Орден Сумрачной Вуали

– Джерри вроде не любит разбойничать? – двинул бровью артефактор.

Я развела руками.

– Тилвас, я все-таки воровка. И да. Изумруды – это красиво. А дилижанс – удобно. Двигай в кусты, и впрямь. Мы с Мокки будем сбрасывать стресс.

– Я бы мог подсказать вам способ поинтереснее, но никто же не спрашивает, – фыркнул артефактор, покорно спускаясь в овраг.

Вскоре у нас снова был дилижанс и несколько приятных мешочков с драгоценными камнями. Торговцев и кучера мы оставили на обочине, мило предложив им продолжить традицию и захватить уже следующую карету. Я не уверена, что они вдохновились, но возражать Мокки Бакоа благоразумно не стали.





* * *


И вот мы в Дабаторе.

Дабатор!

Небольшая плавучая деревушка, круглогодично пахнущая солью и водорослями. Древесно-скрипящий, бутылочно-зеленый камешек в мозаике острова Рэй-Шнарр. Очень, очень снобское место.

Бедное и снобское. Так бывает.

В Дабаторе нет лошадей и кебов, потому что там и земли нет: дома плавают прямо в море, соединенные деревянными настилами, и все это добро держится на огромных цепях и якорях, уходящих к морскому дну.

Чтобы попасть в деревню, ты должен пройти пешком почти милю по деревянному пирсу, тянущемуся от вулканического пляжа Забытой Слезы. И не дай небо тебе выйти в шторм: если тебя смоет волна, никто не нырнет на помощь. Никого рядом просто не будет: в Дабаторе в шторм крепко запирают ставни и жгут витые голубые свечи в честь даллофи – характерного рёхха – покровителя морских пучин.

С берега тоже никто не поможет: он пустынен и дик. Только чайки визгливо кричат на море, а море, рыча, иногда накидывается на них острым гребнем – и белые перья взмывают ввысь.

У входа на пирс стоит покосившаяся будка привратника – мрачного шэрхена с такими длинными волосами, что заплетенные косы доходят ему до пят.

Сейчас этот шэрхен взял с нас плату за вход (отнюдь не гуманную, изумруды оказались очень кстати), перебросился с нами с Тилвасом несколькими вежливыми словами и совсем не восхитился, узнав, что Мокки – блёсен.

– Блёсны… – сплюнул он.

Бакоа в ответ настолько крепко, до хруста, пожал ему руку на прощание, что лицо привратника побледнело, а кадык испуганно дернулся туда-сюда.

Мы пошли по пирсу. Небо было серым и низким. Накрапывал дождь, и выглядело все вокруг так, будто у нас октябрь, а не сезон цветения.

– Предлагаю для начала найти ночлег, – сказал Тилвас, оценивая мутно-зеленую воду, булькающую под пирсом.

Мы согласились с этим планом.





24

Ночные разговоры




Invenias hominem cum quo potes intueri mare et es felicem.

«Найди человека, с кем можешь смотреть на море, и будь счастлив».





Всю ночь бушевал шторм. Нам пришлось разделиться, потому что ни один житель деревни не хотел принимать сразу трех чужаков, а такого понятия, как гостиница, в Дабаторе не существовало. С буквой «г» тут вообще было туго: «грохот», «гадалки» да «гонги», а «гостиницы» нет.

Меня приютила женщина с кожей морщинистой и темной, как кора корабельной сосны. Она была заклинательницей жемчужин: каждое утро на рассвете садилась в лодку и пела, пела розовой кромке зари так, что ее голос отражался от воды и взмывал в небеса. А в море этот голос преображался, спускаясь в темные впадины, песчано-бархатные ущелья, и заставлял моллюсков приплясывать в своих раковинах, быстрее создавая жемчуг.

Я помогла колдунье приготовить ужин, а потом долго слушала ее рассказы. Ее звали Интиш Фаушах, что в переводе с древнего островного наречия значит «ракушка» и «тростниковая дудочка». Это имя госпоже Фаушах дали по старой традиции, до сих пор распространенной на некоторых островах архипелага. Обычай заключается в том, что перед младенцем выкладывают ряд мелких предметов, и те два, которые он возьмет, станут его именем и, возможно, судьбой…

– Нет, – сказала Интиш в какой-то момент. – Конечно, я не хотела провести в Дабаторе всю свою жизнь: я грезила о путешествиях, богатстве, приключениях… Но день шел за днем, я каждый раз выбирала остаться здесь, откладывая переезд на завтра, и теперь мне кажется, что быть тут – далеко не худшая судьба. Рассветное солнце целует мои плечи, море поет со мной в унисон, а жемчужины, созданные в ритме моих мелодий, поблескивают на прилавках многих стран.

Мне казалось, она лжет: упущенные возможности тяжким грузом лежали на ее сердце, и, как бы она ни пыталась их игнорировать, они омрачали ее мысли и чувства. Но я лишь улыбнулась старухе в ответ.


Потом она легла спать в просоленный гамак, зацепленный посреди комнаты за потолочную балку. Мне предназначался матрас, который хозяйка вытащила из шкафа. Я легла на него, укрылась льняным отрезом ткани, но долго не могла уснуть.

Хижина раскачивалась из-за бури, весь Дабатор ходил ходуном под давлением моря. В окно было видно, как подвесной фонарь на столбе – пучеглазая железная рыба со светящимися глазами – летает туда-сюда булавой, и неуемные мотыльки жадной стайкой следуют за его движением. А дальше – волны. Свинцовые темные волны, пахнущие песком и холодом, сметают пристани, иногда врезаются в стены хижин, скатывают плохо прибитые бочки – утром рыбаки отправятся их искать…

Под тихий храп хозяйки я ворочалась с боку на бок, но сон не шел, и я наконец сдалась: пошла на улицу. Дабатор спал, не горело ни одного окошка – только редкие уличные фонари. Лодки стучали бортами о деревянные настилы, у главной пристани этот перестук был совсем ритмичный – будто пляшущие мертвецы гремели костями.

Я направилась туда: села на почтительном расстоянии от воды и залюбовалась луной и ее мерцающей сизой дорожкой, всё рвущейся под натиском черных волн. Из хижины я прихватила деревянный термос и теперь, сняв с него крышку, наслаждалась запахом крепкого чая с едва заметным молочным оттенком.

– Не спится? – вдруг раздался голос у меня за спиной.

Ну конечно, и ты здесь, пэйярту.

– Талвани, будь добр – не подкрадывайся, а? – неспешно сделав глоток, попросила я.

Аристократ бесшумно опустился на доски рядом со мной.

– Я и не подкрадывался. Я всегда так хожу, а тут еще и волны глушат. Но ладно, если это принципиальный момент, в следующий раз я буду кричать тебе издалека. Что-нибудь вроде: «Госпожа Джеремия Барк, предупреждаю: я стою в двадцати метрах у тебя за спиной и готов пойти на сближение…» Пусть все в Дабаторе знают, да? – подмигнул он, сбросив с глаз каштановую челку.

– Что ты чокнутый? Пусть, – хмыкнула я и примирительно протянула ему термос. Талвани подозрительно принюхался, потом с удовольствием попробовал темное варево.

– Нет. Пусть знают, что я готов пойти на сближение.

Последовала пауза, заполненная лишь моей вскинутой бровью.

– Давай дружить, Джеремия, – пояснил аристократ.

– Хм… Но мы же и так дружим.

Теперь уже Талвани с интересом наклонил голову, ожидая объяснений.

– Мы сотрудничаем, – я пожала плечами. – Вытаскиваем друг друга из передряг. Я знаю главную задницу, случившуюся в твоей жизни. Ты знаешь про Зайверино. У нас похожее университетское прошлое, и, если я заговорю цитатами из Овредия, ты меня поймешь. Наверняка у нас немало общих знакомых – но узнать это иначе, как перечислять имена всех-всех-всех, не представляется возможным, а мне лень. Мы вместе танцевали, путешествовали, делили ужин и даже пару раз целовались – хотя это вряд ли относится к дружбе.

– Это было каким-то недоразумением, а не поцелуями, и я… – ввернул Талвани и явно не закончил на этом, но я перебила, «утешив»:

– Ты слишком самокритичен. Продолжая тему: у нас общий враг, а это, без сомнения, сближающий фактор. А сейчас мы вдвоем сидим под луной в одной из самых обворожительных деревень западного побережья и, если не отползем на пару метров назад прямо сейчас, то нас смоет вон та волна…

Мы отползли. Волна разочарованно разбилась о пристань: будто головой о стену покаянно – «Эх, не удался маневр!»

– Хм. Должен сказать, в твоем пересказе наши отношения звучат внушительно, – усмехнулся Тилвас. – Мне кажется, я вообще впервые слышу от тебя столь долгую речь.

– Настроение такое. Дурное. Не хочу оставаться со своими мыслями наедине, вот и сбегаю в монологи.

– Что случилось?

Я поморщилась и подлила нам еще чаю. Молочный аромат не мог перебить запахи морской соли и пепла, разлитые в воздухе, но придавал обстановке приятный колорит уютной беседки у подножия цветущих гор.

– Все чаще жалею, что я не книжная героиня, – буркнула я.

– Оу. Вот как.

– Я имею в виду: у них в анамнезе обычно тоже есть беда. Что-нибудь поистине дерьмовое, что заставляет волосы вставать дыбом, а читателей – покрываться сладостными мурашками. Но в комплекте с бедой всегда идет цель: вернуть все на круги своя, например. Возродить утраченный золотой век, только сделать его еще лучше, потому что в прошлом скорее всего были свои червячки. А вот будущее однозначно окажется великолепным. Эта цель героини, она… Имманентна. Предопределена. Ее нельзя оторвать от персонажа, никак. Вектор выбран заранее: убить чудовище, выйти замуж за короля, вступить в свои права в том или ином смысле, но… В жизни-то все не так, Талвани. Среди нас очень мало людей с назначенными заранее судьбами, никакие деревенские ритуалы не могут этого изменить. Большинство из нас либо живет без цели, либо придумывает эту цель себе самостоятельно, как умеет, и божественного размаха в этом процессе хватает не многим. Я завидую им, гурх раздери. Этим несуществующим сироткам-избранным, лучшим ассасинкам придуманных миров, всего добившимся уже к семнадцати годам, невероятным главам магических орденов, подпавшим под проклятия принцессам… Им не надо ломать голову над сюжетом, он у них есть по праву рождения. Остается либо согласиться, либо резко воспротивиться – и то и другое дает красивую «арку», не так ли?

– А тебе демиурги, значит, не подкинули готовый шаблон.

– Именно. Зажмотили, твари. Все сама, все сама… Постигать созидание – шутка ли? И ведь постигать не на ерунде какой-то, а сразу на собственной жизни, такой единственной и неповторимой. Лениться нельзя, если хочешь красивую историю. Нельзя «забить». Пустить на самотек. Мне иногда кажется – очень самоуверенное утверждение, заранее прошу прощения, – что мне всё вокруг не по размеру. Что Зайверино – я сейчас страшную вещь скажу – настолько ярче остальных событий моей жизни, что я не представляю, какую цель поставить впереди и кем стать, чтобы оно оказалось лишь шагом к будущему величию. Зачем я здесь, в этом мире? В чем смысл моей жизни? Чего я должна достигнуть? Есть ли у меня путь вверх – или я просто серая филистерка, бездарная фигурка, даже не пешка, а так – пыль в углу доски мироздания? Извне ответов ждать не приходится, а придумывать сюжет самой… Знаешь, не настолько я доверяю себе и своему драматургическому таланту, чтобы создать гениальный сценарий, да такой, в котором не будет этого сраного сладкого-горького конца в стиле наших драматургов. Я хочу великолепный сюжет, в котором при этом все будет хорошо, Тилвас, все хорошо… Но не знаю, как его себе придумать, – я помолчала. – Как у тебя с философией, а, Талвани?

– Да тоже не очень, три балла было, – он задумчиво отмахнулся. – Вообще, я так понимаю, Джерри, ты рассчитываешь на успех в нашей борьбе, раз уже страдаешь из-за недостаточности целей в будущем.

– Что-то вроде того.

– Ну, я тебя понимаю. Но мне всегда казалось, что путь открывается постепенно. И формируется тоже. Сейчас мы поставили целью вот тот горный пик – так давай доберемся до него по возможности живыми, а там наметим следующую амбициозную задачу. Довольно сложно придумать весь сюжет своей жизни разом: мы же растем и меняемся, прах побери. Все меняется. Логично, что ты не можешь сам себе сразу придумать великую кульминацию.

– То есть ты тоже не знаешь, в чем главная цель твоей разнесчастной жизни.

– Конечно, не знаю. И пэйярту не знает. Вообще никто не знает, зуб даю. И в этом есть не только ужас, но и… как думаешь, что?

Я посмотрела на море, уходящее далеко вперед.

– Свобода, – сказала я.

– Да. Свобода, – подтвердил Талвани. И тотчас улыбнулся: – Пугающие банальщины мы изрекаем, воровка.

– Обстановка способствует.

Тилвас кивнул. Потом задумчиво добавил: