Окна во двор
Часть 8 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Он кусается.
– Ладно. – Я не понял, шутка это или как, и сменил тему: – А твои друзья будут?
– Нет. – Он постарался ответить непринужденно, но вышло тоскливо, вымученно даже.
– Почему?
– Они не могут прилететь.
Я постарался вспомнить Славин круг общения: фрилансер, рабочего коллектива нет, единственное окружение – такие же волонтеры в социальных учреждениях. Многие из них религиозны и делают добрые дела во имя Бога, особенно в детских домах, поддержку которым оказывает церковь.
– Ладно, – вздохнул я.
Я представил, как бы сейчас выглядела эта свадьба, если бы мама была жива. Наверное, мы бы прилетели вдвоем, она была бы свидетельницей у Славы, в таком же бежевом воздушном платье, как у Карины, и время от времени, когда никто не видит, она бы шикала: «Вынь руки из карманов» – или поправляла мне волосы, а я бы раздражался: «Отстань, мам». Или мы бы прилетели втроем: я, мама и какой-нибудь отчим, с которым мы бы обменивались колкими репликами, а мама бы говорила: «Прекратите ругаться», а я бы говорил: «Прости, мам», потому что мне бы не хотелось ее расстраивать. А может, мы прилетели бы вчетвером, или впятером, или вшестером: у меня были бы родные братья и сестры, среди которых мне пришлось бы играть роль старшего, то и дело перепроверяя, все ли на месте, и гадая, не задаст ли мне взбучку мама, если я потеряю хотя бы одного.
Но мамы нет, и свидетель у Славы – я.
– Спасибо, что ты здесь, – вдруг сказал он.
Я развел руками: не то чтобы у меня был выбор.
– Ты единственный в семье, кто меня поддерживает, – добавил Слава.
Иногда кажется, что родственная связь переоценена и при высоком уровне привязанности можно увидеть родителей, детей, братьев и сестер в ком угодно, кто не приходится нам таковым по крови. Но бывают моменты, когда мы обособляемся друг от друга, как острова в океане: есть Лев, Пелагея, Рома и Юля, есть я и Слава и есть Ваня – все мы вроде как части одного целого, но, говоря откровенно, только со Славой я связан до гробовой доски. Когда я пытаюсь представить свое семейное древо таким, каким его рисуют в школе на уроках биологии, то вижу между собой и Славой прочную неделимую нить, а все остальные звенья моей родословной – просто веревки, привязанные ко мне хлипкими узлами, могущими развязаться в любой миг. Иногда, в особо тоскливые моменты, я смотрю на Славу и думаю: «Все, что я знаю о своей семье, – искусственно, и только ты – настоящий».
Speak Now or Forever Hold Your Peace
Свадьба проходила в круглом праздничном павильоне приплюснутой формы – со стороны он был похож на металлическую кнопку, какие подкладывают на стулья училкам, а изнутри – на юрту с шаныраком. В центре павильона лежала красная ковровая дорожка, ведущая к сцене (напоминавшей алтарь), а по бокам от нее – стулья, выкрашенные серебряной краской.
Расположившись на стульях в первом ряду и усадив Юлю к себе на колени, Пелагея объясняла, что сейчас вынесут кольца, а она, Юля то есть, должна будет их взять и передать женихам. По уставшему лицу девочки я догадался, что она слушает эту инструкцию уже в сотый раз.
– Как-то у вас все не по-православному, – вздохнул я, садясь рядом.
Пелагея пихнула меня локтем в бок.
– Не садись, ты должен будешь стоять.
– Стоять? Где?
– Возле Славы.
Я поднялся и, обходя стулья на пути к сцене, столкнулся со Львом.
– О, ты тоже тут, – удивился я. – А разве по традиции тебя не должен вывести к алтарю отец?
Лев бросил на меня утомленный взгляд, который нужно было расценить как «Заткнись, пожалуйста», и я нахмурился, изображая, что мучительно пытаюсь что-то вспомнить.
– Ах да… Он же зашоренный психопат с традиционалистскими взглядами. Как грустно…
«Зашоренный психопат с традиционалистскими взглядами» – единственная характеристика, которую я когда-либо слышал от Льва в адрес его отца.
– Он умер.
– И это еще грустнее.
– Не сказал бы.
– Нельзя так об отце.
Лев оглядел павильон, заполнившийся нашими немногочисленными гостями, – все расселись по местам, и только мы вдвоем, стоя на сцене, перебрасывались колкостями перед зрителями. Наклонившись ко мне, Лев вкрадчиво попросил:
– Не мог бы ты закончить свой стендап на сегодня?
– Хорошо, пап.
– Я рад, что ты меня услышал, – дипломатично произнес Лев.
Услышал его не только я, но и Юля. Повернув голову к Пелагее, она громким шепотом спросила:
– Мам! А почему дядя Лев рад, что дедушка умер?
Пелагея зашикала на нее:
– Тише, тише, он не рад, он не это имел в виду.
В павильон зашла Карина и что-то шепнула мужчине-с-головой-многогранником. После этого по рядам прокатился шепот, что «скоро начнется», потому что регистратор уже здесь. При слове «регистратор» я представил пожилую женщину в узкой юбке, казенным голосом зачитывающую пустые слова про «дорогих молодоженов». Но я знал, что регистратор будет другой – видел его через стеклянные стены павильона: напомаженный мужчина в протокольном фраке. Когда он поворачивался спиной, длинный подол пиджака делал его похожим на пингвина. Смотрелось смешно, но узкая юбка была бы забавнее.
Я вышел из павильона и с правой стороны от входа увидел Славу – та женщина с глубоким декольте поправляла на нем галстук-бабочку и камербанд. Картина маслом: мама собирает на утренник ребенка.
Подойдя почти вплотную к Славе, я, понизив голос, спросил, чтобы слышал только он:
– Как тебе тут?
Он несколько удивился моему вопросу.
– Отлично. А что?
– Все как-то прилизанно, тебе не кажется?
– Это же свадьба.
– Но ты ведь не такой.
– О чем ты?
Не зная, как сказать помягче, я заметил:
– Ты… в смокинге. Ты же их не носишь.
– Но это же свадьба, – повторил Слава.
Подруга Льва, закончив разглаживать складки на Славином костюме, пожелала удачи и отошла в сторону. Проводив ее взглядом до павильона, я сказал про другое:
– Ты грустный.
Он неопределенно повел плечами. Я предположил:
– Считаешь, что совершаешь ошибку?
Слава искренне возмутился:
– Чего? Конечно, нет! – И, секунду помолчав, сказал уже мягче: – Мне грустно, потому что твоя мама этого не увидит, вот и все.
– Может, хорошо, что она этого не увидит.
– Почему?
– Потому что это твоя свадьба, а тебя здесь как будто бы нет. Она бы это тоже поняла…
Слава прервал меня, резким движением руки указав на вход в павильон. Тон его при этом остался спокоен:
– Проходи, Мики. Все в порядке.
Я пропустил его вперед, а сам зашел следом. Гости тут же подобрались, несмело захлопали, Лев и регистратор, поджидающие на сцене, встали прямее. Все смотрели на нас, и, хотя это не было запланировано, было похоже, словно к «алтарю» Славу веду я. Звуковик включил марш Мендельсона, и я мысленно закатил глаза: и тут классика.
Лев стоял с левой стороны, Слава остановился с правой, я – за ним, а за Львом – Карина. Регистратор, дождавшись, когда стихнет музыка, торжественно заговорил на русском языке:
– Добрый день, уважаемые новобрачные и гости! Сегодня на наших глазах происходит знаменательное событие…
Его безупречный русский язык и тон с придыханием, каким он и произносил типичную речь советского госрегистратора, окутали меня странной аурой «российскости». Слово «российскость» я изобрел в первую же неделю пребывания в Канаде – оно описывало все, что напоминало мне о доме: от мелочей вроде запаха ржаного хлеба до русских кварталов. Я не любил «российскость» в России, но встречать «российскость» за ее пределами – волшебное ощущение.
– …Семья – это добровольный союз любящих людей, поэтому я хочу спросить вас: является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и хорошо обдуманным?
Первым сказал Слава:
– Да.
Потом Лев:
– Да.
– Если кому-то известны обстоятельства, препятствующие данному союзу, можете сказать об этом сейчас или молчать вечно.
– Ладно. – Я не понял, шутка это или как, и сменил тему: – А твои друзья будут?
– Нет. – Он постарался ответить непринужденно, но вышло тоскливо, вымученно даже.
– Почему?
– Они не могут прилететь.
Я постарался вспомнить Славин круг общения: фрилансер, рабочего коллектива нет, единственное окружение – такие же волонтеры в социальных учреждениях. Многие из них религиозны и делают добрые дела во имя Бога, особенно в детских домах, поддержку которым оказывает церковь.
– Ладно, – вздохнул я.
Я представил, как бы сейчас выглядела эта свадьба, если бы мама была жива. Наверное, мы бы прилетели вдвоем, она была бы свидетельницей у Славы, в таком же бежевом воздушном платье, как у Карины, и время от времени, когда никто не видит, она бы шикала: «Вынь руки из карманов» – или поправляла мне волосы, а я бы раздражался: «Отстань, мам». Или мы бы прилетели втроем: я, мама и какой-нибудь отчим, с которым мы бы обменивались колкими репликами, а мама бы говорила: «Прекратите ругаться», а я бы говорил: «Прости, мам», потому что мне бы не хотелось ее расстраивать. А может, мы прилетели бы вчетвером, или впятером, или вшестером: у меня были бы родные братья и сестры, среди которых мне пришлось бы играть роль старшего, то и дело перепроверяя, все ли на месте, и гадая, не задаст ли мне взбучку мама, если я потеряю хотя бы одного.
Но мамы нет, и свидетель у Славы – я.
– Спасибо, что ты здесь, – вдруг сказал он.
Я развел руками: не то чтобы у меня был выбор.
– Ты единственный в семье, кто меня поддерживает, – добавил Слава.
Иногда кажется, что родственная связь переоценена и при высоком уровне привязанности можно увидеть родителей, детей, братьев и сестер в ком угодно, кто не приходится нам таковым по крови. Но бывают моменты, когда мы обособляемся друг от друга, как острова в океане: есть Лев, Пелагея, Рома и Юля, есть я и Слава и есть Ваня – все мы вроде как части одного целого, но, говоря откровенно, только со Славой я связан до гробовой доски. Когда я пытаюсь представить свое семейное древо таким, каким его рисуют в школе на уроках биологии, то вижу между собой и Славой прочную неделимую нить, а все остальные звенья моей родословной – просто веревки, привязанные ко мне хлипкими узлами, могущими развязаться в любой миг. Иногда, в особо тоскливые моменты, я смотрю на Славу и думаю: «Все, что я знаю о своей семье, – искусственно, и только ты – настоящий».
Speak Now or Forever Hold Your Peace
Свадьба проходила в круглом праздничном павильоне приплюснутой формы – со стороны он был похож на металлическую кнопку, какие подкладывают на стулья училкам, а изнутри – на юрту с шаныраком. В центре павильона лежала красная ковровая дорожка, ведущая к сцене (напоминавшей алтарь), а по бокам от нее – стулья, выкрашенные серебряной краской.
Расположившись на стульях в первом ряду и усадив Юлю к себе на колени, Пелагея объясняла, что сейчас вынесут кольца, а она, Юля то есть, должна будет их взять и передать женихам. По уставшему лицу девочки я догадался, что она слушает эту инструкцию уже в сотый раз.
– Как-то у вас все не по-православному, – вздохнул я, садясь рядом.
Пелагея пихнула меня локтем в бок.
– Не садись, ты должен будешь стоять.
– Стоять? Где?
– Возле Славы.
Я поднялся и, обходя стулья на пути к сцене, столкнулся со Львом.
– О, ты тоже тут, – удивился я. – А разве по традиции тебя не должен вывести к алтарю отец?
Лев бросил на меня утомленный взгляд, который нужно было расценить как «Заткнись, пожалуйста», и я нахмурился, изображая, что мучительно пытаюсь что-то вспомнить.
– Ах да… Он же зашоренный психопат с традиционалистскими взглядами. Как грустно…
«Зашоренный психопат с традиционалистскими взглядами» – единственная характеристика, которую я когда-либо слышал от Льва в адрес его отца.
– Он умер.
– И это еще грустнее.
– Не сказал бы.
– Нельзя так об отце.
Лев оглядел павильон, заполнившийся нашими немногочисленными гостями, – все расселись по местам, и только мы вдвоем, стоя на сцене, перебрасывались колкостями перед зрителями. Наклонившись ко мне, Лев вкрадчиво попросил:
– Не мог бы ты закончить свой стендап на сегодня?
– Хорошо, пап.
– Я рад, что ты меня услышал, – дипломатично произнес Лев.
Услышал его не только я, но и Юля. Повернув голову к Пелагее, она громким шепотом спросила:
– Мам! А почему дядя Лев рад, что дедушка умер?
Пелагея зашикала на нее:
– Тише, тише, он не рад, он не это имел в виду.
В павильон зашла Карина и что-то шепнула мужчине-с-головой-многогранником. После этого по рядам прокатился шепот, что «скоро начнется», потому что регистратор уже здесь. При слове «регистратор» я представил пожилую женщину в узкой юбке, казенным голосом зачитывающую пустые слова про «дорогих молодоженов». Но я знал, что регистратор будет другой – видел его через стеклянные стены павильона: напомаженный мужчина в протокольном фраке. Когда он поворачивался спиной, длинный подол пиджака делал его похожим на пингвина. Смотрелось смешно, но узкая юбка была бы забавнее.
Я вышел из павильона и с правой стороны от входа увидел Славу – та женщина с глубоким декольте поправляла на нем галстук-бабочку и камербанд. Картина маслом: мама собирает на утренник ребенка.
Подойдя почти вплотную к Славе, я, понизив голос, спросил, чтобы слышал только он:
– Как тебе тут?
Он несколько удивился моему вопросу.
– Отлично. А что?
– Все как-то прилизанно, тебе не кажется?
– Это же свадьба.
– Но ты ведь не такой.
– О чем ты?
Не зная, как сказать помягче, я заметил:
– Ты… в смокинге. Ты же их не носишь.
– Но это же свадьба, – повторил Слава.
Подруга Льва, закончив разглаживать складки на Славином костюме, пожелала удачи и отошла в сторону. Проводив ее взглядом до павильона, я сказал про другое:
– Ты грустный.
Он неопределенно повел плечами. Я предположил:
– Считаешь, что совершаешь ошибку?
Слава искренне возмутился:
– Чего? Конечно, нет! – И, секунду помолчав, сказал уже мягче: – Мне грустно, потому что твоя мама этого не увидит, вот и все.
– Может, хорошо, что она этого не увидит.
– Почему?
– Потому что это твоя свадьба, а тебя здесь как будто бы нет. Она бы это тоже поняла…
Слава прервал меня, резким движением руки указав на вход в павильон. Тон его при этом остался спокоен:
– Проходи, Мики. Все в порядке.
Я пропустил его вперед, а сам зашел следом. Гости тут же подобрались, несмело захлопали, Лев и регистратор, поджидающие на сцене, встали прямее. Все смотрели на нас, и, хотя это не было запланировано, было похоже, словно к «алтарю» Славу веду я. Звуковик включил марш Мендельсона, и я мысленно закатил глаза: и тут классика.
Лев стоял с левой стороны, Слава остановился с правой, я – за ним, а за Львом – Карина. Регистратор, дождавшись, когда стихнет музыка, торжественно заговорил на русском языке:
– Добрый день, уважаемые новобрачные и гости! Сегодня на наших глазах происходит знаменательное событие…
Его безупречный русский язык и тон с придыханием, каким он и произносил типичную речь советского госрегистратора, окутали меня странной аурой «российскости». Слово «российскость» я изобрел в первую же неделю пребывания в Канаде – оно описывало все, что напоминало мне о доме: от мелочей вроде запаха ржаного хлеба до русских кварталов. Я не любил «российскость» в России, но встречать «российскость» за ее пределами – волшебное ощущение.
– …Семья – это добровольный союз любящих людей, поэтому я хочу спросить вас: является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и хорошо обдуманным?
Первым сказал Слава:
– Да.
Потом Лев:
– Да.
– Если кому-то известны обстоятельства, препятствующие данному союзу, можете сказать об этом сейчас или молчать вечно.