Орден Сумрачной Вуали

Наша гонка длилась долго.

Как это всегда и бывает, подскочивший уровень адреналина заставлял меня воспринимать время непривычным образом. Оно растягивалось, будто смоляная жвачка, и в каждую его секунду вмещалось куда больше событий, чем принято по стандарту.

Мы летели прочь из Шга'Нчауха.

Мир вокруг продолжал искажаться от колдовства, будто неведомый скульптор поливал песочный замок водой. Никто из нас не оборачивался, но, когда мы скакали по широкой каменистой долине к северу от города, в свете восходящего солнца стало видно, что нас догоняют узкие длинные тени… Браксы были нестерпимо близко.

Мы пересекли долину, потом чудом перескочили на лошадях какую-то расщелину, исходящую сизым паром (судя по краткому вою боли позади, кто-то из браксов в нее упал). Затем, поднимая шумные брызги, преодолели Плещойверо – по сути, огромную зелено-синюю лужу глубиной сантиметров тридцать, на картах обозначенную как озеро и таящую в себе множество загадочных цветов. Я очень боялась, что лошади поскользнутся, но обошлось. Что касается браксов, то, судя по всему, они слегка растерялись при виде Плещойвера – гончие явно отстали, но недостаточно для того, чтобы прекратить преследование. Потом я увела коней на извилистую горную дорогу… Над Шэрхенмистой медленно поднималось солнце – бледно-желтое, слабое, будто ему было плохо. Мне казалось, что еще немного – и наши лошади падут, но Тилвас иногда кричал им что-то на незнакомом мне языке – и они лишь еще ускорялись.

Интересно. Он же сказал, что не может колдовать «в моменте»? Тогда что это за язык?

– Долго еще?! – поинтересовался Мокки. Всю поездку я чувствовала его присутствие – шутка ли, на одном коне едем – и это слегка успокаивало.

– Почти приехали!

– Хорошо, – резко кивнул вор. – А что это за монастырь?

– Скажем так: в любой другой ситуации я бы туда не совалась! – крикнула я.

И мы вывернули из-за острой графитовой скалы – последней в хаотичном лабиринте этой части гор. Я услышала, как Мокки удивленно буркнул что-то на дольнем языке – наречии подводной Рамблы, – а Тилвас сзади ликующе гикнул.

Впереди, за огромным полем, поросшим пшеницей и васильками, клубились лиловые сумерки. Будто день вдруг начал угасать или неведомый художник случайно мазнул по пасторальному пейзажу темной кистью. Чем ближе к темноте, тем хуже обстояли дела у пшеницы: она жухла, колосья пригибались к земле, а дальше и вовсе валились мертвыми сухими трупами, в воздухе мерцали огоньки с темными аурами, становившиеся все гуще и гуще. Фиолетовый сумрак был прозрачным, как драгоценное стекло островов Нохлиси, но пугающе-ледяным. В нем виднелись развалины древнего монастыря: несколько полуразрушенных зданий, разбитые арки, изуродованный фонтан и щербатая колокольня…

Это и был Северный крест.

Когда-то – оплот духовности и науки, сейчас – зона отчуждения, на которую не указывает ни один дорожный знак. Давным-давно Северный крест сгорел в страшном пожаре, после чего его решили не восстанавливать, а забросить.

Это было необычное решение для нашего педантичного народа: я подозреваю, что уже тогда жители монастыря почувствовали некую темную силу, захватившую Северный крест. И возможно – только возможно, уж простите мне мое драматическое мышление, – огнем они пытались очистить свой дом… Но не вышло.

Шли годы, и лиловая темнота поднималась от земли, заволакивала развалины. Монахи, жившие здесь, пошли по всем городам и везде планомерно стирали, вычеркивали и вымарывали свой монастырь из карт и атласов Шэрхенмисты. На все вопросы они отвечали: «Забудьте об этом месте, отдайте его темноте, лучше пожертвовать камни, чем души».

Но легенды и сказания о блестящем прошлом Северного креста – очень детальные, подробные, как и водится у архаичной лирики – остались. И благодаря им я знала, как его найти и как монастырь выглядит – выглядел раньше – внутри.

Мы на полном ходу приближались к Северному кресту. Я нервничала. Было видно, что там, в лилово-прозрачной темноте, развалины поросли крапивой и влажно-бархатистыми звездочками цветов.

На странном гортанном языке Тилвас снова крикнул что-то нашим лошадям, собравшимся было тормознуть перед первыми щупальцами сумрака. И кони, пусть и с явной неохотой, не стали замедлять свой бег.

– Ну спасибо. Меньше всего на свете я хотел попасть в наземную пародию на Рамблу! – с омерзением скривился Мокки, когда мы преодолели бывшие стены монастыря, сейчас – лишь длинные ряды камней.

И действительно, все вокруг напоминало морское царство. Воздух стал более тягучим и прохладным, как вода. От копыт лошадей во все стороны прыскали ящерицы и лягушки, в небе откуда-то взялась призрачная луна, в полном молчании восходившая над щербатыми стенами, под ступнями времени с тихим шорохом крошились камни.

Вой браксов сзади продолжался какое-то время, а потом резко затих. Кажется, Тилвас был прав, и наши преследователи не рискнули сунуться в монастырь.

Я натянула поводья, чтобы остановить лошадь, но аристократ гаркнул:

– Рано! – и, вырвавшись вперед, повел коня в самый центр развалин.

Только там Тилвас спрыгнул, затем дождался, пока спешимся мы с Мокки, и непререкаемо указал на железную крышку какого-то, кажется, подвала, едва видимую в густой траве у колокольни.

– Мокки, помоги мне открыть! Нам надо спрятаться! Быстро! – потребовал аристократ, двумя руками хватаясь за ржавую скобу.

– Псины отстали, в чем подвох? – проворчал вор, хватаясь за другую.

– Нет, Мокки, псины не отстали, – вдруг слабо промямлила я, обернувшись. – Просто их едят.





15

Здравствуй, Ори!




In aqua quieta aconitum trucius latet.

«В тихой воде таится более грозная отрава».






Как вы, возможно, догадываетесь, всё, что связано с пожиранием трепещущей плоти, вызывает у меня крайне негативные ассоциации и воспоминания. А у подобных эмоций есть одно плохое качество: они мешают здраво мыслить и сосредотачиваться.

Мне очень хотелось завизжать при виде того, как тучные тени, поднимающиеся от земли, обгладывают браксов, но я не располагала правом на такую роскошь. Так что я просто хлестнула наших лошадей:

– Бегите! Прочь отсюда, живо! – и Тилвас, как раз распахнувший свою створку люка, пронзительно добавил им что-то на своем колдовском языке.

Кони рванули – я надеюсь, им удалось убраться, – а мы, подгоняемые жутчайшей тишиной, изредка прерываемой слабым скулежом, один за другим скатились вниз по скрипучей лесенке. Тилвас, спускавшийся последним, захлопнул железные дверцы, и нас поглотила кромешная темнота.

Пару секунд мы молчали, и только хриплое дыхание разрывало воцарившееся безмолвие.

Потом я сняла свой Блистательный перстень, провернула камень на нем и положила на пол: несколько лучей света выстрелили во все стороны и слегка подсветили окружающее пространство. Судя по сводчатым потолкам, истлевшим полкам и терпкому аромату, мы находились в бывшем винном погребе монастыря. Воздух здесь, как и снаружи, был наполнен неясной зловещей силой.

– Лучше не повышайте голос, – шепнул Тилвас, напряженно всматривающийся в границу света и тени.

– Я правильно понимаю, – едва слышно, но крайне ядовито процедил Мокки Бакоа, – что мы, образно выражаясь, отгрызли себе руку, потому что нам мешал заусенец? Свалили от браксов в объятия чего-то более страшного? Умирать – так с размахом, да, аристократишка?

– Молодец, вор, твои когнитивные способности начинают меня радовать, хотя пессимизм удручает, – рассеянно отозвался Талвани и еще чуть подался вперед, будто вслушиваясь. – Я знаю, что делать. Все будет хорошо.

Я сложила руки на груди и слегка приподняла одну бровь.

– И что же нам делать? – бесстрастно уточнила я.

Тилвас в ответ бесцеремонно сграбастал меня за руку:

– Вам – немножечко подождать вот там… – пробормотал артефактор и уверенно потащил меня куда-то во тьму подземелья. Сохранять невозмутимое достоинство в таких условиях было сложно. Мокки, чертыхнувшись, двинулся следом за нами – причем задом наперед, не желая поворачиваться спиной к люку, ведущему на улицу.

Тилвас указал на самый угол погреба: каменный пол, какие-то истлевшие тряпки, кованый сундук. Причем при виде последнего Талвани резко втянул воздух ноздрями, издал удивленное восклицание и открыл крышку. Потом достал изнутри припыленную бутылку вина, обнюхал ее по кругу – это выглядело очень странно в исполнении долговязого аристократа – и вручил Бакоа:

– Мм, сливовое! А как хорошо сохранилось! Сидите. Пейте. Болтайте – только негромко. Ждите. Я скоро вернусь.

– Ты совсем больной? – в ответ вкрадчиво и даже как-то сочувственно поинтересовался Мокки. – Талвани, сволочь ты сухопутная, ты правда думаешь, что меня устроит полное отсутствие объяснений? Либо ты сейчас же рассказываешь свой гребаный план – и молись, чтобы он у тебя был, – либо я…

– Либо ты, – перебив, покорно согласился Тилвас.

А потом неожиданно мягко шагнул вперед и обнял Бакоа. Крепко, будто родная мать.

– Что… ЧТО?! – ахнула я, мигом растеряв всю свою строгость, когда вор обмяк и начал съезжать вниз. – Что ты с ним сделал?!

– Да ничего, просто усыпил ненадолго. – Талвани, усадив гильдийца у стены, повернулся ко мне. – Джерри. Пожалуйста. Я тебя очень прошу, пойми ты: я знаю, что делать, – он на мгновение замер, тревожно прислушиваясь к чему-то. – И если мы хотим выбраться отсюда, то просто. Сядь. У. Долбаной. Стены. И подожди, ясно? И когда этот очнется, убедись, что он никуда не денется! Вот, – Тилвас вдруг схватил наручники, висящие на камнях (зачем монахам наручники в винном погребе – неизвестно и, пожалуй, не слишком и хочется знать). – Можешь приковать его, если тебе так хочется. Главное, не дергайтесь.

Где-то там, в темноте у нас за спинами, вдруг заскрипел и застонал люк, ведущий наружу. Мой пульс участился. Значат ли эти звуки, что неизвестные тучевые твари насладились браксами и идут за нами?..

– Почему я должна тебе верить? – мрачно спросила я Тилваса.

Аристократ двумя пальцами взял меня за подбородок и заглянул в глаза. В его зрачках плескалось сочувствие – что раздражало меня, ужасно; и понимание, что удивляло. А еще странная, зыбкая нежность и что-то вроде принятой ответственности.

Это был плохой взгляд.

До пепла плохой.

Когда такие встречались на сцене, становилось ясно: до следующего акта кто-нибудь не доживет. Героический подвиг. Горькое самопожертвование. Роковая ошибка, имеющая последствия, которые протагонист после долгих терзаний согласен встретить лицом к лицу. Смерть – или как минимум разбитое сердце, раскрытый жестокий обман, – вот что по всем законам должно было следовать за таким взглядом.

– Ты и не должна мне верить, – серьезно сказал Тилвас. – Уж кому-кому, а мне не должна, это правда. Но я, представляешь, хочу изменить такое положение дел. Считай это моей прихотью или долгом. Когда мы выберемся отсюда, я расскажу тебе свою историю: про остров Нчардирк, про амулет, про запланированный ритуал с фигуркой пэйярту. И может быть даже… – он вздохнул, – и может быть, даже свои идеи о том, кем была тварь, убившая твоих близких.

Я вздрогнула и подалась назад, глядя на него с ужасом. Тилвас даже не шевельнулся. И правильно сделал: попробуй он удержать меня или схватить в такой момент, силой подтянуть обратно – он бы мгновенно стал для меня врагом – на инстинктивном уровне.

«Не хватай убегающих, испуганных не хватай – их страх облачит твое прикосновение в дерюгу безжалостного палача».

– Сядь у стены, хорошо? Пожалуйста, – терпеливо повторил свою просьбу Тилвас. – Те твари с улицы сюда не зайдут. Испугаются.

– Замечательно. То есть здесь у нас третий уровень потустороннего трешака.

Талвани подмигнул, не говоря ни да, ни нет. Я выругалась, напряженно глядя в сторону люка, о который что-то скреблось, и опустилась рядом с прикорнувшим Бакоа. Тилвас всунул мне в руку пыльную бутылку сливового вина, кивнул, сделал два шага назад и будто исчез, растворившись в сумраке подземелья.

– Выключи свет, – напоследок шепнул он из ниоткуда.

Я подняла и провернула камень на перстне. Мрак и тишина обступили меня со всех сторон.





* * *