Окна во двор
Часть 110 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я попил воды, поел печенья, почитал «Книжного вора» (меня быстро укачало), поиграл с папой в города. Мы, наверное, целый час играли, пока я не сказал:
– Ростов.
Потому что потом Лев сказал:
– Ванкувер.
– Ростов, – вяло пошутил я.
А Лев опять:
– Ванкувер.
Все сразу стало как-то не так, настроение потухло, и играть больше не хотелось. Я опять уткнулся в книгу, хоть меня и тошнило.
Я открыл навигатор в телефоне, чтобы время от времени проверять, сколько осталось ехать. На ближайшие часы это стало моим развлечением: следить, как передвигается маленький курсор по карте (это, значит, мы).
Я точно помню, что оставался один час двенадцать минут, когда я поднял глаза и увидел, как из-за фуры на встречную полосу выехал седан. К тому моменту наша машина уже поравнялась с фурой, и у водителя грязно-серой легковушки не оставалось времени на обгон. Даже если бы Лев начал тормозить, он бы все равно не успел.
Мы оказались зажаты: с одной стороны фура, с другой – кювет, прямо – какой-то придурок на большой скорости. Я начал лихорадочно соображать, как будто от моего решения что-то зависело: если свернуть в кювет, можно избежать столкновения, но, скорее всего, машина перевернется. Быстро оглянулся на Ваню, мирно спящего на заднем сиденье, – при перевороте он, не пристегнутый, пострадает больше всех.
Я снова повернулся вперед. «Лада» неслась прямо на нас. Прямо на нас, потому что тучный мужик за рулем рассчитывал проскочить между нашей машиной и фурой. Я видел, что Лев предпринял попытку потесниться, но толку не было: слишком узкая трасса, не хватало места, мы бы начали падать в кювет.
Папа вдруг сказал:
– Закрой глаза.
И прежде, чем я успел что-то понять, резко крутанул рулем.
Я это так долго рассказываю, что кажется, будто у нас была вечность на раздумывания. На самом деле было не больше тридцати секунд: все случилось в один момент. Лев повернул руль, и завизжали шины, а мир описал дугу перед моими глазами. Меня больно откинуло к двери, затем оглушило металлическими звуками: скрежет, звон, громыхающий стук. Кажется, был еще звук бьющегося стекла.
Я посмотрел вперед: через лобовое стекло проходила длинная трещина, а за ней, преломляясь, открывался вид на пшеничное поле: подмерзшие колосья безмятежно качались на ветру, словно не происходило ничего страшного. Сначала я не понял: как так получилось, что нас развернуло к полю? Потом, посмотрев направо, догадался: мы стоим поперек дороги.
Мне стало совершенно ясно, что случилось, и эта ясность прошлась по моему телу удушающим чувством страха, смешавшимся с тошнотой. Я задрожал, не решаясь посмотреть налево. Что я там увижу? И готов ли я к этому?
Не в силах заставить себя повернуться, я заплакал, совершенно забыв, что меня учили делать в чрезвычайных ситуациях. Я забыл, куда звонить, я забыл, как оказывать помощь, я забыл, что я старший брат.
Я про все забыл.
* * *
Удар пришелся на левый борт машины, где находилось водительское кресло. Дверь, как гармошка, прогнулась внутрь салона, прижав Льва к сиденью. Его лицо было наклонено к правому плечу, и к губам медленно подбиралась тонкая струйка крови. Я приподнялся в кресле, чтобы посмотреть, откуда она течет, и тут же рухнул обратно: вся левая половина лица зияла кроваво-алым, словно кто-то старательно плеснул на Льва краской, и теперь даже не разберешь, что случилось.
Я возобновлял в памяти события последней минуты. Мы ехали прямо. Машина выехала на встречку. Это должно было быть лобовое столкновение. Лев вывернул руль и принял удар на себя. Теперь я в порядке, а он…
Я снова опасливо посмотрел на папу. Пригляделся к грудной клетке, и мне показалось, что она не двигается. На заднем сиденье тишина – Ваня даже не пикнул.
Вот тогда меня и накрыло.
Судорожно вдыхая, я снова заплакал, чувствуя, как испуг переходит в панику, а слезы – в истерику. В мыслях вертелось: «Папа умер. Ваня тоже. Из-за меня». Конечно, из-за меня. Вот значит, как это происходит: смерть неожиданно открывает перед тобой двери. Думаешь, что бежишь от нее, а в итоге оказываешься близок как никогда. И хуже всего, смерти плевать, кто ты такой. Плевать, что ты отец и врач, плевать, что дома тебя ждут и очень любят. Ничто не имеет значения перед ее лицом.
Когда я беззвучно заныл, опустив голову на приборную панель, моей руки кто-то коснулся. Я вздрогнул, тут же перестав хныкать, и повернулся к папе: это он дотронулся до меня пальцами. Я изумленно посмотрел на его лицо, и он вымученно улыбнулся.
– Не паникуй, дыши глубже.
– Папа! – Я мигом подобрался. – Ты как?
– Да ничего. – Он провел пальцами по левой щеке, и они мигом окрасились в алый. Задумчиво посмотрев на них, Лев сказал: – Кажется, порезался.
– Ты ударился головой? – Это пугало меня больше всего, по примеру Вани я помнил, чем могут заканчиваться такие удары. – Откуда кровь?
– Осколки. – Лев одними глазами показал на разбитое боковое окно. – Кажется, бровь рассек.
– Хорошо, что не глаз, – сказал я с таким видом, как будто это было важнее всего, хотя уже успел мысленно всех перехоронить.
– Ты в порядке?
– Да, на мне ни царапины.
– А Ваня?
– Черт, Ваня.
Я быстро выскочил из машины, тут же почувствовав, как погорячился насчет «ни царапины». Грудную клетку и бок пронзила тупая боль, но сейчас было не до этого. Я открыл заднюю дверь и обнаружил Ваню лежащим на полу: под диваном, а не на диване, как было до столкновения.
– Ваня! – с плохо скрываемой паникой в голосе крикнул я.
– Только не дергай его, – сказал Лев, чуть повернувшись к нам. – И сильно не тряси.
Легонько потеребив брата за плечо, я как попугай начал повторять его имя нервным дрожащим голосом. Неожиданно он как ни в чем ни бывало открыл глаза и спросил самое дурацкое, что можно было спросить в той ситуации:
– Мы уже приехали?
Я выдохнул со злым облегчением.
– Да, наша остановочка! Ты чего меня пугаешь?
– В смысле, пугаю? – спросил Ваня, потянувшись. – А почему я на полу?
– Ты что, все это время спал?
– Ну я слышал какой-то бум, но потом снова закрыл глаза, – сонно ответил брат.
– Ты точно ничем не ударился? Голова нормально? – это Лев спрашивал. Голос у него был хриплый, и только тогда я заметил, что он тяжело дышит и делает длинные паузы между слов.
– Да, все нормально, – уверенно ответил Ваня, забираясь обратно на сиденье. – Ой, пап, хреново выглядишь…
Я посмотрел вперед, на «Ладу», которая в нас впечаталась: лобовое стекло пошло мелкими трещинками, за ними едва различимо угадывались лысая голова и пухлое лицо с закрытыми глазами. Больше никого в машине не было.
– Кажется, он в отключке или умер, – сообщил я Льву, кивнув на «Ладу».
Папа, вздохнув, покрутил головой из стороны в сторону: сначала посмотрел на мятую дверь, вжавшую его в сиденье, затем на кресло рядом с собой. Сказал, опершись левой рукой на руль:
– Сейчас попробую вылезти.
Но, подавшись в сторону, Лев тут же отпрянул назад, резко выдохнув. Я суетливо забрался в салон, обеспокоенно спросив:
– Что-то болит?
Папа кивнул, коротко констатировав:
– Не получится.
– Что делать?
Лев с пугающей быстротой побледнел, ресницы задрожали и потяжелели, вынуждая глаза закрыться – папа словно ускользал от меня. Из самых глубин памяти начали всплывать обрывки школьных уроков ОБЖ: потеря сознания – это плохо. Нельзя разрешать пострадавшему терять сознание.
– Папа! – Я вцепился Льву в плечо, чуть не плача. – Папа, пожалуйста, посмотри на меня!
Лев приоткрыл глаза, чуть-чуть. Сказал тихо, одними губами:
– Звони 112.
– Ты знаешь, где мы?
– Трасса называется «Сибирь», сорок девятый километр.
Дрожащими пальцами я вытащил телефон из кармана, обернулся на Ваню. Он притих на заднем сиденье, испуганно наблюдая за мной. Я сказал как можно строже:
– Садись на мое место и разговаривай с папой.
– О чем?
– О чем угодно. Спрашивай что-нибудь. Следи, чтобы отвечал. Не позволяй терять сознание, понял?
– Не дурак, – буркнул Ваня, выбираясь из салона, чтобы пересесть на мое место.
Я тоже вышел и для верности повторил почти по слогам:
– Ему. Нельзя. Терять. Сознание.
– Да что ты раскомандовался, – фыркнул Ваня.
Разозлившись, я схватил его одной рукой за грудки и хорошенько встряхнул. Так сильно, что даже пожалел: может, все-таки не стоило его дергать, а то мало ли – ударился и сам пока не понял, как сильно. С Ваней все может быть.
– Ростов.
Потому что потом Лев сказал:
– Ванкувер.
– Ростов, – вяло пошутил я.
А Лев опять:
– Ванкувер.
Все сразу стало как-то не так, настроение потухло, и играть больше не хотелось. Я опять уткнулся в книгу, хоть меня и тошнило.
Я открыл навигатор в телефоне, чтобы время от времени проверять, сколько осталось ехать. На ближайшие часы это стало моим развлечением: следить, как передвигается маленький курсор по карте (это, значит, мы).
Я точно помню, что оставался один час двенадцать минут, когда я поднял глаза и увидел, как из-за фуры на встречную полосу выехал седан. К тому моменту наша машина уже поравнялась с фурой, и у водителя грязно-серой легковушки не оставалось времени на обгон. Даже если бы Лев начал тормозить, он бы все равно не успел.
Мы оказались зажаты: с одной стороны фура, с другой – кювет, прямо – какой-то придурок на большой скорости. Я начал лихорадочно соображать, как будто от моего решения что-то зависело: если свернуть в кювет, можно избежать столкновения, но, скорее всего, машина перевернется. Быстро оглянулся на Ваню, мирно спящего на заднем сиденье, – при перевороте он, не пристегнутый, пострадает больше всех.
Я снова повернулся вперед. «Лада» неслась прямо на нас. Прямо на нас, потому что тучный мужик за рулем рассчитывал проскочить между нашей машиной и фурой. Я видел, что Лев предпринял попытку потесниться, но толку не было: слишком узкая трасса, не хватало места, мы бы начали падать в кювет.
Папа вдруг сказал:
– Закрой глаза.
И прежде, чем я успел что-то понять, резко крутанул рулем.
Я это так долго рассказываю, что кажется, будто у нас была вечность на раздумывания. На самом деле было не больше тридцати секунд: все случилось в один момент. Лев повернул руль, и завизжали шины, а мир описал дугу перед моими глазами. Меня больно откинуло к двери, затем оглушило металлическими звуками: скрежет, звон, громыхающий стук. Кажется, был еще звук бьющегося стекла.
Я посмотрел вперед: через лобовое стекло проходила длинная трещина, а за ней, преломляясь, открывался вид на пшеничное поле: подмерзшие колосья безмятежно качались на ветру, словно не происходило ничего страшного. Сначала я не понял: как так получилось, что нас развернуло к полю? Потом, посмотрев направо, догадался: мы стоим поперек дороги.
Мне стало совершенно ясно, что случилось, и эта ясность прошлась по моему телу удушающим чувством страха, смешавшимся с тошнотой. Я задрожал, не решаясь посмотреть налево. Что я там увижу? И готов ли я к этому?
Не в силах заставить себя повернуться, я заплакал, совершенно забыв, что меня учили делать в чрезвычайных ситуациях. Я забыл, куда звонить, я забыл, как оказывать помощь, я забыл, что я старший брат.
Я про все забыл.
* * *
Удар пришелся на левый борт машины, где находилось водительское кресло. Дверь, как гармошка, прогнулась внутрь салона, прижав Льва к сиденью. Его лицо было наклонено к правому плечу, и к губам медленно подбиралась тонкая струйка крови. Я приподнялся в кресле, чтобы посмотреть, откуда она течет, и тут же рухнул обратно: вся левая половина лица зияла кроваво-алым, словно кто-то старательно плеснул на Льва краской, и теперь даже не разберешь, что случилось.
Я возобновлял в памяти события последней минуты. Мы ехали прямо. Машина выехала на встречку. Это должно было быть лобовое столкновение. Лев вывернул руль и принял удар на себя. Теперь я в порядке, а он…
Я снова опасливо посмотрел на папу. Пригляделся к грудной клетке, и мне показалось, что она не двигается. На заднем сиденье тишина – Ваня даже не пикнул.
Вот тогда меня и накрыло.
Судорожно вдыхая, я снова заплакал, чувствуя, как испуг переходит в панику, а слезы – в истерику. В мыслях вертелось: «Папа умер. Ваня тоже. Из-за меня». Конечно, из-за меня. Вот значит, как это происходит: смерть неожиданно открывает перед тобой двери. Думаешь, что бежишь от нее, а в итоге оказываешься близок как никогда. И хуже всего, смерти плевать, кто ты такой. Плевать, что ты отец и врач, плевать, что дома тебя ждут и очень любят. Ничто не имеет значения перед ее лицом.
Когда я беззвучно заныл, опустив голову на приборную панель, моей руки кто-то коснулся. Я вздрогнул, тут же перестав хныкать, и повернулся к папе: это он дотронулся до меня пальцами. Я изумленно посмотрел на его лицо, и он вымученно улыбнулся.
– Не паникуй, дыши глубже.
– Папа! – Я мигом подобрался. – Ты как?
– Да ничего. – Он провел пальцами по левой щеке, и они мигом окрасились в алый. Задумчиво посмотрев на них, Лев сказал: – Кажется, порезался.
– Ты ударился головой? – Это пугало меня больше всего, по примеру Вани я помнил, чем могут заканчиваться такие удары. – Откуда кровь?
– Осколки. – Лев одними глазами показал на разбитое боковое окно. – Кажется, бровь рассек.
– Хорошо, что не глаз, – сказал я с таким видом, как будто это было важнее всего, хотя уже успел мысленно всех перехоронить.
– Ты в порядке?
– Да, на мне ни царапины.
– А Ваня?
– Черт, Ваня.
Я быстро выскочил из машины, тут же почувствовав, как погорячился насчет «ни царапины». Грудную клетку и бок пронзила тупая боль, но сейчас было не до этого. Я открыл заднюю дверь и обнаружил Ваню лежащим на полу: под диваном, а не на диване, как было до столкновения.
– Ваня! – с плохо скрываемой паникой в голосе крикнул я.
– Только не дергай его, – сказал Лев, чуть повернувшись к нам. – И сильно не тряси.
Легонько потеребив брата за плечо, я как попугай начал повторять его имя нервным дрожащим голосом. Неожиданно он как ни в чем ни бывало открыл глаза и спросил самое дурацкое, что можно было спросить в той ситуации:
– Мы уже приехали?
Я выдохнул со злым облегчением.
– Да, наша остановочка! Ты чего меня пугаешь?
– В смысле, пугаю? – спросил Ваня, потянувшись. – А почему я на полу?
– Ты что, все это время спал?
– Ну я слышал какой-то бум, но потом снова закрыл глаза, – сонно ответил брат.
– Ты точно ничем не ударился? Голова нормально? – это Лев спрашивал. Голос у него был хриплый, и только тогда я заметил, что он тяжело дышит и делает длинные паузы между слов.
– Да, все нормально, – уверенно ответил Ваня, забираясь обратно на сиденье. – Ой, пап, хреново выглядишь…
Я посмотрел вперед, на «Ладу», которая в нас впечаталась: лобовое стекло пошло мелкими трещинками, за ними едва различимо угадывались лысая голова и пухлое лицо с закрытыми глазами. Больше никого в машине не было.
– Кажется, он в отключке или умер, – сообщил я Льву, кивнув на «Ладу».
Папа, вздохнув, покрутил головой из стороны в сторону: сначала посмотрел на мятую дверь, вжавшую его в сиденье, затем на кресло рядом с собой. Сказал, опершись левой рукой на руль:
– Сейчас попробую вылезти.
Но, подавшись в сторону, Лев тут же отпрянул назад, резко выдохнув. Я суетливо забрался в салон, обеспокоенно спросив:
– Что-то болит?
Папа кивнул, коротко констатировав:
– Не получится.
– Что делать?
Лев с пугающей быстротой побледнел, ресницы задрожали и потяжелели, вынуждая глаза закрыться – папа словно ускользал от меня. Из самых глубин памяти начали всплывать обрывки школьных уроков ОБЖ: потеря сознания – это плохо. Нельзя разрешать пострадавшему терять сознание.
– Папа! – Я вцепился Льву в плечо, чуть не плача. – Папа, пожалуйста, посмотри на меня!
Лев приоткрыл глаза, чуть-чуть. Сказал тихо, одними губами:
– Звони 112.
– Ты знаешь, где мы?
– Трасса называется «Сибирь», сорок девятый километр.
Дрожащими пальцами я вытащил телефон из кармана, обернулся на Ваню. Он притих на заднем сиденье, испуганно наблюдая за мной. Я сказал как можно строже:
– Садись на мое место и разговаривай с папой.
– О чем?
– О чем угодно. Спрашивай что-нибудь. Следи, чтобы отвечал. Не позволяй терять сознание, понял?
– Не дурак, – буркнул Ваня, выбираясь из салона, чтобы пересесть на мое место.
Я тоже вышел и для верности повторил почти по слогам:
– Ему. Нельзя. Терять. Сознание.
– Да что ты раскомандовался, – фыркнул Ваня.
Разозлившись, я схватил его одной рукой за грудки и хорошенько встряхнул. Так сильно, что даже пожалел: может, все-таки не стоило его дергать, а то мало ли – ударился и сам пока не понял, как сильно. С Ваней все может быть.