Окна во двор
Часть 84 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты тут это… Не рычи на него! Он мне полку прибил.
– Ага, – хмыкнул Слава. – А мне – детей.
Я слушал их разговор, стиснув зубы, но слезы все равно прорвались. Сильные, неудержимые и… непонятные. Я спрашивал сам себя: ну что такое, ничего же страшного не происходит, откуда это? Но остановиться не получалось. Я сдавленно глотал, отвернувшись от стола, надеясь, что родители не заметят.
Но заметили все. Даже Сэм. Она первая, вырвавшись из цепких объятий Вани, подошла и тревожно ткнулась носом в мои колени.
Тогда засуетились и все остальные, родители поспешно окружили меня.
– Мики, ты чего? Мы не всерьез ругались, мы шутим.
Слава сел рядом, осторожно положил руку на мой лоб.
– Ты себя нормально чувствуешь? Какой-то горячий…
Я прижался к Славиному плечу, потерся мокрой щекой о тонкую ткань рубашки.
– Я так… просто… просто так…
Лев сел на диван рядом со Славой. Очень серьезно сказал:
– Я думаю, иногда нормально плакать просто так.
– Я тоже так думаю, – согласился Слава.
За долгое время это было первое, в чем их мнения сошлись.
– Но если не просто так, ты же расскажешь почему? – уточнил он. – Если захочешь.
– Я сам не знаю, – выдохнул я.
Лев предложил:
– Тогда можешь так и объяснять: плачешь просто так, сам не знаешь почему. А то мы пугаемся, когда ты так делаешь без объяснений.
Я отлип от Славиного плеча, вытер слезы рукавом школьной рубашки и, оглядев родителей, заметил:
– Вы очень странно разговариваете.
Лев, расслабившись, вдруг выдал Славе:
– Я же говорил! Звучит так, как будто мы дрессированные.
– Ну лучше звучать как дрессированные родители, чем как отстойные, – заметил Слава.
Бабушка, которая все это время тихонько стояла на кухне, почувствовала, что настала очередь ее утешительных жестов. Выйдя в гостиную, она ласково заговорила:
– Ну все, все, ему просто покушать нужно, пришел и не поел, ты хоть руки-то помыл? Помой руки и садись к нам, а то, конечно же, если ничего не есть, нервы никудышные…
Я послушался – пошел мыть руки. Включил воду, гонял кусок мыла между ладонями не меньше минуты, зависнув над раковиной. Все думал про Ярика: он же прилипала, хлюпик и размазня, ну как же так?
* * *
Понял: ненавижу Ярика. Он хуже всех, кого я когда-либо знал. Просто урод.
Прошла еще неделя, наступила следующая суббота. Между математикой и английским (это между третьим и четвертым уроком, значит, самая длинная перемена) мы с Яриком поднялись в «курительный» туалет на четвертом этаже. Это такой туалет, негласно признанный законным для курения, потому что и директрисе, и завучам, и даже вредным учителям было лень подниматься на последний этаж, чтобы гонять старшеклассников с сигаретами. А этот этаж был историко-географическим, но те двое – географичка и историк то есть – были равнодушны к туалетным рейдам.
В общем, мы туда каждую большую перемену ходили – Ярик не мог не курить дольше двух часов. Я ногами вставал на подоконник (окно было высоченным, под потолок), а Ярик садился возле меня и закуривал. Потом еще ребята набивались, а мне на такой высоте как будто легче дышалось, хотя это не так, наверное, дым-то шел вверх.
И вот в ту субботу мы слиняли в туалет за десять минут до конца урока. Никого еще не было. Ярик, задрав голову, посмотрел на меня внимательно и спросил:
– А в этом туалете вы с Глебом тоже были?
Не могу понять, почему он решил это вспомнить. Думаю, я тогда сильно покраснел.
Давя жуткую неловкость, я отвел взгляд.
– Не, в этом не были…
– Ты с ним тогда дерьмово поступил.
Я присел на корточки, чтобы заглянуть Ярику в глаза, – думал, по взгляду смогу понять, что происходит. Но когда его лицо оказалось так близко к моему, я растерялся и сказал другое:
– С тобой так не поступлю.
Ярик нахмурился, отворачиваясь.
– При чем тут я?
– Почему ты больше не хочешь быть со мной? Раньше хотел.
– А что, есть такой закон, что нельзя передумывать? – усмехнулся Ярик.
– Я думал, ты меня любишь.
Он посмотрел на меня, словно я сказал ему что-то обидное. Ответил очень серьезно:
– Никогда не говорил, что люблю.
Я решил, что он испугался таких громких слов (я и сам их немного пугался), поэтому сказал мягче:
– Ну, в смысле, что я тебе нравлюсь…
– Этого тоже никогда не говорил.
– Тогда зачем ты со мной встречался?
– А ты со мной зачем?
– Ты мне нравишься.
Теперь мне казалось, что так и правда было всегда. Ярик, подумав минуту, ответил:
– Ты мне, наверное, тоже нравился. Ну когда мы еще близко не общались. Но если с тобой общаться, никаких нервов не хватит, чтобы тебя любить. Ты высокомерный, грубый и помыкаешь людьми, которые к тебе хорошо относятся. Очарование очень быстро прошло.
– Но ты согласился встречаться, – напомнил я, снова пытаясь поймать его взгляд. – Что тогда осталось?
– Не «что», а кто. Твой отец.
– Чего? Кто? Слава?
– Нет. Другой.
– Лев?
Я невольно рассмеялся. Ну ничего себе нашел не высокомерного, не грубого, не помыкающего людьми! Правда, это было так странно, что я не сразу почувствовал, как больно.
– Что смешного? – строго спросил Ярик. – Он хотя бы интересовался моими делами и маминым здоровьем.
– Стой, ты серьезно? – Я был не в силах перестать улыбаться. У меня будто мимические мышцы парализовало.
– Да, я серьезно.
Я осторожно спустился с подоконника. Улыбка слетела с моего лица, как маска. От нарастающей тяжести в груди я начал задыхаться (а тут еще это курево легче не делало) и, судорожно давясь воздухом, заговорил:
– Да ты… Он… Ты… Но… – И вдруг совсем быстро, почти скороговоркой: – Ну давай, он как раз освободился, иди к нему, он и тебя отпиздит, вот прекрасно будет, может, ты хоть тогда поймешь, какой он на самом деле, ты вообще его не знаешь, просто придумал себе что-то, а тебя не волнует, что он тебя в два раза старше, да нет, даже больше чем в два раза, да ты отвратительный!
Я это все будто на одном вдохе произнес. Воздух в легких кончился, и я замолчал, тяжело дыша. Моментами мне словно удавалось вырваться из этого кокона злости и посмотреть на ситуацию со стороны: какой же сюр – стою в школьном туалете, из ревности собственного отца грязью поливаю. Но потом я снова начинал тонуть в этих эмоциях.
– Ты вообще не понимаешь, что это такое – отношения со взрослым мужиком.
– А ты понимаешь? – хмыкнул Ярик.
– Догадываюсь.
– Ага. Ну я тогда тоже… Догадываюсь. – Он так сказал последнее слово, будто намекнуть мне на что-то попытался.
Я напрягся.
– Объясни, – потребовал я.
В этот момент прозвенел звонок – с урока. Ярик поднялся с подоконника и непринужденно сообщил:
– Сейчас народ набьется, я лучше пойду.
– Ага, – хмыкнул Слава. – А мне – детей.
Я слушал их разговор, стиснув зубы, но слезы все равно прорвались. Сильные, неудержимые и… непонятные. Я спрашивал сам себя: ну что такое, ничего же страшного не происходит, откуда это? Но остановиться не получалось. Я сдавленно глотал, отвернувшись от стола, надеясь, что родители не заметят.
Но заметили все. Даже Сэм. Она первая, вырвавшись из цепких объятий Вани, подошла и тревожно ткнулась носом в мои колени.
Тогда засуетились и все остальные, родители поспешно окружили меня.
– Мики, ты чего? Мы не всерьез ругались, мы шутим.
Слава сел рядом, осторожно положил руку на мой лоб.
– Ты себя нормально чувствуешь? Какой-то горячий…
Я прижался к Славиному плечу, потерся мокрой щекой о тонкую ткань рубашки.
– Я так… просто… просто так…
Лев сел на диван рядом со Славой. Очень серьезно сказал:
– Я думаю, иногда нормально плакать просто так.
– Я тоже так думаю, – согласился Слава.
За долгое время это было первое, в чем их мнения сошлись.
– Но если не просто так, ты же расскажешь почему? – уточнил он. – Если захочешь.
– Я сам не знаю, – выдохнул я.
Лев предложил:
– Тогда можешь так и объяснять: плачешь просто так, сам не знаешь почему. А то мы пугаемся, когда ты так делаешь без объяснений.
Я отлип от Славиного плеча, вытер слезы рукавом школьной рубашки и, оглядев родителей, заметил:
– Вы очень странно разговариваете.
Лев, расслабившись, вдруг выдал Славе:
– Я же говорил! Звучит так, как будто мы дрессированные.
– Ну лучше звучать как дрессированные родители, чем как отстойные, – заметил Слава.
Бабушка, которая все это время тихонько стояла на кухне, почувствовала, что настала очередь ее утешительных жестов. Выйдя в гостиную, она ласково заговорила:
– Ну все, все, ему просто покушать нужно, пришел и не поел, ты хоть руки-то помыл? Помой руки и садись к нам, а то, конечно же, если ничего не есть, нервы никудышные…
Я послушался – пошел мыть руки. Включил воду, гонял кусок мыла между ладонями не меньше минуты, зависнув над раковиной. Все думал про Ярика: он же прилипала, хлюпик и размазня, ну как же так?
* * *
Понял: ненавижу Ярика. Он хуже всех, кого я когда-либо знал. Просто урод.
Прошла еще неделя, наступила следующая суббота. Между математикой и английским (это между третьим и четвертым уроком, значит, самая длинная перемена) мы с Яриком поднялись в «курительный» туалет на четвертом этаже. Это такой туалет, негласно признанный законным для курения, потому что и директрисе, и завучам, и даже вредным учителям было лень подниматься на последний этаж, чтобы гонять старшеклассников с сигаретами. А этот этаж был историко-географическим, но те двое – географичка и историк то есть – были равнодушны к туалетным рейдам.
В общем, мы туда каждую большую перемену ходили – Ярик не мог не курить дольше двух часов. Я ногами вставал на подоконник (окно было высоченным, под потолок), а Ярик садился возле меня и закуривал. Потом еще ребята набивались, а мне на такой высоте как будто легче дышалось, хотя это не так, наверное, дым-то шел вверх.
И вот в ту субботу мы слиняли в туалет за десять минут до конца урока. Никого еще не было. Ярик, задрав голову, посмотрел на меня внимательно и спросил:
– А в этом туалете вы с Глебом тоже были?
Не могу понять, почему он решил это вспомнить. Думаю, я тогда сильно покраснел.
Давя жуткую неловкость, я отвел взгляд.
– Не, в этом не были…
– Ты с ним тогда дерьмово поступил.
Я присел на корточки, чтобы заглянуть Ярику в глаза, – думал, по взгляду смогу понять, что происходит. Но когда его лицо оказалось так близко к моему, я растерялся и сказал другое:
– С тобой так не поступлю.
Ярик нахмурился, отворачиваясь.
– При чем тут я?
– Почему ты больше не хочешь быть со мной? Раньше хотел.
– А что, есть такой закон, что нельзя передумывать? – усмехнулся Ярик.
– Я думал, ты меня любишь.
Он посмотрел на меня, словно я сказал ему что-то обидное. Ответил очень серьезно:
– Никогда не говорил, что люблю.
Я решил, что он испугался таких громких слов (я и сам их немного пугался), поэтому сказал мягче:
– Ну, в смысле, что я тебе нравлюсь…
– Этого тоже никогда не говорил.
– Тогда зачем ты со мной встречался?
– А ты со мной зачем?
– Ты мне нравишься.
Теперь мне казалось, что так и правда было всегда. Ярик, подумав минуту, ответил:
– Ты мне, наверное, тоже нравился. Ну когда мы еще близко не общались. Но если с тобой общаться, никаких нервов не хватит, чтобы тебя любить. Ты высокомерный, грубый и помыкаешь людьми, которые к тебе хорошо относятся. Очарование очень быстро прошло.
– Но ты согласился встречаться, – напомнил я, снова пытаясь поймать его взгляд. – Что тогда осталось?
– Не «что», а кто. Твой отец.
– Чего? Кто? Слава?
– Нет. Другой.
– Лев?
Я невольно рассмеялся. Ну ничего себе нашел не высокомерного, не грубого, не помыкающего людьми! Правда, это было так странно, что я не сразу почувствовал, как больно.
– Что смешного? – строго спросил Ярик. – Он хотя бы интересовался моими делами и маминым здоровьем.
– Стой, ты серьезно? – Я был не в силах перестать улыбаться. У меня будто мимические мышцы парализовало.
– Да, я серьезно.
Я осторожно спустился с подоконника. Улыбка слетела с моего лица, как маска. От нарастающей тяжести в груди я начал задыхаться (а тут еще это курево легче не делало) и, судорожно давясь воздухом, заговорил:
– Да ты… Он… Ты… Но… – И вдруг совсем быстро, почти скороговоркой: – Ну давай, он как раз освободился, иди к нему, он и тебя отпиздит, вот прекрасно будет, может, ты хоть тогда поймешь, какой он на самом деле, ты вообще его не знаешь, просто придумал себе что-то, а тебя не волнует, что он тебя в два раза старше, да нет, даже больше чем в два раза, да ты отвратительный!
Я это все будто на одном вдохе произнес. Воздух в легких кончился, и я замолчал, тяжело дыша. Моментами мне словно удавалось вырваться из этого кокона злости и посмотреть на ситуацию со стороны: какой же сюр – стою в школьном туалете, из ревности собственного отца грязью поливаю. Но потом я снова начинал тонуть в этих эмоциях.
– Ты вообще не понимаешь, что это такое – отношения со взрослым мужиком.
– А ты понимаешь? – хмыкнул Ярик.
– Догадываюсь.
– Ага. Ну я тогда тоже… Догадываюсь. – Он так сказал последнее слово, будто намекнуть мне на что-то попытался.
Я напрягся.
– Объясни, – потребовал я.
В этот момент прозвенел звонок – с урока. Ярик поднялся с подоконника и непринужденно сообщил:
– Сейчас народ набьется, я лучше пойду.