Орден Сумрачной Вуали
Часть 31 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Тилвас закашлялся кровью. Ему было слишком тяжело говорить. Он попробовал прикрыть глаза, чувствуя, как растворяется в волнах боли, как молочная белизна небытия постепенно окутывает его пуховым одеялом, но тут лис пэйярту вдруг изо всех сил ударил его лапой по груди.
– Говори, человек! Говори! – приказал он, и глаза его еще сильнее разгорелись алым. – Это ты охотился сейчас за слявкойли? Зачем мы тебе? Что это за магическая вещь у тебя в кармане? Не смей умирать! Говори!
«Боги-хранители, да зачем ему это… Он не знает про подселение?.. Идиотский пэйярту…» — мысленно простонал Тилвас, но все-таки начал рассказ. Едва слышно, запинаясь. Если он замолкал, призрачный Лис бил его когтями по груди – и судя по тому, что эти удары ощущались очень болезненно, Лис не жалел сил.
Когда Тилвас рассказал ему всё об Ордене Сумрачной Вуали, пэйярту вдруг встал на него всеми четырьмя лапами и стал деловито ходить туда-сюда.
– Что ты делаешь? – простонал Тилвас, ощущая тяжелое давление духа.
– Думаю, что можно вставить в центр твоего артефакта взамен отсутствующего куска.
– Зачем?..
– Я хочу объединиться с тобой, человек.
Тилвас попробовал рассмеяться. С каждым смешком кровь струйкой вытекала у него изо рта. Лис раздраженно махнул хвостом.
– Ничего смешного, – прорычал он, скалясь.
– Еще как смешно. Меня хочет спасти пэйярту.
– Мне нет дела до твоего спасения, человек! Я просто тоже хочу познать материальную жизнь. Я ушел сюда, в Нчардирк, несколько сотен лет назад. Я не знал о том, что мы можем объединяться с людьми. Теперь знаю. И не собираюсь упускать свой шанс.
– Вы – характерные и не можете с нами объединяться. Это запрещено.
– Ты правда думаешь, что мне не плевать? – блеснул глазами пэйярту.
– Мне сейчас тоже плевать, – просипел, соглашаясь, Тилвас. – Но я не умею проводить ритуал.
– Жить захочешь – проведешь. Так. Мне кажется, вот это подойдет для внутренней части артефакта, – лис зубами приподнял дурацкий амулет в виде ворона, который каким-то чудом не разбился, продолжая висеть на шее аристократа. – Давай. Запихивай меня туда, а потом в себя. Нет ничего невозможного. Есть только недостаточно нужное.
– Учти: мы оба можем погибнуть, – едва слышно пробормотал Талвани.
– Я не могу. Я же дух. А ты так и так сейчас сдохнешь – хотя бы попробуй, что ли.
И лис, ощерившись, вложил амулет юноше в руку.
19
Сцена у водопада
Infandum renovare dolorem.
«Ужасно снова воскрешать боль».
В этой части своего рассказа Тилвас Талвани надолго замолчал.
Мы втроем дошли до края долины Лайстовица, и теперь земля перед нами обрывалась куда-то вниз. Там, невидимые в темноте, бурлили потоки водопада, ревевшего по другую сторону ущелья. Водопад был высоким, маслянисто-черным и опасным в ночи. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его верхушку и гребень горы. Наверное, он куда выше, чем та скала, с которой упал Тилвас шесть лет назад. Но даже если так, больно представить, что Талвани чувствовал во время падения. И, конечно же, после него.
Взъерошенный Мокки вытащил из кармана флягу, которую прихватил в избушке целительницы, и без слов протянул ее артефактору. Тилвас улыбнулся, будто оттаивая от своих темных воспоминаний. Он приподнял фляжку, салютуя, но пить не стал.
– В общем-то мы оба тогда ошиблись, – сказал аристократ уже бодрее. Он сел на краю ущелья и свесил ноги в пустоту. – Я, когда пытался провести ритуал. И пэйярту, когда сказал, что не может погибнуть, потому что он дух.
Тилвас подобрал какую-то палочку и на рыхлом клочке земли нарисовал большой круг, а в нем кляксу.
– Ритуал подселения происходит следующим образом, – объяснил он. – У артефакта Объединения есть внешняя часть и внутренняя, на них нарисована схема-маршрутизатор, зачарованная под конкретного рёхха. Колдун шепчет заговор, и рёхх добровольно входит во внешнюю часть. После этого вставляется внутренняя часть, и схема зажигается, отмечая маршрут. Колдун надевает амулет на клиента, и рёхх перетекает в него. Так должно быть согласно плану. У нас же получилось прах знает что. Амулет с вороном не был оригинальной запчастью, схема на нем отсутствовала, да и форма подкачала. Пэйярту равен кроткому рёхху, умноженному примерно на тридцать, и артефакт не предназначался для такой мощи. Я понятия не имел, какой заговор читать, а еще я как бы умирал, поэтому прошептал что-то почти наугад, вкачав в заклинание всю свою оставшуюся энергию и благополучно отключившись. Белого Лиса это не смутило: он «зашел» в артефакт и… – Тилвас вдруг коротко хохотнул, – застрял. Будто хвост прищемило. Дверью. Межпространственной.
Мокки тоже было хмыкнул, но аристократ погрозил ему пальцем:
– Не вздумай ржать, Бакоа. Над собственным горем могу смеяться лишь я сам.
– Да не больно-то и хотелось. Я чихнуть собирался: у меня аллергия на лисий мех.
– С каких это пор? – я посмотрела на него с укором.
– Аккурат с того момента, как ты заявилась в мою гильдию с этим придурком.
Тилвас стер с земли свой рисунок и бросил палочку вперед, где ее тотчас сломали и закрутили тугие струи водопада.
– В общем, застрявший пэйярту не обрадовался и попробовал выйти обратно. Ритуал не предполагал такого трюка. Лис упирался, а ведь силища пэйярту – это не шутки. Он так упорствовал, что… Хм. Представьте себе эффект от разорвавшейся резинки в пакете с мукой. Взрыв. Сумятица. Полная неразбериха. Мы с пэйярту смешались, перепутались и слились в одну сущность, расколотую между моим телом и амулетом. – Он похлопал по украшению в виде двуглавого ворона. – Поэтому я и умираю, если снять медальон. Ко мне не только возвращаются старые раны, но еще нас с пэйярту как бы разрывает. Причем обоих. Однако в тот момент ритуал казался величайшей победой… Когда я очнулся, то понял, что мое тело излечилось. А еще я был очень, – он ухмыльнулся, – очень доволен собой. И могущественен. И вообще – неприлично хорош.
– То есть ты утверждаешь, что завышенная самооценка досталась тебе от лиса? – я вскинула брови.
Тилвас прищелкнул пальцами и указал на меня в стиле «бинго!».
Я села на край ущелья рядом с ним. Прохладные брызги водопада долетали до наших лиц, остужая воспоминания.
– Тилвас, так ты все-таки скорее рёхх или человек? Галаса сказала – второе, но… – я пожала плечами.
Он отзеркалил мой жест.
– Давай сойдемся на том, что я – экспериментальная модель? – подмигнул он. – Впрочем, если судить по памяти, опыту, желаниям и манере держаться в обществе (за редкими игривыми исключениями) – я человек. Лисья сущность будто разлилась по черно-белому рисунку моей жизни, окрасив его в новые цвета, но не изменив сюжет. Думаю, получилось весьма органично. Хотя со стороны я могу казаться персоной с раздвоением личности: так резко меня мотает от мягких контуров человеческой натуры к ярким краскам животной сущности.
– Да уж, это мы заметили.
– Молодцы, сто баллов в зачетку. А вот в Ордене, к счастью, никто не обратил внимания. Внешняя часть артефакта Объединения разрушилась после ритуала, и мне пришлось возвращаться с пустыми руками, надеясь, что я смогу обмануть сэра Айтеша. Иначе, согласно кодексу, меня бы просто отдали под суд и казнили. С ложью все прошло легко: тут лисья сущность показала себя во всей красе. Я подстраховался: перед тем как уезжать с острова, устроил небольшое крушение на рыбацком судне. Благодаря этому у меня было много свидетелей того, как я отчаянно тону и теряю все свои вещи, которые тотчас утягивают подводные зыбучие пески. Я и моряки чудом спаслись, но вот мой рюкзак – увы. В нем якобы был и артефакт – так я сообщил в Ордене. Про птичку слявкойли я сказал просто: не нашел. Я успешно выдержал все собеседования и проверку на маг-детекторе лжи, а потом со стыдом направился в комнату стирания памяти – такова финальная ступень для провалившихся кандидатов. По идее это было секретом – но мне-то о нем умудрилась сболтнуть Галаса Дарети… Так что я заблаговременно написал себе подробное письмо с рассказом о произошедшем. В итоге Орден остался разочарован моей неудачной поездкой, но не затаил зла. И тогда для всего мира я стал легкомысленным безработным аристократом, а сам тайно придумывал, как все-таки снять с себя медальон и объединиться с застрявшей в нем частью… Быстро выяснилось, что для этого нужно знать артефакторство, поэтому я углубился в эту науку. Я учился у лучших, но инкогнито. Бесконечно практиковался. Даже за́мок продал, чтобы расплачиваться за такое… хобби. Собственно, так и прошли для меня эти шесть лет.
Мокки пожал плечами:
– Шесть лет – немалый срок, аристократишка. Почему бы просто не смириться с украшением и не жить с ним в свое удовольствие? Я так понимаю, в целом у тебя все хорошо.
– Я бы так не сказал, – покачал головой Тилвас. – Во-первых – и это самое очевидное – мне очень не нравится то, что у меня на груди находится вещь, потеря которой может меня убить. Даже если большинство людей не в состоянии коснуться медальона, я в теории могу зацепиться за что-то типа колеса кареты или потерять его в море. Неловко получится. Во-вторых, о нежных объятиях можно забыть, ведь всех, кроме Джерри, шарахает током, а Джерри появилась на сцене недавно и скорее обнимет фонарный столб, да?.. – Он быстро стрельнул в меня глазами, и я сделала вид, что оцениваю перспективы.
– Столб не так уж и плох, – подытожила я.
Ответом мне было довольное фырканье. Чего еще от тебя ждать, воровка? Я так и знал, я люблю пикировки, Джерри.
– В общем, в отсутствие близости моя чуткая лисья душа страдает: я так хотел испытать человечность! И где? И что? Не так-то удобно спать с людьми, все время следя за тем, чтобы они случайно не коснулись моей груди. Но продолжим список моих недовольств. Его третий пункт гласит: амулет действует как ограничитель. Все воспоминания, а также большая часть рёххова могущества застряли в нем.
– А вчерашнего могущества тебе мало, что ли? Не наглей, – возмутился Мокки, морщась при воспоминании о паучьем подземелье.
Тилвас проигнорировал его реплику. Просто продолжил, вновь перейдя на серьезный чеканный тон:
– Ну и в-четвертых, представьте, что амулет – это как отрезанный палец. Сразу пришить его можно. А вот какое-то время спустя – уже не получится. Но у нас в уравнении – не палец, а часть души. С каждым годом мне все больнее жить без нее. Это почти физическое ощущение потери. Как… вечный холод. Будто у тебя внутри – ледяная иголка, и она с шорохом проворачивается в тебе денно и нощно, и что бы ты ни делал, где бы ни был – ты слышишь этот шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда. Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза – но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. И когда часть, заключенная в амулете, окажется слишком далеко, перейдет невидимую грань – мы погибнем. Лис и я, – глухо закончил он.
Тилвас откашлялся, ловко поймал пролетающего мимо светлячка и вновь отпустил его мгновение спустя.
– А что касается могущества, Мокки… В том-то и беда. Вчера я насильно постарался вытянуть свои силы из амулета, фактически призвать самого себя будто отдельного духа. И, как помнишь, последствия неприятные, – Тилвас поморщился, поочередно глядя то на свои замотанные бинтами пальцы, то на треснувший медальон. – Видите эти искорки? – он указал на крохотные мерцающие точки, просачивающиеся сквозь раскол. – Грубо говоря, я теперь не только расщеплен, но еще и истекаю кровью. Точнее, энергией. И если это не прекратить, я просто умру. И у меня в запасе уже не несколько лет, как предполагалось раньше, а меньше месяца.
Тилвас замолчал и, сцепив руки в замок на затылке, упал назад, на траву.
* * *
Густой изумрудный клевер примялся под аристократом волной. Луна выплыла из-за туч, и в ее серебристом свете мне почудилось, что по лицу Тилваса бродят призрачные тени.
Я вдруг почувствовала, что он стал мне гораздо ближе после этого рассказа. Не просто понятнее – по всем формальным составляющим, – а именно ближе.
Ледяная игла внутри, отмеряющая время. Шуруп вечного холода, который всегда с тобой – в любой, даже самый счастливый момент. Смерть – это зашитый в людей сюрприз, специальная начинка в фирменном блюде жизни, которую ты обязательно надкусишь, но никогда не знаешь, когда и как…
Я устроилась рядом, обняв себя за колени, и свежий ночной ветер играл моими волосами. Мокки раскачивался взад-вперед, сидя на самом краю утеса. Тилвас, казалось, уснул, вымотанный своей исповедью.
Так забавно.
Помню, на свадьбе в замке Льовезов в какой-то момент я поймала себя на том, что была особенно зла на Тилваса Талвани – и заодно на себя. Я тогда заметила, насколько легко мне общаться с Тилвасом: перекидываться цитатами из древних книг, исполнять сложнейшие этикетные выкрутасы, залихватски ругаясь в паузах, с одинаковым интересом смотреть на какую-нибудь изысканную финтифлюшку на гербе – потому что мы оба знаем ее происхождение. Мы взрослели в похожих условиях богато-интеллектуальной жизни и, кажется, относились к ней с одинаковым расслабленным пренебрежением. И меня это одновременно привлекало и бесило в артефакторе. От него веяло той жизнью, которую я потеряла в Зайверино. В некоторых наших перебранках я ругалась не по сценарию, а от души – я действительно… завидовала ему. И злилась.
А теперь…
Я покосилась на аристократа и осторожно прислушалась к своим чувствам. Мне казалось, сейчас я пойму, что вместо раздражения во мне поселилось сочувствие, но…
О. Нет, смотрите-ка. Он меня все еще бесил. Даже сильнее.
Но теперь из-за того, что так сладко вырубился, оставив меня в растерзанных чувствах после своего рассказа.
– Говори, человек! Говори! – приказал он, и глаза его еще сильнее разгорелись алым. – Это ты охотился сейчас за слявкойли? Зачем мы тебе? Что это за магическая вещь у тебя в кармане? Не смей умирать! Говори!
«Боги-хранители, да зачем ему это… Он не знает про подселение?.. Идиотский пэйярту…» — мысленно простонал Тилвас, но все-таки начал рассказ. Едва слышно, запинаясь. Если он замолкал, призрачный Лис бил его когтями по груди – и судя по тому, что эти удары ощущались очень болезненно, Лис не жалел сил.
Когда Тилвас рассказал ему всё об Ордене Сумрачной Вуали, пэйярту вдруг встал на него всеми четырьмя лапами и стал деловито ходить туда-сюда.
– Что ты делаешь? – простонал Тилвас, ощущая тяжелое давление духа.
– Думаю, что можно вставить в центр твоего артефакта взамен отсутствующего куска.
– Зачем?..
– Я хочу объединиться с тобой, человек.
Тилвас попробовал рассмеяться. С каждым смешком кровь струйкой вытекала у него изо рта. Лис раздраженно махнул хвостом.
– Ничего смешного, – прорычал он, скалясь.
– Еще как смешно. Меня хочет спасти пэйярту.
– Мне нет дела до твоего спасения, человек! Я просто тоже хочу познать материальную жизнь. Я ушел сюда, в Нчардирк, несколько сотен лет назад. Я не знал о том, что мы можем объединяться с людьми. Теперь знаю. И не собираюсь упускать свой шанс.
– Вы – характерные и не можете с нами объединяться. Это запрещено.
– Ты правда думаешь, что мне не плевать? – блеснул глазами пэйярту.
– Мне сейчас тоже плевать, – просипел, соглашаясь, Тилвас. – Но я не умею проводить ритуал.
– Жить захочешь – проведешь. Так. Мне кажется, вот это подойдет для внутренней части артефакта, – лис зубами приподнял дурацкий амулет в виде ворона, который каким-то чудом не разбился, продолжая висеть на шее аристократа. – Давай. Запихивай меня туда, а потом в себя. Нет ничего невозможного. Есть только недостаточно нужное.
– Учти: мы оба можем погибнуть, – едва слышно пробормотал Талвани.
– Я не могу. Я же дух. А ты так и так сейчас сдохнешь – хотя бы попробуй, что ли.
И лис, ощерившись, вложил амулет юноше в руку.
19
Сцена у водопада
Infandum renovare dolorem.
«Ужасно снова воскрешать боль».
В этой части своего рассказа Тилвас Талвани надолго замолчал.
Мы втроем дошли до края долины Лайстовица, и теперь земля перед нами обрывалась куда-то вниз. Там, невидимые в темноте, бурлили потоки водопада, ревевшего по другую сторону ущелья. Водопад был высоким, маслянисто-черным и опасным в ночи. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его верхушку и гребень горы. Наверное, он куда выше, чем та скала, с которой упал Тилвас шесть лет назад. Но даже если так, больно представить, что Талвани чувствовал во время падения. И, конечно же, после него.
Взъерошенный Мокки вытащил из кармана флягу, которую прихватил в избушке целительницы, и без слов протянул ее артефактору. Тилвас улыбнулся, будто оттаивая от своих темных воспоминаний. Он приподнял фляжку, салютуя, но пить не стал.
– В общем-то мы оба тогда ошиблись, – сказал аристократ уже бодрее. Он сел на краю ущелья и свесил ноги в пустоту. – Я, когда пытался провести ритуал. И пэйярту, когда сказал, что не может погибнуть, потому что он дух.
Тилвас подобрал какую-то палочку и на рыхлом клочке земли нарисовал большой круг, а в нем кляксу.
– Ритуал подселения происходит следующим образом, – объяснил он. – У артефакта Объединения есть внешняя часть и внутренняя, на них нарисована схема-маршрутизатор, зачарованная под конкретного рёхха. Колдун шепчет заговор, и рёхх добровольно входит во внешнюю часть. После этого вставляется внутренняя часть, и схема зажигается, отмечая маршрут. Колдун надевает амулет на клиента, и рёхх перетекает в него. Так должно быть согласно плану. У нас же получилось прах знает что. Амулет с вороном не был оригинальной запчастью, схема на нем отсутствовала, да и форма подкачала. Пэйярту равен кроткому рёхху, умноженному примерно на тридцать, и артефакт не предназначался для такой мощи. Я понятия не имел, какой заговор читать, а еще я как бы умирал, поэтому прошептал что-то почти наугад, вкачав в заклинание всю свою оставшуюся энергию и благополучно отключившись. Белого Лиса это не смутило: он «зашел» в артефакт и… – Тилвас вдруг коротко хохотнул, – застрял. Будто хвост прищемило. Дверью. Межпространственной.
Мокки тоже было хмыкнул, но аристократ погрозил ему пальцем:
– Не вздумай ржать, Бакоа. Над собственным горем могу смеяться лишь я сам.
– Да не больно-то и хотелось. Я чихнуть собирался: у меня аллергия на лисий мех.
– С каких это пор? – я посмотрела на него с укором.
– Аккурат с того момента, как ты заявилась в мою гильдию с этим придурком.
Тилвас стер с земли свой рисунок и бросил палочку вперед, где ее тотчас сломали и закрутили тугие струи водопада.
– В общем, застрявший пэйярту не обрадовался и попробовал выйти обратно. Ритуал не предполагал такого трюка. Лис упирался, а ведь силища пэйярту – это не шутки. Он так упорствовал, что… Хм. Представьте себе эффект от разорвавшейся резинки в пакете с мукой. Взрыв. Сумятица. Полная неразбериха. Мы с пэйярту смешались, перепутались и слились в одну сущность, расколотую между моим телом и амулетом. – Он похлопал по украшению в виде двуглавого ворона. – Поэтому я и умираю, если снять медальон. Ко мне не только возвращаются старые раны, но еще нас с пэйярту как бы разрывает. Причем обоих. Однако в тот момент ритуал казался величайшей победой… Когда я очнулся, то понял, что мое тело излечилось. А еще я был очень, – он ухмыльнулся, – очень доволен собой. И могущественен. И вообще – неприлично хорош.
– То есть ты утверждаешь, что завышенная самооценка досталась тебе от лиса? – я вскинула брови.
Тилвас прищелкнул пальцами и указал на меня в стиле «бинго!».
Я села на край ущелья рядом с ним. Прохладные брызги водопада долетали до наших лиц, остужая воспоминания.
– Тилвас, так ты все-таки скорее рёхх или человек? Галаса сказала – второе, но… – я пожала плечами.
Он отзеркалил мой жест.
– Давай сойдемся на том, что я – экспериментальная модель? – подмигнул он. – Впрочем, если судить по памяти, опыту, желаниям и манере держаться в обществе (за редкими игривыми исключениями) – я человек. Лисья сущность будто разлилась по черно-белому рисунку моей жизни, окрасив его в новые цвета, но не изменив сюжет. Думаю, получилось весьма органично. Хотя со стороны я могу казаться персоной с раздвоением личности: так резко меня мотает от мягких контуров человеческой натуры к ярким краскам животной сущности.
– Да уж, это мы заметили.
– Молодцы, сто баллов в зачетку. А вот в Ордене, к счастью, никто не обратил внимания. Внешняя часть артефакта Объединения разрушилась после ритуала, и мне пришлось возвращаться с пустыми руками, надеясь, что я смогу обмануть сэра Айтеша. Иначе, согласно кодексу, меня бы просто отдали под суд и казнили. С ложью все прошло легко: тут лисья сущность показала себя во всей красе. Я подстраховался: перед тем как уезжать с острова, устроил небольшое крушение на рыбацком судне. Благодаря этому у меня было много свидетелей того, как я отчаянно тону и теряю все свои вещи, которые тотчас утягивают подводные зыбучие пески. Я и моряки чудом спаслись, но вот мой рюкзак – увы. В нем якобы был и артефакт – так я сообщил в Ордене. Про птичку слявкойли я сказал просто: не нашел. Я успешно выдержал все собеседования и проверку на маг-детекторе лжи, а потом со стыдом направился в комнату стирания памяти – такова финальная ступень для провалившихся кандидатов. По идее это было секретом – но мне-то о нем умудрилась сболтнуть Галаса Дарети… Так что я заблаговременно написал себе подробное письмо с рассказом о произошедшем. В итоге Орден остался разочарован моей неудачной поездкой, но не затаил зла. И тогда для всего мира я стал легкомысленным безработным аристократом, а сам тайно придумывал, как все-таки снять с себя медальон и объединиться с застрявшей в нем частью… Быстро выяснилось, что для этого нужно знать артефакторство, поэтому я углубился в эту науку. Я учился у лучших, но инкогнито. Бесконечно практиковался. Даже за́мок продал, чтобы расплачиваться за такое… хобби. Собственно, так и прошли для меня эти шесть лет.
Мокки пожал плечами:
– Шесть лет – немалый срок, аристократишка. Почему бы просто не смириться с украшением и не жить с ним в свое удовольствие? Я так понимаю, в целом у тебя все хорошо.
– Я бы так не сказал, – покачал головой Тилвас. – Во-первых – и это самое очевидное – мне очень не нравится то, что у меня на груди находится вещь, потеря которой может меня убить. Даже если большинство людей не в состоянии коснуться медальона, я в теории могу зацепиться за что-то типа колеса кареты или потерять его в море. Неловко получится. Во-вторых, о нежных объятиях можно забыть, ведь всех, кроме Джерри, шарахает током, а Джерри появилась на сцене недавно и скорее обнимет фонарный столб, да?.. – Он быстро стрельнул в меня глазами, и я сделала вид, что оцениваю перспективы.
– Столб не так уж и плох, – подытожила я.
Ответом мне было довольное фырканье. Чего еще от тебя ждать, воровка? Я так и знал, я люблю пикировки, Джерри.
– В общем, в отсутствие близости моя чуткая лисья душа страдает: я так хотел испытать человечность! И где? И что? Не так-то удобно спать с людьми, все время следя за тем, чтобы они случайно не коснулись моей груди. Но продолжим список моих недовольств. Его третий пункт гласит: амулет действует как ограничитель. Все воспоминания, а также большая часть рёххова могущества застряли в нем.
– А вчерашнего могущества тебе мало, что ли? Не наглей, – возмутился Мокки, морщась при воспоминании о паучьем подземелье.
Тилвас проигнорировал его реплику. Просто продолжил, вновь перейдя на серьезный чеканный тон:
– Ну и в-четвертых, представьте, что амулет – это как отрезанный палец. Сразу пришить его можно. А вот какое-то время спустя – уже не получится. Но у нас в уравнении – не палец, а часть души. С каждым годом мне все больнее жить без нее. Это почти физическое ощущение потери. Как… вечный холод. Будто у тебя внутри – ледяная иголка, и она с шорохом проворачивается в тебе денно и нощно, и что бы ты ни делал, где бы ни был – ты слышишь этот шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда. Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза – но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. И когда часть, заключенная в амулете, окажется слишком далеко, перейдет невидимую грань – мы погибнем. Лис и я, – глухо закончил он.
Тилвас откашлялся, ловко поймал пролетающего мимо светлячка и вновь отпустил его мгновение спустя.
– А что касается могущества, Мокки… В том-то и беда. Вчера я насильно постарался вытянуть свои силы из амулета, фактически призвать самого себя будто отдельного духа. И, как помнишь, последствия неприятные, – Тилвас поморщился, поочередно глядя то на свои замотанные бинтами пальцы, то на треснувший медальон. – Видите эти искорки? – он указал на крохотные мерцающие точки, просачивающиеся сквозь раскол. – Грубо говоря, я теперь не только расщеплен, но еще и истекаю кровью. Точнее, энергией. И если это не прекратить, я просто умру. И у меня в запасе уже не несколько лет, как предполагалось раньше, а меньше месяца.
Тилвас замолчал и, сцепив руки в замок на затылке, упал назад, на траву.
* * *
Густой изумрудный клевер примялся под аристократом волной. Луна выплыла из-за туч, и в ее серебристом свете мне почудилось, что по лицу Тилваса бродят призрачные тени.
Я вдруг почувствовала, что он стал мне гораздо ближе после этого рассказа. Не просто понятнее – по всем формальным составляющим, – а именно ближе.
Ледяная игла внутри, отмеряющая время. Шуруп вечного холода, который всегда с тобой – в любой, даже самый счастливый момент. Смерть – это зашитый в людей сюрприз, специальная начинка в фирменном блюде жизни, которую ты обязательно надкусишь, но никогда не знаешь, когда и как…
Я устроилась рядом, обняв себя за колени, и свежий ночной ветер играл моими волосами. Мокки раскачивался взад-вперед, сидя на самом краю утеса. Тилвас, казалось, уснул, вымотанный своей исповедью.
Так забавно.
Помню, на свадьбе в замке Льовезов в какой-то момент я поймала себя на том, что была особенно зла на Тилваса Талвани – и заодно на себя. Я тогда заметила, насколько легко мне общаться с Тилвасом: перекидываться цитатами из древних книг, исполнять сложнейшие этикетные выкрутасы, залихватски ругаясь в паузах, с одинаковым интересом смотреть на какую-нибудь изысканную финтифлюшку на гербе – потому что мы оба знаем ее происхождение. Мы взрослели в похожих условиях богато-интеллектуальной жизни и, кажется, относились к ней с одинаковым расслабленным пренебрежением. И меня это одновременно привлекало и бесило в артефакторе. От него веяло той жизнью, которую я потеряла в Зайверино. В некоторых наших перебранках я ругалась не по сценарию, а от души – я действительно… завидовала ему. И злилась.
А теперь…
Я покосилась на аристократа и осторожно прислушалась к своим чувствам. Мне казалось, сейчас я пойму, что вместо раздражения во мне поселилось сочувствие, но…
О. Нет, смотрите-ка. Он меня все еще бесил. Даже сильнее.
Но теперь из-за того, что так сладко вырубился, оставив меня в растерзанных чувствах после своего рассказа.