Окна во двор
Часть 90 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ну да, где-то неделя.
– Неделя жизни в палатках? – с нарастающей тревогой переспросил я. – Но еще холодно… Я не хочу спать в холоде и жить в грязи.
Ваня сказал со знанием дела:
– Вообще-то на обочинах стоят мотели.
Он так уверенно звучал, словно сто раз катался до Байкала и обратно.
– Мотель – идеальное место для убийства, – ответил я.
Ваня возликовал:
– Так это еще лучше!
Лев меня поддержал:
– Я тоже не люблю грязь, но, думаю, это решаемо.
Брат закатил глаза.
– Вы хреновые путешественники, вы капризули. Грязь – это наше все!
Итак, было решено: на весенних каникулах, после моего дня рождения, мы едем на Байкал. Втроем. И Слава с нами не едет. Значит, если Лев разозлится, решив утопить нас в самом глубоком озере в мире, вряд ли кто-то его остановит.
Следующим утром, когда Лев подвозил нас до дома, я попытался осторожно прояснить: к чему этот педагогический жест?
Лев, на удивление, ответил очень честно:
– Я не знаю, как с вами общаться. Особенно с ним. – Это он кивнул на Ваню, который, развалившись вдоль заднего сиденья, залипал в телефон.
Мне вспомнилось раннее детство, первые годы жизни со Львом – тогда, оставшись вдвоем, мы вообще не знали, что можно друг другу сказать, поэтому не говорили ничего. Перед глазами явственно нарисовалось утро воскресенья: кухня, на завтрак яичница или каша, Лев за столом читает «Мастера и Маргариту», Слава уехал по делам, во всей квартире стоит давящая тишина. Слышно только часы: тик-так.
Лев прервал мои воспоминания неожиданным вопросом:
– Какой у тебя любимый цвет?
Я растерялся:
– В смысле?
– Просто твой любимый цвет.
Я натянуто улыбнулся одним уголком рта.
– Мы знакомимся, что ли?
– Да. Я вдруг понял, что совсем тебя не знаю.
А я понял, что тоже не знаю, какой у меня любимый цвет. Как-то не задумывался об этом, хотя стоило, вдруг кто спросит, а у меня готовый ответ. Жизнь-то длинная.
– Синий, – ответил я первое, что пришло на ум.
Очень хотелось ответить хоть что-то, чтобы поддержать разговор. Боялся, что скажу: «Никакой» – и всё, мы потеряем друг друга. А мне нужно было с ним говорить. Хоть о чем. Но почему-то очень нужно.
– Синий и его оттенки, – повторил я. – А у тебя?
Лев пожал плечами.
– Я не понимаю концепцию любимого цвета. У меня его нет.
Я подумал: «Блин, ну так-то у меня тоже».
Лев посмотрел в зеркало заднего вида на Ваню.
– А у тебя какой любимый цвет?
– Никакой, – тут же брякнул брат.
– Любимое время года?
– Да пофигу как-то.
– Любимый фильм?
– Пофигу-у-у, – растянул Ваня.
Выглядело так, словно Лев пробирается на ощупь в абсолютной темноте.
– Любимая книга?
– Я ненавижу читать.
Отец сдался, выдав саркастически:
– С тобой приятно разговаривать, Ваня, ты очень интересный.
Он поправил зеркало, отворачивая его от брата чуть в сторону. Я тяжко вздохнул, осознавая, что на целую неделю эти двое станут моей ближайшей компанией. Мне кажется, каждого из нас в отдельности ужасала такая перспектива.
Вернувшись домой, я вспомнил про Артура, лег на кровать и загуглил в телефоне: «Убийство 15 лет срок». От начала до конца прочитал статью в Уголовном кодексе. В самом плохом случае мне дадут десять лет. Я подсчитал: в двадцать пять уже буду на свободе – вся жизнь впереди.
Отложив телефон на тумбочку, я сложил руки на груди и закрыл глаза. «Я ведь это не всерьез», – мысленно заверил сам себя.
Или, может?..
* * *
Стояла непроглядная тьма. Дорога напоминала ту самую, до отеля, только я прекрасно понимал: это не она. Я знал, что нахожусь не в Ванкувере, но время от времени в темном пространстве проблескивали стеклянные высотки – прямо как там. Я так долго шел по бесконечным лабиринтам улиц, что даже странно: как еще ни разу не наступило утро?
Нужный дом вырос передо мной незаметно. Тогда, со Львом, мы сворачивали во дворы, но теперь я будто бы зашел с другой стороны, словно эта многоэтажка всегда стояла прямо на проезжей части. Я задрал голову, посмотрел на сотни темных квадратов-окон: за одним из них он.
Подумал: что он сейчас делает? Залипает в телик или ноутбук? Пьет чай? Занимается сексом? Наверное, и не думает даже, что я стою на улице и всматриваюсь в его спальню.
Стараясь долго не задерживаться, я прошел в подъезд. Тугая дверь нехотя поддалась, и я оказался сразу на лестничной клетке. Я помнил: он живет высоко, Лев поднимал его на лифте. Но я решил идти пешком – тянул время.
Между пятым и шестым этажом кто-то оставил посреди лестничного проема старое зеркало. Я бросил в него взгляд и увидел незнакомого человека. То есть это был я, конечно, но какой-то другой, взрослый, высокий, мои холодные заостренные черты лица сильно напоминали лицо Льва – разве я когда-то был похож на него до такой степени? И руки. Я опустил взгляд на свои руки. Откуда эти выступающие вены? Тогда же заметил кобуру пистолета на поясе.
Шагнув к лестнице, я начал подниматься дальше, и мои шаги гулко отдавались во всех углах, казалось, что каждый обитатель дома слышит меня и следит за мной в дверной глазок. И знает. Знает, что я собираюсь сделать.
Наконец я заметил его дверь. Никогда не видел раньше, но почувствовал, что не ошибаюсь. Сделал глубокий вдох, медленно выдохнул. Поднял руку, нажал на дверной звонок.
Прошло полминуты, прежде чем я услышал, как защелкали замки с обратной стороны двери. Сразу же опустил руку на рукоять пистолета, сжал ее.
Повторил про себя: «Он откроет, я выдерну, выстрелю».
Он откроет.
Я выдерну.
Выстрелю.
Секунды опять растянулись в вечность. Сердце выскакивало из груди. Ладони вспотели, и я переживал: хоть бы пистолет не выскользнул из рук.
Он откроет.
Я выдерну.
Выстрелю.
Пуля пробила его голову. Словно в замедленной съемке я увидел, как взорвалась верхняя часть черепа. Кровь вперемешку с мозгами разлетелась в разные стороны, заляпала мое лицо и одежду, заляпала стены и зеркало, заляпала детский портрет в фоторамке (кстати, почему на нем изображен я?).
С глухим стуком тело упало на пол, и я блаженно улыбнулся: он умер. Ничто не дарило мне большего счастья, чем осознание, что он умер. Улыбнувшись этой мысли, я наконец-то опустил руку с пистолетом.
Перешагнув через его тело, я прошел на кухню. Взял стакан и налил себе воды, пачкая окровавленными руками все вокруг: посуду, поверхности и ручки от шкафчиков.
Пил воду, рассматривал в окно полицейские машины. Мне было так хорошо.
Вот что мне начало сниться с тех пор, как я допустил мысль об убийстве.
Слава нашел мне психотерапевта, но теперь его появление скорее мешало, чем способствовало исцелению. Если я расскажу ему, что планирую убить Артура, вряд ли он поддержит, верно?
Впервые оказавшись в его кабинете, я сразу подумал, что кто-то из нас двоих ошибся дверью, и даже шагнул обратно в коридор, чтобы перепроверить надпись на табличке: «Игорь Викторович. Психотерапевт». Зайдя обратно, я с сомнением покосился на парня в мягком кресле: тоннели в ушах, пирсинг в носу, выбритые виски на высвеченных волосах, через правую руку тянется татуировка с замысловатыми узорами. Одежда еще такая, словно он снял ее с тиктокера: светло-розовая толстовка, укороченные джинсы, белые кеды. Я сразу почувствовал себя старым в своих школьных брюках и рубашке (пришлось идти к нему сразу после уроков).
– Неделя жизни в палатках? – с нарастающей тревогой переспросил я. – Но еще холодно… Я не хочу спать в холоде и жить в грязи.
Ваня сказал со знанием дела:
– Вообще-то на обочинах стоят мотели.
Он так уверенно звучал, словно сто раз катался до Байкала и обратно.
– Мотель – идеальное место для убийства, – ответил я.
Ваня возликовал:
– Так это еще лучше!
Лев меня поддержал:
– Я тоже не люблю грязь, но, думаю, это решаемо.
Брат закатил глаза.
– Вы хреновые путешественники, вы капризули. Грязь – это наше все!
Итак, было решено: на весенних каникулах, после моего дня рождения, мы едем на Байкал. Втроем. И Слава с нами не едет. Значит, если Лев разозлится, решив утопить нас в самом глубоком озере в мире, вряд ли кто-то его остановит.
Следующим утром, когда Лев подвозил нас до дома, я попытался осторожно прояснить: к чему этот педагогический жест?
Лев, на удивление, ответил очень честно:
– Я не знаю, как с вами общаться. Особенно с ним. – Это он кивнул на Ваню, который, развалившись вдоль заднего сиденья, залипал в телефон.
Мне вспомнилось раннее детство, первые годы жизни со Львом – тогда, оставшись вдвоем, мы вообще не знали, что можно друг другу сказать, поэтому не говорили ничего. Перед глазами явственно нарисовалось утро воскресенья: кухня, на завтрак яичница или каша, Лев за столом читает «Мастера и Маргариту», Слава уехал по делам, во всей квартире стоит давящая тишина. Слышно только часы: тик-так.
Лев прервал мои воспоминания неожиданным вопросом:
– Какой у тебя любимый цвет?
Я растерялся:
– В смысле?
– Просто твой любимый цвет.
Я натянуто улыбнулся одним уголком рта.
– Мы знакомимся, что ли?
– Да. Я вдруг понял, что совсем тебя не знаю.
А я понял, что тоже не знаю, какой у меня любимый цвет. Как-то не задумывался об этом, хотя стоило, вдруг кто спросит, а у меня готовый ответ. Жизнь-то длинная.
– Синий, – ответил я первое, что пришло на ум.
Очень хотелось ответить хоть что-то, чтобы поддержать разговор. Боялся, что скажу: «Никакой» – и всё, мы потеряем друг друга. А мне нужно было с ним говорить. Хоть о чем. Но почему-то очень нужно.
– Синий и его оттенки, – повторил я. – А у тебя?
Лев пожал плечами.
– Я не понимаю концепцию любимого цвета. У меня его нет.
Я подумал: «Блин, ну так-то у меня тоже».
Лев посмотрел в зеркало заднего вида на Ваню.
– А у тебя какой любимый цвет?
– Никакой, – тут же брякнул брат.
– Любимое время года?
– Да пофигу как-то.
– Любимый фильм?
– Пофигу-у-у, – растянул Ваня.
Выглядело так, словно Лев пробирается на ощупь в абсолютной темноте.
– Любимая книга?
– Я ненавижу читать.
Отец сдался, выдав саркастически:
– С тобой приятно разговаривать, Ваня, ты очень интересный.
Он поправил зеркало, отворачивая его от брата чуть в сторону. Я тяжко вздохнул, осознавая, что на целую неделю эти двое станут моей ближайшей компанией. Мне кажется, каждого из нас в отдельности ужасала такая перспектива.
Вернувшись домой, я вспомнил про Артура, лег на кровать и загуглил в телефоне: «Убийство 15 лет срок». От начала до конца прочитал статью в Уголовном кодексе. В самом плохом случае мне дадут десять лет. Я подсчитал: в двадцать пять уже буду на свободе – вся жизнь впереди.
Отложив телефон на тумбочку, я сложил руки на груди и закрыл глаза. «Я ведь это не всерьез», – мысленно заверил сам себя.
Или, может?..
* * *
Стояла непроглядная тьма. Дорога напоминала ту самую, до отеля, только я прекрасно понимал: это не она. Я знал, что нахожусь не в Ванкувере, но время от времени в темном пространстве проблескивали стеклянные высотки – прямо как там. Я так долго шел по бесконечным лабиринтам улиц, что даже странно: как еще ни разу не наступило утро?
Нужный дом вырос передо мной незаметно. Тогда, со Львом, мы сворачивали во дворы, но теперь я будто бы зашел с другой стороны, словно эта многоэтажка всегда стояла прямо на проезжей части. Я задрал голову, посмотрел на сотни темных квадратов-окон: за одним из них он.
Подумал: что он сейчас делает? Залипает в телик или ноутбук? Пьет чай? Занимается сексом? Наверное, и не думает даже, что я стою на улице и всматриваюсь в его спальню.
Стараясь долго не задерживаться, я прошел в подъезд. Тугая дверь нехотя поддалась, и я оказался сразу на лестничной клетке. Я помнил: он живет высоко, Лев поднимал его на лифте. Но я решил идти пешком – тянул время.
Между пятым и шестым этажом кто-то оставил посреди лестничного проема старое зеркало. Я бросил в него взгляд и увидел незнакомого человека. То есть это был я, конечно, но какой-то другой, взрослый, высокий, мои холодные заостренные черты лица сильно напоминали лицо Льва – разве я когда-то был похож на него до такой степени? И руки. Я опустил взгляд на свои руки. Откуда эти выступающие вены? Тогда же заметил кобуру пистолета на поясе.
Шагнув к лестнице, я начал подниматься дальше, и мои шаги гулко отдавались во всех углах, казалось, что каждый обитатель дома слышит меня и следит за мной в дверной глазок. И знает. Знает, что я собираюсь сделать.
Наконец я заметил его дверь. Никогда не видел раньше, но почувствовал, что не ошибаюсь. Сделал глубокий вдох, медленно выдохнул. Поднял руку, нажал на дверной звонок.
Прошло полминуты, прежде чем я услышал, как защелкали замки с обратной стороны двери. Сразу же опустил руку на рукоять пистолета, сжал ее.
Повторил про себя: «Он откроет, я выдерну, выстрелю».
Он откроет.
Я выдерну.
Выстрелю.
Секунды опять растянулись в вечность. Сердце выскакивало из груди. Ладони вспотели, и я переживал: хоть бы пистолет не выскользнул из рук.
Он откроет.
Я выдерну.
Выстрелю.
Пуля пробила его голову. Словно в замедленной съемке я увидел, как взорвалась верхняя часть черепа. Кровь вперемешку с мозгами разлетелась в разные стороны, заляпала мое лицо и одежду, заляпала стены и зеркало, заляпала детский портрет в фоторамке (кстати, почему на нем изображен я?).
С глухим стуком тело упало на пол, и я блаженно улыбнулся: он умер. Ничто не дарило мне большего счастья, чем осознание, что он умер. Улыбнувшись этой мысли, я наконец-то опустил руку с пистолетом.
Перешагнув через его тело, я прошел на кухню. Взял стакан и налил себе воды, пачкая окровавленными руками все вокруг: посуду, поверхности и ручки от шкафчиков.
Пил воду, рассматривал в окно полицейские машины. Мне было так хорошо.
Вот что мне начало сниться с тех пор, как я допустил мысль об убийстве.
Слава нашел мне психотерапевта, но теперь его появление скорее мешало, чем способствовало исцелению. Если я расскажу ему, что планирую убить Артура, вряд ли он поддержит, верно?
Впервые оказавшись в его кабинете, я сразу подумал, что кто-то из нас двоих ошибся дверью, и даже шагнул обратно в коридор, чтобы перепроверить надпись на табличке: «Игорь Викторович. Психотерапевт». Зайдя обратно, я с сомнением покосился на парня в мягком кресле: тоннели в ушах, пирсинг в носу, выбритые виски на высвеченных волосах, через правую руку тянется татуировка с замысловатыми узорами. Одежда еще такая, словно он снял ее с тиктокера: светло-розовая толстовка, укороченные джинсы, белые кеды. Я сразу почувствовал себя старым в своих школьных брюках и рубашке (пришлось идти к нему сразу после уроков).