Оно

— Но это все. Ничего другого я так и не вспомнил. Меня поразило, что я даже не вспоминал свое детство… не вспоминал, не знаю даже с каких пор. И тут вдруг нахлынули воспоминания. Например, вспомнил, что мы сделали с четвертым долларом.

— А что вы с ним сделали, мистер Хэнском?

Мистер Хэнском посмотрел на часы и вдруг поднялся со стула. Его слегка покачивало, но только самую малость. Иных признаков опьянения не было.

— Нельзя так транжирить время, — произнес он. — Сегодня ночью я улетаю.

Рики Ли встревоженно посмотрел на него, а Хэнском рассмеялся.

— Лететь — это ведь необязательно вести самолет. На сей раз поведу не я. Самолет Объединенной авиатранспортной компании.

— О! — проговорил Рики Ли. Ему показалось, что у него на лице изобразилось удивление, хотя на самом деле Рики было все равно. — А куда вы летите?

Рубашка Хэнскома по-прежнему была нараспашку. Он задумчиво посмотрел на морщинистые белые линии старого шрама, а затем стал застегиваться.

— Я вам, кажется, уже говорил, Рики Ли. Домой я лечу. В родные края. Передайте эти монеты вашим детям.

Хэнском направился к двери. Что-то в его походке, даже в том, как он на ходу подтянул брюки, повергло Рики Ли в ужас. Сходство с покойным и ныне всеми забытым Грэмом Арнольдом вдруг стало разительным; казалось, будто явился призрак Арнольда.

— Мистер Хэнском! — в тревоге вскрикнул Рики Ли.

Хэнском повернулся к нему. Рики Ли торопливо попятился, задел бар с бутылками, и те задребезжали. Он попятился не случайно. Внезапно он пришел к убеждению, что Бен Хэнском мертв. Да, в эту минуту мистер Хэнском лежал где-то мертвый в канаве, на чердаке, а может быть, в туалете, с ремнем на шее, и носки его четырехсотдолларовых ковбойских ботинок болтались в паре дюймов от пола, а это существо, что стояло около проигрывателя-автомата и смотрело в упор на него, Рики Ли, это существо — призрак. На мгновение, лишь на одно мгновение, но и его было достаточно, чтобы сердце у Рики Ли покрылось корочкой льда, — ему почудилось, что он видит столы и стулья сквозь это существо.

— Что такое, Рики Ли?

— Не… не… ничего. Так, ничего.

Бен Хэнском в упор посмотрел на Рики Ли, под глазами у него виднелись темно-лиловые круги. Щеки горели от алкоголя, нос сделался багровым, похоже, он был воспален.

— Ничего, — снова прошептал Рики Ли, не в силах оторвать глаз от этого лица, лица человека, погрязшего во всех грехах, мертвеца, который теперь, вероятно, стоит у смрадных ворот ада.

— Я был толстый тюфяк, жили мы бедно, — произнес Хэнском. — Теперь, кажется, вспоминаю. То ли одна девушка, то ли Билл Заика, эх, не помню, кто-то из них спас мне жизнь благодаря тому серебряному доллару. Меня безумно пугает то, что сегодня ночью я могу припомнить и многое другое. Но какое имеет значение: напуган я, не напуган. Рано или поздно это должно было произойти. Ничего никуда не исчезло, просто ждало своего часа и теперь растет у меня в голове, как огромный пузырь. Но я непременно вспомню, ведь всем, что я теперь приобрел, всем, что у меня сейчас есть, я обязан в какой-то степени тому, что мы тогда делали. А за все приобретения надо платить. Быть может, именно поэтому Бог делает нас вначале детьми. Он устроил так, чтоб вначале мы были ближе к земле. Ибо Он знает, что, усваивая простой урок, мы порой проходим через многие бездны и моря крови. За все надо платить. За что заплачено, то с тобой, твое собственное… И рано или поздно все наши беды возвращаются к нам.

— Вы вернетесь в конце недели или как? — насилу проговорил Рики Ли: у него онемели губы. Тревога нарастала, и этот вопрос оказался единственной соломинкой, за которую он мог ухватиться. — Вы ведь в конце недели вернетесь, как обычно?

— Не знаю, — ответил Хэнском и нехорошо улыбнулся. — Я ведь еду теперь гораздо дальше, чем в Лондон.

— Мистер Хэнском…

— А монеты эти отдайте вашим детям, — повторил Хэнском, после чего вышел из бара и растворился в ночи.

— Что тут у вас, черт возьми, происходит?! — спросила Энни, но Рики Ли и бровью не повел. Он открыл дверцу бара, подбежал к одному из окон и посмотрел на автостоянку. Рики Ли увидел, как вспыхнули фары «кадиллака» мистера Хэнскома, а затем услыхал рев мотора. Машина выехала с грязной автостоянки, подняв за собой длинный шлейф пыли. Задние огни превратились в едва заметные красные точки и скрылись из виду на шоссе 63, ночной ветер развеял пыль по сторонам.

— Он выпил лошадиную дозу, а ты позволил ему сесть в «кадиллак» и уехать. Он же разобьется, — сказала Энни.

— Да ладно, управится.

— Он же разобьется насмерть.

И хотя минут пять тому назад эта же самая мысль беспокоила Рики Ли, он, проводив взглядом машину, повернулся к Энни и покачал головой.

— Не думаю. Хотя сегодня у него был такой вид, что, может, будет и лучше, если он разобьется.

— Что он сказал тебе?

Рики Ли покачал головой. В голове у него все смешалось, и даже выручка потеряла для него всякий интерес.

— Какая разница, что сказал. Вряд ли мы когда-нибудь вновь увидим этого человека.





4

ЭДДИ КАСПБРАК ПРИНИМАЕТ ЛЕКАРСТВО




Если бы вам захотелось узнать все о среднем американце конца второго тысячелетия, от вас потребовалось бы только одно: заглянуть в его аптечку. Во всяком случае, так иногда утверждают.

Но Боже милостивый, загляните в ту, что открывает Эдди Каспбрак.


На верхней полке лежат анацин, экцедрин, контак, гелусил, тиленол, какие-то синие склянки. А кроме того, флакон виварина, флакон серутана («натуре-с» — если читать наоборот), два флакона с суспензией магнезии «Филлипс», которая по вкусу напоминает жидкий мел. И много-много всевозможных склянок.

На второй полке расположились витамины: E, C, C в настойке шиповника, B-прим, B-12, Л-лизин, помогающий при кожных заболеваниях; лецитин, помогающий при накоплении холестерина в организме, а кроме того, железо, кальций, рыбий жир из печени трески, огромный флакон геритола.

Избавим читателя от описания лекарств на третьей полке.

На нижней полке флаконов и упаковок было мало, но вещи тут стояли нешуточные: на таких делах можно торчать дай Бог. «Улет», как у реактивного самолета Бена Хэнскома, а «облом», как у Турмана Мансона. Там были валиум, перкодан, элавил, коробка сакретса, правда, сакретса в ней не было. Вместо него там лежало несколько ампул кваалуда.

Эдди Каспбрак исповедовал бойскаутский девиз.

Он вошел в ванную, помахивая огромной синей дорожной сумкой, положил ее на раковину, расстегнул «молнию» сумки и принялся сваливать флаконы, бутылочки, банки и тюбики. При других обстоятельствах он бы уложил их не спеша, но сейчас ему было не до того. Выбор, перед которым стоял Эдди, был столь же прост, сколь и жесток: не давать себе ни минуты покоя, все время находиться в движении, чтобы не застывать на месте, не думать о том, что все это значит, ведь от таких мыслей можно попросту умереть со страха.

— Эдди! — послышался с первого этажа голос Миры. — Эдди, что ты там делаешь?

Эдди бросил в сумку коробку с сакретсом, в которой лежали ампулы кваалуда. Аптечка почти опустела, если не считать мидола, которым пользовалась Мира, и небольшого, почти выжатого тюбика блистекса. Эдди на мгновение замер, затем схватил блистекс и бросил в сумку. Он принялся застегивать «молнию», затем подумал-подумал и бросил в сумку мидол. «Обойдется. Мира купит себе еще».

— Эдди! — позвала Мира, на сей раз уже с лестницы.

Эдди застегнул до конца «молнию», повесил сумку себе на плечо и вышел из ванной. Он был небольшого роста, с робким, пугливым взглядом, с кроличьим выражением и огромной лысиной, оставшиеся пегие волосы вяло топорщились по бокам. Под тяжестью сумки Эдди заметно кренился в сторону. На второй этаж взбиралась женщина неимоверно огромных размеров. Эдди услышал, как под ней жалобно скрипели ступени.

— Что ты тут делаешь?

Не нужно призывать в эксперты психиатра, чтобы сказать: Эдди женился на подобии своей матери. Мира Каспбрак была чудовищных габаритов. Пять лет тому назад, когда Эдди женился на ней, она была просто крупной женщиной, но и тогда Эдди подсознательно видел, какой огромной она обещает стать; надо заметить, что и мать Эдди отличалась чудовищными габаритами. Когда Мира поднялась на второй этаж, она показалась особенно крупной. На ней была белая ночная рубашка, вздымавшаяся волнами на груди и бедрах. Белое, без макияжа лицо блестело, как свинец. Она была очень напугана.

— Я должен ненадолго уехать, — сказал Эдди.

— Что это значит «я должен уехать»? Что тебе там говорили по телефону?

— Так, ничего, — коротко ответил Эдди и, сорвавшись с места, подбежал к стенному гардеробу. Опустил сумку на пол, открыл складную дверцу, отдернул в сторону штук шесть совершенно одинаковых черных костюмов, висевших там на распялках, рядом с одеждой более светлых тонов. Черные костюмы смотрелись, как грозовые тучи. Эдди всегда надевал черные. Просунув голову в гардероб, он нагнулся и вытащил из глубины один из чемоданов — запахло нафталином и шерстью. Эдди открыл чемодан и побросал туда костюмы.

Над ним нависла корпуленция Миры.

— Что это все значит, Эдди? Куда ты едешь? Скажи мне!

— Я не могу сказать тебе.

Мира не сводила с него глаз, размышляя, что сказать мужу и как поступить в этой ситуации. У нее мелькнула мысль запихнуть его в гардероб, привалиться спиной к дверце, и ждать, пока у него не пройдет дурь, но она была не в силах заставить себя сделать это, хотя, безусловно, это не составило бы ей труда: Мира была на три дюйма выше Эдди, а по весу превосходила его килограммов на сорок. Но она не могла ничего придумать и не находила слов: все это было так непохоже на Эдди. Если бы она вошла в гостиную и увидела, что телевизор с большим экраном парит в воздухе, она, возможно, так бы не удивилась и не перепугалась.

— Ты не можешь сейчас ехать, — услышала она самое себя. — Ты обещал подарить мне автограф Эла Пасино. — Ясно, что это была несусветная глупость, абсурд, но в таком положении даже абсурд в тысячу раз лучше, чем ничего.

— Ты все равно получишь его, — отозвался Эдди. — Тебе придется самой везти его на машине.

Эта ужасная перспектива в довершение всех страхов, метавшихся в несчастном, сбитом с толку сознании Миры, оказалась последней каплей. Она слабо вскрикнула:

— Я не могу, я никогда…

— Тебе придется, — сказал Эдди, осматривая свои ботинки. — Больше некому.

— Мне уже не подходит ни одна блузка. Так тесно — соскам больно.

— Скажи Долорес, чтобы она сделала посвободней, — неумолимо отвечал Эдди. Он отшвырнул две пары обуви, нашел пустую коробку и сунул туда третью пару. Хорошие черные туфли, но несколько заношенные, на работу ходить в них уже нехорошо. Когда зарабатываешь себе на жизнь тем, что возишь по Нью-Йорку богатых людей, многие из которых не просто богатые, а знаменитые, надо выглядеть безукоризненно. Эти ботинки потеряли вид… но Эдди подумал, что они вполне сгодятся для предстоящей поездки. И для разных хлопотных дел, которые на него обрушатся, когда он приедет. Может быть, Ричи Тоузнер…

Но тут в глазах у него потемнело от страха и к горлу подступил комок. Эдди с ужасом вспомнил, что, положив в чемодан чертову аптечку, он забыл самое главное — аспиратор. Он остался лежать на стереоустановке. Эдди захлопнул чемодан и запер его. Затем вернулся и посмотрел на Миру: она стояла в коридоре, прижав одну руку к горлу, как будто у нее была астма. Лицо ее было исполнено недоумения и ужаса, и если бы Эдди самого не переполнял страх, он, может быть, даже пожалел бы Миру.

— Что случилось, Эдди? Кто звонил? У тебя неприятности? Неприятности, да? Что за неприятности?

Держа в одной руке сумку, в другой чемодан, Эдди направился к жене, стараясь держать спину прямо, чтобы крепче стоять на ногах. Мира сдвинулась с места и закрыла своим телом проход. Эдди уже подумал, что она его не пропустит. И когда, казалось бы, он должен был неминуемо врезаться в эту живую преграду, уткнуться лицом в мягкие груди жены, Мира отступила в страхе. А когда, не замедляя шага, Эдди прошел мимо, она в отчаянии разрыдалась.

— Я не могу везти Эла Пасино, — всхлипывая, сказала она. — Я врежусь в дорожный знак или еще что-нибудь сделаю. Я знаю, что врежусь. Эдди, я боюсь!

Он посмотрел на часы, что стояли на столе у лестницы. Двадцать минут десятого. Незадолго до этого он звонил в аэропорт, и глухой голос дежурного сообщил, что он уже опоздал на последний рейс в Мейн. Последний рейс из «Ла Гвардия» был в 8.25. Затем он звонил в «Амтрек»; оказалось, последний поезд в Бостон — в 11.30. Он выйдет на Саут-стейшн, а там возьмет такси и доедет до Арлингтон-стрит, где находятся офисы компании «Кейл Код». «Кейл Код» и автомобильное агентство, где он работает, давно заключили соглашение о взаимных услугах. Достаточно было позвонить Батчу Каррингтону в Бостон — и проблема транспорта решена. Батч сказал, что Эдди выделят «кадиллак», так что поедет он с комфортом и даже с шиком. Во всяком случае, на заднем сиденье не будет торчать какой-нибудь пассажир и, отравляя воздух своей сигарой, спрашивать, не знает ли Эдди случайно, где здесь можно снять телку или зацепить коки.

«Поеду с полным комфортом, — подумал он. — С большим комфортом я мог бы проехать разве что на похоронном катафалке. Не волнуйся, Эдди, обратно тебя, возможно, повезут именно так. Правда, если соберут хоть какие-нибудь косточки».

— Эдди!

Двадцать минут десятого. Времени предостаточно. Можно и поговорить с ней, можно быть и поласковей. Да, было бы куда лучше вообще ничего не говорить, ускользнуть незаметно, а Мире оставить записку под одним из магнитов на дверце холодильника (Эдди всегда оставлял записки жене на дверце холодильника: не было случая, чтобы она туда не заглядывала). Уехать тайно, незаметно, совершить побег, конечно, нехорошо, но уезжать так, как сейчас, пожалуй, еще хуже. Все равно что снова уйти из дома. Он трижды уходил из дома, и всякий раз это было так тяжело! «Что такое дом?» — подумал вдруг Эдди. — Дом — это твое сердце. Я верю, что это так. Бобби Фрост сказал, что дом — это такое место, куда ты хочешь попасть, а попав, иногда обнаруживаешь, что тебя не выпускают».

Эдди стоял наверху лестницы, стремительный порыв угас; его переполнял страх, в горле стоял комок, дыхание вырывалось со свистом. Он смотрел на плачущую жену.

— Пойдем вниз — я расскажу тебе все, что смогу, — сказал он.

Эдди поставил чемодан с одеждой и сумку с лекарствами у двери в холле. И тут вспомнил, вернее, услышал голос покойной матери: она умерла много лет назад, но часто являлась его воображению, давая всевозможные советы.

«Ты ведь знаешь, стоит тебе промочить ноги, и у тебя обязательно насморк. Ты не такой, как все, Эдди. У тебя очень слабый организм. Тебе надо быть осмотрительнее. Вот почему, когда идет дождь, не забудь надеть калоши».