Окна во двор

Я криво усмехнулся одним уголком рта: киношная фразочка, в России так не говорят.

Лев, уловив мою усмешку, поднял взгляд – от этого мне показалось, что пространство сжалось и замерло, остановив время.





* * *


Канадская система здравоохранения оказалась не очень приветлива ко Льву: сертификация медицинского образования, полученного в России, займет еще несколько лет. Он учился в резидентуре, получал за это «мизерную плату» и чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке.

«Я работаю реаниматологом двенадцать лет, а он – девять, – раздраженно рассказывал Лев о каком-то молодом преподе. – И при этом смотрит на меня так, как будто личинка врача – это я, а не он».

Слава не стремился его поддержать:

«Да с чего ему на тебя так смотреть?»

«Ну, наверное, с того, что я его ни хрена не понимаю. Но это не потому, что я дерьмовый врач, а потому что у него проблемы с дикцией. Он узкоглазый, как эти напротив».

(«Эти напротив» – это наши соседи из Китая.)

«Не узкоглазый, а азиат», – тактично поправлял Слава.

Но Лев, будто не слушая, продолжал:

«Они там почти все узкоглазые, даже преподы. Говорят как с кашей во рту. У всех свои акценты, даже у одних узкоглазых акцент не такой, как у других, а я должен как-то это понимать, должен понимать, что он мне там про амниотическую эмболию рассказывает на китайском».

«С каких пор ты стал расистом?»

«Легко тебе не быть расистом, сидишь дома и ни хрена не делаешь, пока я доказываю каким-то кретинам, что имею право называться врачом в их сраной стране».

«Я вообще-то тоже работаю», – сдержанно замечал Слава.

«Да, охренительная у тебя работа – рисовать каракули».

«Ну кто виноват, что у тебя не такая?»

«Да мне такая и не нужна. Моя самая высокооплачиваемая медицинская должность в России меня полностью устраивала. А теперь я здесь, с тобой, смешанный с нищетой, дерьмом и китайцами».

Мне стало не по себе от сквозящей агрессии в тоне Льва, и я вышел к родителям в гостиную – казалось, так я смогу проконтролировать ситуацию, хотя ничего я не мог на самом деле.

Едва я появился на пороге, Лев сказал: «Выйди, мы разговариваем».

Они стояли посреди комнаты, как соперники на ринге, и от этого вся ситуация начала выглядеть еще неприятней.

«Ты не разговариваешь, ты…»

Я хотел сказать: «Ты кричишь», но это было бы неправдой – он не кричал.

«Ты давишь».

Слава, будто бы не замечая моего появления, продолжал разговор: «Значит, это я виноват?»

Лев, повернувшись к нему, едко произнес: «А что, я по собственной воле сюда потащился?»

«Прекрасное заявление накануне свадьбы. Я думал, мы семья».

«Мне плевать, что ты думал», – неожиданно резко оборвал Лев.

«Что?»

«Ничего».

«В смысле, тебе плевать…»

Слава не договорил, его оборвал хлесткий удар по щеке. Я отшатнулся, как будто ударили меня, и, удивленно мигая, посмотрел на родителей. Слава, едва касаясь пальцами, держался за щеку, Лев, замерев, неотрывно смотрел на него, как будто сам не верил в то, что сделал.

«Прости, – выдохнул он. И, не дождавшись никакой реакции, опять: – Прости, прости, прости, я не хотел…»

Он попытался обнять Славу, но тот, отстранившись, посмотрел на меня. Вывернувшись из рук Льва, он тремя легкими шагами оказался рядом и закрыл дверь, отсекая меня от происходящего в комнате.






* * *


А теперь я стоял на сцене в «самый прекрасный день их жизни» и неотрывно смотрел на Льва, стараясь выдержать такую же холодную невозмутимость во взгляде. Буквально доля секунды, но ее хватило для немого диалога, понятного только нам: «Молчи».

«А я и не собирался ничего говорить».

Известны ли мне обстоятельства, препятствующие данному союзу? Может быть.

Но я о них ничего не сказал.





Emergency




Я сразу понял, что нравлюсь ему – Артуру, мужчине-с-головой-многогранником, к которому нельзя подходить. Заметил его цепкий взгляд еще при первом рукопожатии, тогда, у центральных ворот парка. Не знаю, это, конечно, неправильно, но, когда мне чего-то «нельзя», я всегда хочу проверить: а что будет?

Мне льстило его внимание, поэтому я, как бы играя в поддавки, не сводил с него глаз весь вечер – время от времени он улавливал это и подолгу смотрел в ответ.

Празднование начало завершаться только к утру, на рассвете пошли разговоры о том, кто куда собирается («Мы еще погуляем» – «А мы, наверное, в отель»). Артур подошел ко мне.

– Прогуляемся?

Я растерялся.

– Что?

Но прозвучало ничего, резковато даже.

– Говорю: прогуляемся?

– Зачем?

– Дома вы с братом будете только мешать.

– Мы идем к Пелагее играть в настольные игры, мы договаривались.

– Хорошо.

Он отступил на шаг, и я искоса глянул на него: в профиль он казался даже симпатичным – прямой нос и выпирающий подбородок придавали ему сходство с греческими скульптурами. Я ощутил смесь интереса, страха и восторга: он такой взрослый, такой независимый, а ходит вокруг меня в стыдливом смущении, познакомиться пытается.

– А куда? – спросил я, повернувшись к нему.

Он оживился.

– Что «куда»?

– Куда прогуляемся?

Артур пожал плечами.

– Да так… По городу. На рассвете, наверное, красиво.

– Ну хорошо, я тогда отпрошусь у родителей.

Артур поспешно возразил:

– Тогда лучше не надо.

– Что не надо?

– Идти со мной.

– Почему?

– Сколько тебе лет? Мне казалось, тебе уже…