Окна во двор
Часть 98 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он сочувственно ей кивнул.
– Да, мне тоже.
Она опешила.
– Может, успокоите их?
Я притих в любопытном ожидании, как папа будет нас успокаивать, а Ваня обвинительно заголосил, что я первый начал.
Лев проявил все свое родительское мастерство, скучающим тоном попросив:
– Успокойтесь, дети.
Ваня зашелся в обиженном негодовании:
– А я че, я вообще ниче не делал, он меня сам начал пинать, а потом хотел глаза выколоть, хотя я его случайно, а он хотел сразу два глаза!..
Лев ничего не ответил на эту возмущенную тираду, но, когда мимо пробежала официантка, окликнул ее и попросил воды со льдом. До конца завтрака он держал стакан у виска, прежде чем выпить.
Наконец мы снова отправились в путь. Еще не рассвело, но клочья низких облаков уже напоминали розовую сладкую вату. Поежившись от сырого ветра, мы с Ваней забрались на заднее сиденье.
Брат, прижавшись щекой к окошку, быстро заснул. Я попытался повторить его позу для сна, но стекло дребезжало, и каждый наезд на кочку отдавался болью в голове. Как Ваня этого не замечает?
Лев, посмотрев на меня через зеркало заднего вида, неожиданно предложил:
– Садись вперед.
Я удивился.
– Ты же говорил, у нас социализм.
– Временно свергнем режим до Ваниного пробуждения.
Папа слегка улыбнулся. Мне стало любопытно и страшно одновременно: не просто же так ему взбрело в голову, чтобы я пересел. Сейчас еще заведет какой-нибудь ужасный разговор. Ну, например, «Где взял яд?» или что-то типа того. У меня всю дорогу было подспудное ощущение неизбежности такого вопроса.
Но когда я аккуратно, стараясь не толкаться, перелез между креслами и бухнулся на сиденье рядом со Львом, он спросил совсем другое:
– Можно почитать твой рассказ?
– Это повесть, – машинально поправил я, не сразу удивившись вопросу. Потом опомнился: – А зачем?
Лев пожал плечами.
– Мне интересно.
– Ты будешь смеяться.
– А что, там смешно?
Я хмыкнул.
– В том-то и дело, что нет. Просто тебе смешно от того, чем я занимаюсь.
Лев помолчал. Сначала я подумал, что он так сосредоточенно обгоняет грузовик, но нет – он и потом молчал еще какое-то время. Наконец произнес:
– Мне жаль, что ты так думаешь. Я не считаю, что это смешно.
Я пожал плечами, ничего не ответив. Вспомнил, как он усмехался сегодня утром, когда держал в руках мой текст.
Лев забарабанил пальцами по рулю, как от волнения.
– Знаешь, куда я хотел поступать, когда окончил школу? – спросил он.
Я снова пожал плечами: откуда мне знать? Предположил самое очевидное:
– Наверное, в медицинский.
– Этот вариант находился на втором месте.
– Что было на первом?
– Литературный институт.
Теперь уже я невольно рассмеялся.
– Чего? Ты шутишь?
– Нет, правда.
– Почему?
– Ну я… писал.
Развернувшись в кресле, я посмотрел на Льва, словно впервые тогда увидел. Хотя так и было на самом деле: мне казалось, это какой-то другой, подмененный Лев, а того, прежнего, мы где-то потеряли по дороге.
– Что ты писал? – серьезно, без толики смеха спросил я. Боялся спугнуть.
– Стихи.
Улыбка снова наползла на лицо против моей воли. Борясь с ней, я сдавленно переспросил:
– Стихи?
– Ага.
Какое-то время мы ехали молча. Точнее, папа молчал, а я только вздыхал: «Офигеть… И ты скрывал… Офигеть… Как так…» Потом спросил:
– И почему тогда выбрал медицинский?
– Потому что мир казался мне ненадежным. Я взрослел посреди разрухи. Думал: чтобы хоть где-то пригодиться посреди всей этой жести, кем я должен стать? Врач – одна из немногих профессий, которая нужна всегда. И когда плохо – нужнее всего. Вот, например, сейчас.
– Сейчас? – не понял я.
– Ну скоро здесь будет как в Европе, но в плохом смысле. Я про вирус. Это уже не вопрос вероятности, а вопрос времени, – пояснил Лев. – Но кто точно не останется без работы, так это врачи. Скорее всего, любые врачи, потому что рано или поздно их начнет не хватать.
– Смотрю, ты действительно не прогадал, настало твое время, – засмеялся я.
Я пытался шутить, но получалось не очень весело. Вспомнились те редкие выпуски новостей, которые я иногда заставал перед уходом в школу: кадры из Италии, где измученные врачи не справлялись с бесконечным потоком заболевших. Красная зона, переполненные морги, нехватка средств защиты – я не хотел думать, что вскоре это может стать частью нашей реальности, мне больше нравилось верить, что Россию эпидемия каким-то образом обойдет стороной. Но Лев не сомневался, что все будет именно так, как там – в Европе, и от его уверенности моя надежда на благополучный исход тоже стремительно таяла.
– Ты пойдешь? – спросил я, имея в виду инфекционные госпитали.
– Конечно.
– Ты не можешь отказаться?
– Могу, но не хочу.
– Почему не хочешь?
Для меня это звучало почти самоубийственно.
– Потому что это моя работа. Тебе самому хотелось бы оказаться в реальности, где все врачи отказываются лечить людей?
Я отвернулся к окну, обиженно фыркнув.
– Лучше бы ты стал поэтом.
Лев примирительно сменил тему:
– Так ты мне дашь почитать?
– А ты – мне? – спросил я, снова оборачиваясь.
Лев включил дурачка:
– Что я – тебе?
– Дашь почитать свои стихи?
– Я последний раз писал лет пятнадцать назад.
– И что, ничего не сохранилось?
– Ничего.
– И ты ничего не помнишь? – усомнился я.
– Ничего.
– Да, мне тоже.
Она опешила.
– Может, успокоите их?
Я притих в любопытном ожидании, как папа будет нас успокаивать, а Ваня обвинительно заголосил, что я первый начал.
Лев проявил все свое родительское мастерство, скучающим тоном попросив:
– Успокойтесь, дети.
Ваня зашелся в обиженном негодовании:
– А я че, я вообще ниче не делал, он меня сам начал пинать, а потом хотел глаза выколоть, хотя я его случайно, а он хотел сразу два глаза!..
Лев ничего не ответил на эту возмущенную тираду, но, когда мимо пробежала официантка, окликнул ее и попросил воды со льдом. До конца завтрака он держал стакан у виска, прежде чем выпить.
Наконец мы снова отправились в путь. Еще не рассвело, но клочья низких облаков уже напоминали розовую сладкую вату. Поежившись от сырого ветра, мы с Ваней забрались на заднее сиденье.
Брат, прижавшись щекой к окошку, быстро заснул. Я попытался повторить его позу для сна, но стекло дребезжало, и каждый наезд на кочку отдавался болью в голове. Как Ваня этого не замечает?
Лев, посмотрев на меня через зеркало заднего вида, неожиданно предложил:
– Садись вперед.
Я удивился.
– Ты же говорил, у нас социализм.
– Временно свергнем режим до Ваниного пробуждения.
Папа слегка улыбнулся. Мне стало любопытно и страшно одновременно: не просто же так ему взбрело в голову, чтобы я пересел. Сейчас еще заведет какой-нибудь ужасный разговор. Ну, например, «Где взял яд?» или что-то типа того. У меня всю дорогу было подспудное ощущение неизбежности такого вопроса.
Но когда я аккуратно, стараясь не толкаться, перелез между креслами и бухнулся на сиденье рядом со Львом, он спросил совсем другое:
– Можно почитать твой рассказ?
– Это повесть, – машинально поправил я, не сразу удивившись вопросу. Потом опомнился: – А зачем?
Лев пожал плечами.
– Мне интересно.
– Ты будешь смеяться.
– А что, там смешно?
Я хмыкнул.
– В том-то и дело, что нет. Просто тебе смешно от того, чем я занимаюсь.
Лев помолчал. Сначала я подумал, что он так сосредоточенно обгоняет грузовик, но нет – он и потом молчал еще какое-то время. Наконец произнес:
– Мне жаль, что ты так думаешь. Я не считаю, что это смешно.
Я пожал плечами, ничего не ответив. Вспомнил, как он усмехался сегодня утром, когда держал в руках мой текст.
Лев забарабанил пальцами по рулю, как от волнения.
– Знаешь, куда я хотел поступать, когда окончил школу? – спросил он.
Я снова пожал плечами: откуда мне знать? Предположил самое очевидное:
– Наверное, в медицинский.
– Этот вариант находился на втором месте.
– Что было на первом?
– Литературный институт.
Теперь уже я невольно рассмеялся.
– Чего? Ты шутишь?
– Нет, правда.
– Почему?
– Ну я… писал.
Развернувшись в кресле, я посмотрел на Льва, словно впервые тогда увидел. Хотя так и было на самом деле: мне казалось, это какой-то другой, подмененный Лев, а того, прежнего, мы где-то потеряли по дороге.
– Что ты писал? – серьезно, без толики смеха спросил я. Боялся спугнуть.
– Стихи.
Улыбка снова наползла на лицо против моей воли. Борясь с ней, я сдавленно переспросил:
– Стихи?
– Ага.
Какое-то время мы ехали молча. Точнее, папа молчал, а я только вздыхал: «Офигеть… И ты скрывал… Офигеть… Как так…» Потом спросил:
– И почему тогда выбрал медицинский?
– Потому что мир казался мне ненадежным. Я взрослел посреди разрухи. Думал: чтобы хоть где-то пригодиться посреди всей этой жести, кем я должен стать? Врач – одна из немногих профессий, которая нужна всегда. И когда плохо – нужнее всего. Вот, например, сейчас.
– Сейчас? – не понял я.
– Ну скоро здесь будет как в Европе, но в плохом смысле. Я про вирус. Это уже не вопрос вероятности, а вопрос времени, – пояснил Лев. – Но кто точно не останется без работы, так это врачи. Скорее всего, любые врачи, потому что рано или поздно их начнет не хватать.
– Смотрю, ты действительно не прогадал, настало твое время, – засмеялся я.
Я пытался шутить, но получалось не очень весело. Вспомнились те редкие выпуски новостей, которые я иногда заставал перед уходом в школу: кадры из Италии, где измученные врачи не справлялись с бесконечным потоком заболевших. Красная зона, переполненные морги, нехватка средств защиты – я не хотел думать, что вскоре это может стать частью нашей реальности, мне больше нравилось верить, что Россию эпидемия каким-то образом обойдет стороной. Но Лев не сомневался, что все будет именно так, как там – в Европе, и от его уверенности моя надежда на благополучный исход тоже стремительно таяла.
– Ты пойдешь? – спросил я, имея в виду инфекционные госпитали.
– Конечно.
– Ты не можешь отказаться?
– Могу, но не хочу.
– Почему не хочешь?
Для меня это звучало почти самоубийственно.
– Потому что это моя работа. Тебе самому хотелось бы оказаться в реальности, где все врачи отказываются лечить людей?
Я отвернулся к окну, обиженно фыркнув.
– Лучше бы ты стал поэтом.
Лев примирительно сменил тему:
– Так ты мне дашь почитать?
– А ты – мне? – спросил я, снова оборачиваясь.
Лев включил дурачка:
– Что я – тебе?
– Дашь почитать свои стихи?
– Я последний раз писал лет пятнадцать назад.
– И что, ничего не сохранилось?
– Ничего.
– И ты ничего не помнишь? – усомнился я.
– Ничего.