Окна во двор
Часть 66 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты готов поделиться?
– Нет, – тут же ответил я.
– Хорошо.
Я выдохнул, поняв, что она не собирается настаивать. Обведя круг взглядом, Дина Юрьевна спросила:
– Может, кому-то другому хочется поделиться своей историей с Микитой? Показать, что здесь безопасное пространство для высказывания. Может быть, начнешь, Денис?
Он кивнул, и я опять передал кота очкарику, а тот – дальше.
Чтобы не нарушать правило конфиденциальности, я не буду пересказывать, кто и что поведал, но истории были одна хуже другой, начиная от «да я не хотел, но меня парни заставили» и заканчивая родителями, которые сами подливали семилетнему ребенку водку, чтобы тот спал и не мешался под ногами. Очкарик, сидящий возле меня, тоже разошелся, толкнул вдохновенную речь о том, как любит свою маму, но мучает и понимает, что мучает, но он вырыл себе уже такую яму позади, что полшага назад – и все, упадет в бесконечную кромешную бездну…
А один парень, назову его Клык, потому что у него на шее висела подвязка с клыком, оказался тем еще ублюдком. Если к остальным у меня по ходу повествования пробивалась легкая брезгливая жалость, то он меня просто вывел из себя.
– Я рос в деревне, – гнусаво говорил он, – нас там было всего пять пацанов моего возраста, и у всех бати – алкаши, а у кого бати не было, у того дед был алкаш, ну и все такое… Ну и мы, короче, тоже пили, лет с пяти, наверное… Ну и, короче, один раз я напился, а мне тогда девчонка нравилась, ну, из восьмого класса, а я был в десятом, ну, короче, ее звали Марина, и я, в общем, пьяный ее того…
– Чего? – не сдержался я от вопроса, хотя так было нельзя.
Ничуть не смутившись, Клык продолжал:
– Ну трахнул я ее короче, типа она была против, но на самом деле нет, и ее батя написал на меня заяву, меня вызвали в ментовку и сказали, ты типа или в тюрьму сядешь, потому что изнасилование – это типа особо тяжкое, или мы тебя определим вместо этого на лечение в наркологичку, ну и, короче, я тут.
Чем дольше я его слушал, тем выше у меня поднимались брови – сами по себе. Когда он закончил, меня, конечно, прорвало:
– В смысле, ты тут вместо тюрьмы отсиживаешься, что ли?
– Микита, если ты хочешь высказаться, подними руку, – напомнила мне Дина Юрьевна.
Но мне уже было пофиг на ее правила.
– Вам самой-то норм? – накинулся я уже на нее. – Он вообще-то жизнь девочке сломал!
– Микита, мы никого здесь не осуждаем, – заладила она. – Это безопасное пространство.
– Да как вы можете называть безопасным пространство, в котором сидит насильник?! – Я сам не заметил, как вскочил и начал орать на нее.
– Сядь, пожалуйста.
Дина Юрьевна тоже встала со своего места, попыталась взять меня за плечи, но я вывернулся и юркнул под ее рукой – на выход. Оказавшись в коридоре, я заметил, как подскочила постовая медсестра, будто готовая схватить меня в одиночку, но Дина Юрьевна крикнула:
– Не надо, оставьте его!
Медсестра растерянно опустилась на место.
Я забежал в свою палату, с разбегу упал на кровать и ткнулся лицом в подушку – хотелось плакать, но слез не было, и изо рта вырывались только отрывистые судорожные вздохи.
«Ничего, – думал я, утешая самого себя. – Вчера драка, сегодня вот это, завтра меня точно выгонят отсюда, и больше никаких тупых вопросов».
Ужасно тупая ситуация
Следующим утром, сразу после завтрака, Дина Юрьевна вызвала меня в свой кабинет. Я шел к ней с торжествующей радостью, представляя, как она скажет, что терпеть мое безобразное поведение она не намерена и я отправляюсь домой.
Я думал, это случится сразу после тренинга, но за весь вечер ко мне так никто и не подошел. Даже когда я не вышел к ужину, никто не стал настаивать, хотя я слышал, как медсестры шептались обо мне («А он что?» – «Сказали не трогать».). Амир, вернувшись в палату, попытался еще раз пойти на конфликт, назвав меня истеричкой, но, не получив никакой реакции, тут же сдулся.
Теперь же он завистливым взглядом провожал меня до кабинета психолога, где должно было случиться мое освобождение. Я знал, что Амиру тоже хочется домой, но, похоже, что бы он ни делал, это чудесным образом никем не замечалось.
Кабинет Дины Юрьевны оказался в три раза меньше, чем наши палаты, и действительно выглядел частью государственной больницы: выбеленные стены (маркие, если прикоснуться), на потолке желтые пятна, под ногами дырчатый линолеум. В небольшое квадратное помещение вмещались только письменный стол и два мягких кресла с журнальным столиком. Кресла стояли друг против друга, столик – между ними. На них она мне и указала, предлагая сесть. Я послушался.
– Поговорим? – с улыбкой спросила она, располагаясь напротив.
Я криво улыбнулся.
– А есть тема для разговора?
– Я бы хотела поговорить о том, что произошло вчера на тренинге.
Стоило признать очевидное.
– Я наорал на вас.
– А почему?
– Потому что в одном кругу с нами сидел насильник.
– И какие чувства у тебя это вызвало?
Я посмотрел на нее как на дуру. Удивительно, что у нее это никаких чувств не вызывает.
Вздохнув, я терпеливо принялся объяснять:
– Я представил, какая жизнь теперь будет у той девочки, с которой он это сделал.
– Какая?
– Ну… – Я замялся, удивившись, что она задает такие вопросы. – Не знаю… Наверное, у нее будет какая-нибудь психологическая травма.
– Как она будет проявляться?
– Вы же психолог, вам виднее.
– А ты как думаешь? Раз уж ты сам об этом заговорил.
Я опешил от того, как она все обставила: позвала меня в кабинет, начала задавать дурацкие вопросы, а теперь оказалось, что это я сам о чем-то там заговорил.
Я поморщился.
– Почему мы обсуждаем психологические травмы какой-то девочки?
Дина Юрьевна пожала плечами как ни в чем не бывало.
– Я не знаю. Как думаешь – почему?
Я начал злиться.
– Блин, вы так зеркалите вопросы, что создается ощущение, будто весь этот разговор начал я, а не вы.
– А разве его начала я?
– Это вы начали про того типа со мной разговаривать.
– Нет, я спросила, почему ты накричал на меня, но про насилие и девочку заговорил ты.
– Вы издеваетесь?
– Нет, – сказала она с таким видом, как будто издевается.
Я начал срываться на крик:
– Просто отправьте меня домой и прекратите выносить мозг со своими насильниками, девочкой и прочей хренью!
– Что ты сейчас чувствуешь? – внезапно спросила она.
От злости я на секунду перестал понимать, где я и что происходит, сплошное туннельное зрение: вижу только лицо психолога и ее рот, который, беззвучно открываясь, произносит вопросы, но голос не совпадает с шевелением губ, как в плохо дублированном фильме. Ее вопрос вернул меня к реальности, зрение прояснилось, я почувствовал кресло под своим телом, мокрые (мокрые?) подлокотники под ладонями. Судорожно заелозив по ним пальцами, я промямлил:
– Не знаю.
И, только сказав это, почувствовал, что плачу, что мое лицо тоже стало мокрым, а еще, наверное, раскрасневшимся и злым, но хорошо, что в кабинете не было зеркал. Дина Юрьевна пододвинула ко мне подставку с салфетками, но я не притронулся к ним, потому что реветь в тряпочку при этой женщине было бы уж совсем унизительно. Так что я по-брутальному вытер глаза рукавом, сделав вид, что вовсе не плакал.
– Что тебя так расстроило в нашем разговоре? – негромко спросила Дина Юрьевна.
– Что вы задаете тупые вопросы, – просипел я не своим голосом.
– Тупые вопросы расстраивают тебя до слез?
– Да, – буркнул я – и сам понял, как смешно звучу.
Вздохнув, она заговорила совсем мягко:
– Микита, я хочу тебе помочь, и я не хочу отправлять тебя домой, потому что это будет значить, что ты безнадежен, а это не так. Но чтобы помощь была эффективной, ты должен попробовать мне доверять. Здесь, в этом кабинете, ты можешь рассказать мне что угодно, и я не буду посвящать в это остальных ребят, не буду пересказывать врачам, не стану обсуждать с твоим отцом. Я здесь не для того, чтобы разбалтывать другим твои секреты.
Я поднял на нее мокрые глаза.
– Нет, – тут же ответил я.
– Хорошо.
Я выдохнул, поняв, что она не собирается настаивать. Обведя круг взглядом, Дина Юрьевна спросила:
– Может, кому-то другому хочется поделиться своей историей с Микитой? Показать, что здесь безопасное пространство для высказывания. Может быть, начнешь, Денис?
Он кивнул, и я опять передал кота очкарику, а тот – дальше.
Чтобы не нарушать правило конфиденциальности, я не буду пересказывать, кто и что поведал, но истории были одна хуже другой, начиная от «да я не хотел, но меня парни заставили» и заканчивая родителями, которые сами подливали семилетнему ребенку водку, чтобы тот спал и не мешался под ногами. Очкарик, сидящий возле меня, тоже разошелся, толкнул вдохновенную речь о том, как любит свою маму, но мучает и понимает, что мучает, но он вырыл себе уже такую яму позади, что полшага назад – и все, упадет в бесконечную кромешную бездну…
А один парень, назову его Клык, потому что у него на шее висела подвязка с клыком, оказался тем еще ублюдком. Если к остальным у меня по ходу повествования пробивалась легкая брезгливая жалость, то он меня просто вывел из себя.
– Я рос в деревне, – гнусаво говорил он, – нас там было всего пять пацанов моего возраста, и у всех бати – алкаши, а у кого бати не было, у того дед был алкаш, ну и все такое… Ну и мы, короче, тоже пили, лет с пяти, наверное… Ну и, короче, один раз я напился, а мне тогда девчонка нравилась, ну, из восьмого класса, а я был в десятом, ну, короче, ее звали Марина, и я, в общем, пьяный ее того…
– Чего? – не сдержался я от вопроса, хотя так было нельзя.
Ничуть не смутившись, Клык продолжал:
– Ну трахнул я ее короче, типа она была против, но на самом деле нет, и ее батя написал на меня заяву, меня вызвали в ментовку и сказали, ты типа или в тюрьму сядешь, потому что изнасилование – это типа особо тяжкое, или мы тебя определим вместо этого на лечение в наркологичку, ну и, короче, я тут.
Чем дольше я его слушал, тем выше у меня поднимались брови – сами по себе. Когда он закончил, меня, конечно, прорвало:
– В смысле, ты тут вместо тюрьмы отсиживаешься, что ли?
– Микита, если ты хочешь высказаться, подними руку, – напомнила мне Дина Юрьевна.
Но мне уже было пофиг на ее правила.
– Вам самой-то норм? – накинулся я уже на нее. – Он вообще-то жизнь девочке сломал!
– Микита, мы никого здесь не осуждаем, – заладила она. – Это безопасное пространство.
– Да как вы можете называть безопасным пространство, в котором сидит насильник?! – Я сам не заметил, как вскочил и начал орать на нее.
– Сядь, пожалуйста.
Дина Юрьевна тоже встала со своего места, попыталась взять меня за плечи, но я вывернулся и юркнул под ее рукой – на выход. Оказавшись в коридоре, я заметил, как подскочила постовая медсестра, будто готовая схватить меня в одиночку, но Дина Юрьевна крикнула:
– Не надо, оставьте его!
Медсестра растерянно опустилась на место.
Я забежал в свою палату, с разбегу упал на кровать и ткнулся лицом в подушку – хотелось плакать, но слез не было, и изо рта вырывались только отрывистые судорожные вздохи.
«Ничего, – думал я, утешая самого себя. – Вчера драка, сегодня вот это, завтра меня точно выгонят отсюда, и больше никаких тупых вопросов».
Ужасно тупая ситуация
Следующим утром, сразу после завтрака, Дина Юрьевна вызвала меня в свой кабинет. Я шел к ней с торжествующей радостью, представляя, как она скажет, что терпеть мое безобразное поведение она не намерена и я отправляюсь домой.
Я думал, это случится сразу после тренинга, но за весь вечер ко мне так никто и не подошел. Даже когда я не вышел к ужину, никто не стал настаивать, хотя я слышал, как медсестры шептались обо мне («А он что?» – «Сказали не трогать».). Амир, вернувшись в палату, попытался еще раз пойти на конфликт, назвав меня истеричкой, но, не получив никакой реакции, тут же сдулся.
Теперь же он завистливым взглядом провожал меня до кабинета психолога, где должно было случиться мое освобождение. Я знал, что Амиру тоже хочется домой, но, похоже, что бы он ни делал, это чудесным образом никем не замечалось.
Кабинет Дины Юрьевны оказался в три раза меньше, чем наши палаты, и действительно выглядел частью государственной больницы: выбеленные стены (маркие, если прикоснуться), на потолке желтые пятна, под ногами дырчатый линолеум. В небольшое квадратное помещение вмещались только письменный стол и два мягких кресла с журнальным столиком. Кресла стояли друг против друга, столик – между ними. На них она мне и указала, предлагая сесть. Я послушался.
– Поговорим? – с улыбкой спросила она, располагаясь напротив.
Я криво улыбнулся.
– А есть тема для разговора?
– Я бы хотела поговорить о том, что произошло вчера на тренинге.
Стоило признать очевидное.
– Я наорал на вас.
– А почему?
– Потому что в одном кругу с нами сидел насильник.
– И какие чувства у тебя это вызвало?
Я посмотрел на нее как на дуру. Удивительно, что у нее это никаких чувств не вызывает.
Вздохнув, я терпеливо принялся объяснять:
– Я представил, какая жизнь теперь будет у той девочки, с которой он это сделал.
– Какая?
– Ну… – Я замялся, удивившись, что она задает такие вопросы. – Не знаю… Наверное, у нее будет какая-нибудь психологическая травма.
– Как она будет проявляться?
– Вы же психолог, вам виднее.
– А ты как думаешь? Раз уж ты сам об этом заговорил.
Я опешил от того, как она все обставила: позвала меня в кабинет, начала задавать дурацкие вопросы, а теперь оказалось, что это я сам о чем-то там заговорил.
Я поморщился.
– Почему мы обсуждаем психологические травмы какой-то девочки?
Дина Юрьевна пожала плечами как ни в чем не бывало.
– Я не знаю. Как думаешь – почему?
Я начал злиться.
– Блин, вы так зеркалите вопросы, что создается ощущение, будто весь этот разговор начал я, а не вы.
– А разве его начала я?
– Это вы начали про того типа со мной разговаривать.
– Нет, я спросила, почему ты накричал на меня, но про насилие и девочку заговорил ты.
– Вы издеваетесь?
– Нет, – сказала она с таким видом, как будто издевается.
Я начал срываться на крик:
– Просто отправьте меня домой и прекратите выносить мозг со своими насильниками, девочкой и прочей хренью!
– Что ты сейчас чувствуешь? – внезапно спросила она.
От злости я на секунду перестал понимать, где я и что происходит, сплошное туннельное зрение: вижу только лицо психолога и ее рот, который, беззвучно открываясь, произносит вопросы, но голос не совпадает с шевелением губ, как в плохо дублированном фильме. Ее вопрос вернул меня к реальности, зрение прояснилось, я почувствовал кресло под своим телом, мокрые (мокрые?) подлокотники под ладонями. Судорожно заелозив по ним пальцами, я промямлил:
– Не знаю.
И, только сказав это, почувствовал, что плачу, что мое лицо тоже стало мокрым, а еще, наверное, раскрасневшимся и злым, но хорошо, что в кабинете не было зеркал. Дина Юрьевна пододвинула ко мне подставку с салфетками, но я не притронулся к ним, потому что реветь в тряпочку при этой женщине было бы уж совсем унизительно. Так что я по-брутальному вытер глаза рукавом, сделав вид, что вовсе не плакал.
– Что тебя так расстроило в нашем разговоре? – негромко спросила Дина Юрьевна.
– Что вы задаете тупые вопросы, – просипел я не своим голосом.
– Тупые вопросы расстраивают тебя до слез?
– Да, – буркнул я – и сам понял, как смешно звучу.
Вздохнув, она заговорила совсем мягко:
– Микита, я хочу тебе помочь, и я не хочу отправлять тебя домой, потому что это будет значить, что ты безнадежен, а это не так. Но чтобы помощь была эффективной, ты должен попробовать мне доверять. Здесь, в этом кабинете, ты можешь рассказать мне что угодно, и я не буду посвящать в это остальных ребят, не буду пересказывать врачам, не стану обсуждать с твоим отцом. Я здесь не для того, чтобы разбалтывать другим твои секреты.
Я поднял на нее мокрые глаза.