Орден Сумрачной Вуали
Часть 36 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но Мокки внезапно воспротивился этому:
– Нет. Никаких денег.
– Да ладно? – хмыкнул Тилвас, глядя на Бакоа сверху вниз. – В тебе что-то сломалось, что ли? Деньги, деньги – прием, прием. Просто хочу напомнить, что это – те самые круглые золотые штуки, которые ты так любишь.
– Еще сильнее я люблю свободу, – ядовито отозвался Мокки. – Я смирился с тем, что ты накачиваешь Джерри непонятной травой, убирая Якобы Магическую Связь, но ты полный придурок, аристократишка, если… Хотя нет, погоди, – вдруг перебил сам себя вор. – Полный придурок ты в любом случае, это не обсуждается. Но деньги в банке ты снимать не будешь. Потому что для знающих людей это – куда более четкий след, чем какая-то потусторонняя гадость, давшая тебе, кобелю, повод раздеть Коготочка!
Последние слова Мокки неожиданно для всех почти проорал, что было совсем не в его характере. Мы с Тилвасом аж с шага сбились. Бакоа и сам встал как вкопанный посреди улицы, кажется, слегка ошарашенный собственной вспышкой.
Я почувствовала, как мое лицо непроизвольно каменеет, не понимая, как тут реагировать, а сердце замирает, будто прислушиваясь: что там происходит снаружи? Мне доложите, будьте добры.
– Он тебя Коготочком зовет, серьезно? – после паузы Талвани повернулся ко мне с неподражаемым и неподдельным выражением ужаса на лице.
Впрочем, за этим ужасом скрывалось что-то вроде восторга.
– Обычно не зовет, – я странно посмотрела на Мокки.
Он все еще стоял как оглушенный, и его уши медленно краснели. «Какого гурха с тобой творится, Мокки?» – подумала я.
Тилвас никак не мог угомониться:
– Значит, сегодня есть особенный повод, а, Джеремия?
– Спроси у него сам.
– Эй! Очень странно, что два таких образованных сноба, как вы, не в курсе, что в третьем лице говорить о присутствующем – дурной тон, – рявкнул наконец-то пришедший в себя Бакоа. – Встретимся в пять у фонтана на ратушной площади. Деньги я добуду. Дернешься к банку, артефактор, – я тебя зарежу. Не смей доставать нам денег!
И Бакоа, утопив руки в глубоких карманах шаровар, бесшумно и мгновенно скрылся в узком, почти незаметном переулке.
Мы с Тилвасом переглянулись. Конкретно так, надолго переглянулись.
Уж не знаю, что там происходило за серыми зерцалами артефактора, за которыми предполагалось наличие то ли одного, то ли аж двух мозгов – человеческого и лисьего, – но у меня все пресловутое душевное «спокойствие океана» обрушилось в бездонную впадину, вызвав и цунами, и торнадо, и банальный шторм.
– Он ревнует, – наконец вслух сделал вывод артефактор, растягивая губы в маниакально-торжествующей улыбке. – Джеремия, мать твою, Барк! Твой социопатичный приятель только что явил нам образец чистейшей, прекраснейшей, я бы сказал – хрестоматийной ревности! Боги-хранители, да это было великолепно!
– Это было странно, – нахмурилась я. – Пять лет до этого Мокки было по барабану, а в последние дни… Нет. Возможно, это все-таки не ревность.
– Да точно ревность! Просто теперь у него есть достойный соперник – я, вот он и прозрел! Это ж надо! Прям как по нотам! И главное: он ведь сам понял, что мы поняли, что он сморозил что-то, что не планировал. Что его в секунду, мгновенно выдало! Ты вообще оценила, с какой скоростью его сдуло?
Тилвас чуть ли не в ладоши хлопал. Он был взбудоражен, а взбудораженный Тилвас – это очень красиво. Блестящие глаза, раскрасневшиеся губы и щеки, энергетика, расходящаяся от артефактора волнами, хоть подключайся напрямую к его унни, если хочешь поколдовать. Он был похож на алый цветок, на ветер в листве, на звон колокольчиков посреди карнавала. Я поймала себя на том, что не могу оторвать от Талвани взгляд, что мне хочется дотронуться до него, почувствовать гладкость его кожи… Я тотчас мысленно залепила себе оплеуху.
Что же касается Мокки Бакоа…
– Я бы на твоем месте не веселилась, Тилвас. – Мои брови сошлись на переносице. – Ты знаешь, что Мокки делает, когда он недоволен?
– Дай подумать. Вредительствует?
Откуда-то с соседней улицы донесся дикий вопль. Тилвас поперхнулся своей улыбочкой. У меня тоже вытянулось лицо.
– Не факт, что это Мокки, – спокойно, но отнюдь не уверенно прокомментировала я. – Тут много других бандитов. Но в общем и целом недовольный Бакоа – это либо очень эффективно, либо очень опрометчиво.
– Если ты хотела меня напугать, то увы: мне нравится и тот и тот вариант, если честно, – признался артефактор.
– Мне тоже, – после некоторых раздумий сказала я. – Судя по всему, я сейчас неправильно выразилась.
– Пожалуй. Я все еще полагаю, как и в первый день знакомства, что твой угловатый друг экстремально опасен. И тем приятнее было сейчас увидеть, что он умеет… ну… смущаться? В своей неподражаемой манере, конечно, – Тилвас был таким довольным, что мне невыносимо захотелось залепить ему в лицо тортом или чем-нибудь еще, просто чтобы посмотреть, как наиболее эпично можно стереть такое выражение с его физиономии. – Повторять не будем, наверное. Ну, в плане, специально его провоцировать не будем.
– Не будем, – решительно согласилась я.
– Хотя я не до конца уверен, что это все-таки ревность. Может, просто он взбесился от того, что в доме случилось что-то интересное, пока он отсутствовал.
– Ты же сам сказал: точно ревность, чистейший образец?
– Джеремия, это может тебя шокировать, но иногда даже я ошибаюсь.
– Да ревновал он, эй.
– Не факт.
– Тилвас. Он ревновал.
– Блин, я слишком тебя обнадежил. Джерри. Ты же сама знаешь: у господина Бакоа – эмоциональное расстройство личности, да еще и россыпь нарциссических черт. Может, он какую-нибудь таблетку забыл с утра выпить, вот и дернулся не вовремя. Если бы он был в состоянии ревновать, вероятно, ты бы видела подобные вещи и раньше – вы же давно знакомы. Ну или еще увидишь в нашей поездке. Один раз – это просто случайное совпадение. Оно не говорит ни о чем: ни в ту, ни в другую сторону. Я имею в виду… Маловато для выводов. Я не хочу давать тебе ложные надежды за счет такой ерунды.
– Тилвас, а Тилвас, – нехорошо прищурилась я, хватая его за воротник рубашки и подтягивая поближе, чтобы он не посмел отвернуться, спрятав лицо. – Ты меня совсем за идиотку держишь?
– Что? Я? Почему?!
Сама невинность.
– Потому что сейчас ты провоцируешь меня.
– Небо голубое, да на что, Джерри?
– На то, чтобы повторить. Повторно сделать что-то, что вызовет ревность Мокки. Или не вызовет. Ты прямо сейчас разводишь меня на что-нибудь… Что-нибудь эдакое.
– Как ты можешь говорить такое, Джеремия! – ахнул Талвани.
Я видела уголок улыбки, старательно припрятанной у него на губах. Я цепко щурилась. Я ждала признания и одновременно наблюдала за собой: мои руки радовались, сжимая ворот Талвани, мое сердце обливалось терпкой горячей кровью, а моя внутренняя Суровая Джерри одновременно хлестала меня по щекам, приговаривая: «Что за беспредел! Фу, фу! А ну отошла!»
Лицо мое было строгим и непроницаемым.
Тилвас меж тем оскорбленно поцокал языком, легко оторвал мои руки от своей рубашки и, пылая праведным гневом, сокрушенно повторил:
– Как ты можешь говорить такое!
После чего подмигнул и ускользнул куда-то в рабочие переулочки Бал-Варала.
Я долго еще смотрела на свои ладони.
* * *
Ночь давно опустилась на городок Бал-Варал. Тучи набили небо до самого горизонта, как перезревшие сливы – бутылку вина, и ледяной ветер, шастающий между домами, пьянил головы и склонял ко сну.
Я сидела за угловым столиком в таверне «Веселый висельник» и с карандашом дочитывала украденную книгу. Вокруг меня на грубом деревянном столе полукругом стояли пустые кружки из-под самых разных напитков: в своем вынужденном читательском запое я перепробовала чуть ли не все меню. Подавальщик уже трижды менял свечи на столе – в такой глуши не было маг-светильников, и я иногда задумчиво скребла ногтем лужицы подтаявшего воска.
Рядом дремали Тилвас и Мокки. Тилвас спал, безалаберно распластавшись по всей скамье, расслабленно откинув затылок на стену, и прядка растрепанных каштановых волос упала ему на глаза так, что мне очень хотелось ее поправить.
Мокки, наоборот, бахнулся лбом на сложенные на столе руки. Иногда он вздрагивал во сне и один раз так дернул ногой, что коленкой врезался в мое колено. И замер. Теперь я угрюмо не шевелила этой ногой, хотя она уже прилично затекла.
Бакоа, как и обещал, раздобыл нам денег – и похоже, сделал это достаточно незаметно, раз нам не пришлось незамедлительно бежать из города, хотя сумма оказалась внушительной. Тилвас весь день бился над формулой переселения, и судя по вороху разорванных бумаг, высящихся перед ним, ничего у него не получалось.
Но артефактор не унывал. Я начинала думать, что он на это в принципе не способен. Хотя его рассказ в Лайстовице полнился глухой скорбью, и то, как Тилвас говорил о своей истории и своих ощущениях, звучало далеко не оптимистично.
«Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза – но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. Этот шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда».
Я вздохнула.
Других посетителей в таверне в этот поздний час не было. Нам бы тоже уже стоило разойтись по комнатам, но я слишком увлеклась чтением и не заметила наступления темноты, Талвани, видимо, так же сильно погрузился в работу, пока не отрубился, а Мокки…
Мокки вообще был как на иголках: лихорадочное остервенение сквозило в каждом его жесте, и мне все сильнее казалось, что добром это не кончится. Ревность виновата или нет, но у темпераментного папочки воров наступала беспокойная фаза его психического (не)благополучия. Насколько я его знаю, в ближайшие дни он станет совершенно бесчувственным и агрессивным, будет мыть руки по пятьдесят раз и педантично соблюдать симметрию в предметах, а если кто-то случайно толкнет его – вполне сможет сломать неосторожному человеку руку и расхохотаться. В гильдии в такие периоды все ходят по струнке и работают впятеро усерднее, за неделю-две делая чуть ли не годовую выручку. Но братьев и сестер Полуночи под рукой нет, так что отдуваться придется нам с Талвани.
Подумав над этим еще немного, я все-таки убрала свое колено от колена Бакоа.
Я дочитала последние абзацы книги: «И хранительница Дану, протянув мне руку на прощание, сказала, что никогда еще у нее не было такого настойчивого спутника, как я, и она счастлива, что теперь я решил написать книгу о наших путешествиях, пусть даже это значит, что я больше не буду сопровождать ее.
Глубоко вздохнув и счастливо улыбнувшись – ибо ей нужно было преподать мне урок смелости перед лицом выбранного решения, – она ушла, не оборачиваясь и вскинув две руки в кулаках над головой. ”Свобода!” – крикнула Дану, и голос ее был полон ужаса перед грядущим одиночеством. Но я знал – я должен написать эту книгу и донести будущим поколениям всю мудрость моей богини. Так что я крикнул: ”Благость!” – заставив богиню вздрогнуть, зашел в дом, взял стопку превосходного пергамента и, обмакнув деревянную палочку в чернила, начал писать…»
Я закрыла «Поучения благого ассасина» и задумчиво побарабанила пальцами по вощеному корешку. Пора было будить парней и рассказывать им о доступных вариантах. Я снова посмотрела на прядку волос, так маняще и бесстыже упавшую на глаза Талвани, и в итоге ощутимо ткнула артефактора в бок.
– Подъем!
– Боги, да почему ты меня так не любишь! – застонал Тилвас, отпихивая мою руку и, не открывая глаз, отполз дальше по лавке.
Не просыпаясь, конечно. Я уже хотела ткнуть его повторно, возмущеннее – негодная прядка стала еще прельстительнее, – но тут проснулся Мокки.
Бакоа с урчанием потянулся, одновременно выбрасывая по сторонам сразу все конечности, пальцы и даже отмычки в сладкой истоме, зевнул, пристально посмотрел все на ту же тилвасовскую прядь и, резко перегнувшись через стол, сдул ее.
Вот и увели игрушку.
– От тебя табаком воняет, – мгновенно отозвался артефактор.
– Сейчас еще и вином будет, – снова зевнул Бакоа, деловито заглядывая во все подряд кружки в поисках хотя бы одной не пустой.
Все в сборе и более или менее вменяемы; пора возвращаться к делам.
– Нет. Никаких денег.
– Да ладно? – хмыкнул Тилвас, глядя на Бакоа сверху вниз. – В тебе что-то сломалось, что ли? Деньги, деньги – прием, прием. Просто хочу напомнить, что это – те самые круглые золотые штуки, которые ты так любишь.
– Еще сильнее я люблю свободу, – ядовито отозвался Мокки. – Я смирился с тем, что ты накачиваешь Джерри непонятной травой, убирая Якобы Магическую Связь, но ты полный придурок, аристократишка, если… Хотя нет, погоди, – вдруг перебил сам себя вор. – Полный придурок ты в любом случае, это не обсуждается. Но деньги в банке ты снимать не будешь. Потому что для знающих людей это – куда более четкий след, чем какая-то потусторонняя гадость, давшая тебе, кобелю, повод раздеть Коготочка!
Последние слова Мокки неожиданно для всех почти проорал, что было совсем не в его характере. Мы с Тилвасом аж с шага сбились. Бакоа и сам встал как вкопанный посреди улицы, кажется, слегка ошарашенный собственной вспышкой.
Я почувствовала, как мое лицо непроизвольно каменеет, не понимая, как тут реагировать, а сердце замирает, будто прислушиваясь: что там происходит снаружи? Мне доложите, будьте добры.
– Он тебя Коготочком зовет, серьезно? – после паузы Талвани повернулся ко мне с неподражаемым и неподдельным выражением ужаса на лице.
Впрочем, за этим ужасом скрывалось что-то вроде восторга.
– Обычно не зовет, – я странно посмотрела на Мокки.
Он все еще стоял как оглушенный, и его уши медленно краснели. «Какого гурха с тобой творится, Мокки?» – подумала я.
Тилвас никак не мог угомониться:
– Значит, сегодня есть особенный повод, а, Джеремия?
– Спроси у него сам.
– Эй! Очень странно, что два таких образованных сноба, как вы, не в курсе, что в третьем лице говорить о присутствующем – дурной тон, – рявкнул наконец-то пришедший в себя Бакоа. – Встретимся в пять у фонтана на ратушной площади. Деньги я добуду. Дернешься к банку, артефактор, – я тебя зарежу. Не смей доставать нам денег!
И Бакоа, утопив руки в глубоких карманах шаровар, бесшумно и мгновенно скрылся в узком, почти незаметном переулке.
Мы с Тилвасом переглянулись. Конкретно так, надолго переглянулись.
Уж не знаю, что там происходило за серыми зерцалами артефактора, за которыми предполагалось наличие то ли одного, то ли аж двух мозгов – человеческого и лисьего, – но у меня все пресловутое душевное «спокойствие океана» обрушилось в бездонную впадину, вызвав и цунами, и торнадо, и банальный шторм.
– Он ревнует, – наконец вслух сделал вывод артефактор, растягивая губы в маниакально-торжествующей улыбке. – Джеремия, мать твою, Барк! Твой социопатичный приятель только что явил нам образец чистейшей, прекраснейшей, я бы сказал – хрестоматийной ревности! Боги-хранители, да это было великолепно!
– Это было странно, – нахмурилась я. – Пять лет до этого Мокки было по барабану, а в последние дни… Нет. Возможно, это все-таки не ревность.
– Да точно ревность! Просто теперь у него есть достойный соперник – я, вот он и прозрел! Это ж надо! Прям как по нотам! И главное: он ведь сам понял, что мы поняли, что он сморозил что-то, что не планировал. Что его в секунду, мгновенно выдало! Ты вообще оценила, с какой скоростью его сдуло?
Тилвас чуть ли не в ладоши хлопал. Он был взбудоражен, а взбудораженный Тилвас – это очень красиво. Блестящие глаза, раскрасневшиеся губы и щеки, энергетика, расходящаяся от артефактора волнами, хоть подключайся напрямую к его унни, если хочешь поколдовать. Он был похож на алый цветок, на ветер в листве, на звон колокольчиков посреди карнавала. Я поймала себя на том, что не могу оторвать от Талвани взгляд, что мне хочется дотронуться до него, почувствовать гладкость его кожи… Я тотчас мысленно залепила себе оплеуху.
Что же касается Мокки Бакоа…
– Я бы на твоем месте не веселилась, Тилвас. – Мои брови сошлись на переносице. – Ты знаешь, что Мокки делает, когда он недоволен?
– Дай подумать. Вредительствует?
Откуда-то с соседней улицы донесся дикий вопль. Тилвас поперхнулся своей улыбочкой. У меня тоже вытянулось лицо.
– Не факт, что это Мокки, – спокойно, но отнюдь не уверенно прокомментировала я. – Тут много других бандитов. Но в общем и целом недовольный Бакоа – это либо очень эффективно, либо очень опрометчиво.
– Если ты хотела меня напугать, то увы: мне нравится и тот и тот вариант, если честно, – признался артефактор.
– Мне тоже, – после некоторых раздумий сказала я. – Судя по всему, я сейчас неправильно выразилась.
– Пожалуй. Я все еще полагаю, как и в первый день знакомства, что твой угловатый друг экстремально опасен. И тем приятнее было сейчас увидеть, что он умеет… ну… смущаться? В своей неподражаемой манере, конечно, – Тилвас был таким довольным, что мне невыносимо захотелось залепить ему в лицо тортом или чем-нибудь еще, просто чтобы посмотреть, как наиболее эпично можно стереть такое выражение с его физиономии. – Повторять не будем, наверное. Ну, в плане, специально его провоцировать не будем.
– Не будем, – решительно согласилась я.
– Хотя я не до конца уверен, что это все-таки ревность. Может, просто он взбесился от того, что в доме случилось что-то интересное, пока он отсутствовал.
– Ты же сам сказал: точно ревность, чистейший образец?
– Джеремия, это может тебя шокировать, но иногда даже я ошибаюсь.
– Да ревновал он, эй.
– Не факт.
– Тилвас. Он ревновал.
– Блин, я слишком тебя обнадежил. Джерри. Ты же сама знаешь: у господина Бакоа – эмоциональное расстройство личности, да еще и россыпь нарциссических черт. Может, он какую-нибудь таблетку забыл с утра выпить, вот и дернулся не вовремя. Если бы он был в состоянии ревновать, вероятно, ты бы видела подобные вещи и раньше – вы же давно знакомы. Ну или еще увидишь в нашей поездке. Один раз – это просто случайное совпадение. Оно не говорит ни о чем: ни в ту, ни в другую сторону. Я имею в виду… Маловато для выводов. Я не хочу давать тебе ложные надежды за счет такой ерунды.
– Тилвас, а Тилвас, – нехорошо прищурилась я, хватая его за воротник рубашки и подтягивая поближе, чтобы он не посмел отвернуться, спрятав лицо. – Ты меня совсем за идиотку держишь?
– Что? Я? Почему?!
Сама невинность.
– Потому что сейчас ты провоцируешь меня.
– Небо голубое, да на что, Джерри?
– На то, чтобы повторить. Повторно сделать что-то, что вызовет ревность Мокки. Или не вызовет. Ты прямо сейчас разводишь меня на что-нибудь… Что-нибудь эдакое.
– Как ты можешь говорить такое, Джеремия! – ахнул Талвани.
Я видела уголок улыбки, старательно припрятанной у него на губах. Я цепко щурилась. Я ждала признания и одновременно наблюдала за собой: мои руки радовались, сжимая ворот Талвани, мое сердце обливалось терпкой горячей кровью, а моя внутренняя Суровая Джерри одновременно хлестала меня по щекам, приговаривая: «Что за беспредел! Фу, фу! А ну отошла!»
Лицо мое было строгим и непроницаемым.
Тилвас меж тем оскорбленно поцокал языком, легко оторвал мои руки от своей рубашки и, пылая праведным гневом, сокрушенно повторил:
– Как ты можешь говорить такое!
После чего подмигнул и ускользнул куда-то в рабочие переулочки Бал-Варала.
Я долго еще смотрела на свои ладони.
* * *
Ночь давно опустилась на городок Бал-Варал. Тучи набили небо до самого горизонта, как перезревшие сливы – бутылку вина, и ледяной ветер, шастающий между домами, пьянил головы и склонял ко сну.
Я сидела за угловым столиком в таверне «Веселый висельник» и с карандашом дочитывала украденную книгу. Вокруг меня на грубом деревянном столе полукругом стояли пустые кружки из-под самых разных напитков: в своем вынужденном читательском запое я перепробовала чуть ли не все меню. Подавальщик уже трижды менял свечи на столе – в такой глуши не было маг-светильников, и я иногда задумчиво скребла ногтем лужицы подтаявшего воска.
Рядом дремали Тилвас и Мокки. Тилвас спал, безалаберно распластавшись по всей скамье, расслабленно откинув затылок на стену, и прядка растрепанных каштановых волос упала ему на глаза так, что мне очень хотелось ее поправить.
Мокки, наоборот, бахнулся лбом на сложенные на столе руки. Иногда он вздрагивал во сне и один раз так дернул ногой, что коленкой врезался в мое колено. И замер. Теперь я угрюмо не шевелила этой ногой, хотя она уже прилично затекла.
Бакоа, как и обещал, раздобыл нам денег – и похоже, сделал это достаточно незаметно, раз нам не пришлось незамедлительно бежать из города, хотя сумма оказалась внушительной. Тилвас весь день бился над формулой переселения, и судя по вороху разорванных бумаг, высящихся перед ним, ничего у него не получалось.
Но артефактор не унывал. Я начинала думать, что он на это в принципе не способен. Хотя его рассказ в Лайстовице полнился глухой скорбью, и то, как Тилвас говорил о своей истории и своих ощущениях, звучало далеко не оптимистично.
«Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза – но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. Этот шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда».
Я вздохнула.
Других посетителей в таверне в этот поздний час не было. Нам бы тоже уже стоило разойтись по комнатам, но я слишком увлеклась чтением и не заметила наступления темноты, Талвани, видимо, так же сильно погрузился в работу, пока не отрубился, а Мокки…
Мокки вообще был как на иголках: лихорадочное остервенение сквозило в каждом его жесте, и мне все сильнее казалось, что добром это не кончится. Ревность виновата или нет, но у темпераментного папочки воров наступала беспокойная фаза его психического (не)благополучия. Насколько я его знаю, в ближайшие дни он станет совершенно бесчувственным и агрессивным, будет мыть руки по пятьдесят раз и педантично соблюдать симметрию в предметах, а если кто-то случайно толкнет его – вполне сможет сломать неосторожному человеку руку и расхохотаться. В гильдии в такие периоды все ходят по струнке и работают впятеро усерднее, за неделю-две делая чуть ли не годовую выручку. Но братьев и сестер Полуночи под рукой нет, так что отдуваться придется нам с Талвани.
Подумав над этим еще немного, я все-таки убрала свое колено от колена Бакоа.
Я дочитала последние абзацы книги: «И хранительница Дану, протянув мне руку на прощание, сказала, что никогда еще у нее не было такого настойчивого спутника, как я, и она счастлива, что теперь я решил написать книгу о наших путешествиях, пусть даже это значит, что я больше не буду сопровождать ее.
Глубоко вздохнув и счастливо улыбнувшись – ибо ей нужно было преподать мне урок смелости перед лицом выбранного решения, – она ушла, не оборачиваясь и вскинув две руки в кулаках над головой. ”Свобода!” – крикнула Дану, и голос ее был полон ужаса перед грядущим одиночеством. Но я знал – я должен написать эту книгу и донести будущим поколениям всю мудрость моей богини. Так что я крикнул: ”Благость!” – заставив богиню вздрогнуть, зашел в дом, взял стопку превосходного пергамента и, обмакнув деревянную палочку в чернила, начал писать…»
Я закрыла «Поучения благого ассасина» и задумчиво побарабанила пальцами по вощеному корешку. Пора было будить парней и рассказывать им о доступных вариантах. Я снова посмотрела на прядку волос, так маняще и бесстыже упавшую на глаза Талвани, и в итоге ощутимо ткнула артефактора в бок.
– Подъем!
– Боги, да почему ты меня так не любишь! – застонал Тилвас, отпихивая мою руку и, не открывая глаз, отполз дальше по лавке.
Не просыпаясь, конечно. Я уже хотела ткнуть его повторно, возмущеннее – негодная прядка стала еще прельстительнее, – но тут проснулся Мокки.
Бакоа с урчанием потянулся, одновременно выбрасывая по сторонам сразу все конечности, пальцы и даже отмычки в сладкой истоме, зевнул, пристально посмотрел все на ту же тилвасовскую прядь и, резко перегнувшись через стол, сдул ее.
Вот и увели игрушку.
– От тебя табаком воняет, – мгновенно отозвался артефактор.
– Сейчас еще и вином будет, – снова зевнул Бакоа, деловито заглядывая во все подряд кружки в поисках хотя бы одной не пустой.
Все в сборе и более или менее вменяемы; пора возвращаться к делам.