилка, при виде которого Хенри просиял, как ребенок на Рождество.

— Не очень-то вписывается в политику коммуны касательно подарков, — прошептал Анне Йенс Фриберг. — Но подарок заслуженный, вопросов нет, — прибавил он, вроде бы без иронии.

Следом выступал полицеймейстер, серьезный низенький человек, с которым Анна познакомилась только на рабочем собеседовании. Перед началом церемонии они успели обменяться парой слов, но Анна знала о своем начальнике лишь одно: как человек он соответствует общему мнению о себе — скучный бюрократ. Юрист, без полицейского опыта, но мастер составлять бюджеты, за что его ценят в администрации. Полицеймейстер, подобно большинству ненастоящих полицейских, питал слабость к форме. Ботинки его блестели, мундир казался ушитым в талии. Пуговицы и погоны сияли. Наверняка чистит их, как и кокарду на фуражке — которую упорно носит под мышкой, как американский морской пехотинец — несколько раз в месяц.

Полицеймейстер скрипуче восхвалял Морелля за его усилия и доверие, которое тот завоевал в обществе. Он также воздал должное курсам, которые Морелль вел все эти годы и которые повысили компетенцию не только самого полицеймейстера, но и многих других.

Последней Морелля чествовала губернатор, хорошо одетая женщина под шестьдесят. Она быстро определила, что нужно публике, и произнесла образцово короткую речь. Похвалила Морелля, передала эстафету Эве-Бритт — ведь теперь Морелль целыми днями будет дома — и в заключение выразила надежду, что полицейские, подобные Хенри Мореллю — не вымирающий вид и что ему на смену придет человек той же породы. Потом она вовлекла присутствующих в то, что она назвала сконским “ура!” — это означало, что “ура!” следует прокричать не четыре, а три раза. Последним выступал сам Морелль. Он явно был тронут, благодарил за подарки и пожелания счастья, после чего воздал хвалу сначала своим соратникам, потом — жене. В конце он неожиданно повернулся к Анне, пожелал ей удачи и благополучия и провозгласил тост.

— За тебя, Анна. Надеюсь, тебе будет хорошо здесь, в Неданосе, среди нас.

Голос Хенри был бодрым, глаза веселыми. Но взгляд показался Анне жестким.