Окна во двор
Часть 106 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Папа снова заговорил с Ваней:
– Ну что скажешь? Почему Слава – педик?
Брат, скептично поджав губы, начал перечислять, загибая пальцы:
– Он пользуется косметикой. Он красит ногти. У него уши проколоты. Я видел у него три рубашки с цветочками. Он ничего мужского делать не умеет…
– Что значит «мужского»? – уточнил Лев.
– Ну, то, что умеешь делать ты. Он бы не смог открутить это сиденье. – Ваня хлопнул по мягкой обивке.
Мне захотелось сказать что-то в Славину защиту. Я не знал, считается ли это «мужским», но сообщил брату:
– Он открутил мне ручку от окна.
– Ага, а елку срубить тебя попросил!
– Так значит, я не педик! – обрадовался я с такой силой, как будто вся эта классификация действительно имела какой-то смысл.
Ну и конечно, я не стал уточнять, что елку вместо меня срубил работник ярмарки.
Ваня устало закончил:
– Короче, достаточно того, что он красится, делает маникюр, манерный и похож на девчонку.
– Ага, – задумчиво произнес Лев. – А я всего этого не делаю, поэтому я не педик?
– Ну да.
– А как называются мужчины, которым нравятся другие мужчины, которые красятся и делают маникюр?
Ваня молчал, неотрывно глядя на Льва в зеркало заднего вида. Папа не мигая тоже в него смотрел. Я понимал это молчание: брату легче выдержать его холодный взгляд, чем выговорить в адрес Льва то жуткое слово, которым он так запросто обзывает Славу.
– Ну? – поторопил Лев.
Ваня опустил глаза.
– Не скажешь?
– Нет.
– А почему?
– Потому что ты нормальный.
Не отрывая взгляд от дороги, Лев сказал со вздохом:
– Нет, Ваня, говоря твоими словами, я тоже педик. Придется тебе как-то с этим жить.
Ваня, скинув ботинки, забрался с ногами на сиденье и обхватил руками колени. Грустно сообщил Льву:
– А я тебе не верю.
Лев только усмехнулся: мол, зачем я буду тебе врать?
Мы замолчали по-нехорошему. Ну как будто поссорились, хотя явно этого не случилось. Я время от времени непонимающе поглядывал на Ваню, тоскливо притаившегося у окошка. Хотелось бы мне посмотреть на ситуацию его глазами, чтобы понять: уже почти два года с нами, а все еще толком не осознаёт, где оказался.
Интересно, как он сам себе объясняет нашу семью?
Мы покидали остров через долгую, напряженную дорогу по льду. Меня мелко трясло, и, как бы я ни пытался скрыть свой мандраж, он был заметен и Ване, и Льву. Папа, сосредоточившись на дороге, вкрадчиво, почти усыпляюще повторял:
– Эту трассу проверяют работники МЧС. Каждый день. Если бы здесь нельзя было ехать, ее бы закрыли.
Меня не очень утешили слова о том, как кто-то что-то где-то проверяет в нашей стране. Можно подумать, это дает какие-то гарантии.
Успокаиваться я не хотел. Мне казалось, машина держится на этой тоненькой кромке льда только благодаря моему лихорадочному, тревожному наблюдению за нашим движением. Если я перестану дрожать и пущу ситуацию на самотек – мы рухнем, так диктовал мой липкий страх.
Поэтому я боялся без перерыва. И поэтому не случилось ничего плохого. Тогда я еще не знал, что опасаться нужно было не льда.
Ну а пока мы направлялись в Иркутск.
Чтобы посмотреть на российские города новыми глазами, нужно обязательно провести ночь в какой-нибудь глуши. После ночевки на Байкале я почувствовал себя в Иркутске как в раю. Там были гостиничные номера, а в гостиничных номерах был душ, после которого можно было поваляться на мягкой кровати, а потом спуститься на первый этаж в кафе, где красиво подают еду на стеклянных тарелках. Короче, я радовался цивилизации, как дикарь, впервые увидевший лампочку. Оказывается, не так уж и сложно полюбить провинциальную Россию.
Стоит выпасть из жизни на один день, и все – ты возвращаешься уже в какую-то другую реальность. В магазине и кафе нас попросили надеть медицинские маски. По новостям сообщили, что школьникам продлили каникулы, а взрослым устроили «нерабочую неделю» начиная с тридцатого марта. Для Льва это не имело никакого значения, но теперь мы не были привязаны к началу новой четверти. Мы гуляли по городу дольше, чем планировали, как бы оттягивая момент возвращения в новый мир.
Иркутск меня радовал: бредешь, бредешь по унылой серости, а потом – раз! – и попадаешь в исторический уголок с церковью, похожей на пряничный домик. Это было приятным открытием: я отчего-то думал, что у Сибири нет истории, сохранившейся в архитектуре. Казалось, до Советского Союза здесь были вечные снега.
Мы шли вдоль набережной, когда Лев, задумчиво рассматривая водную гладь Ангары (надо же, без единой льдинки), спросил у меня:
– Ты тоже считаешь, что красятся только педики?
Я напряженно выдохнул. Что-то мы зациклились на педиках.
– Ну не прям так… – уклончиво ответил я.
– А как ты считаешь?
– Просто не понимаю зачем. Если ты гей и ты красишься, то ты поддерживаешь стереотипы о геях. Зачем их поддерживать? Людей лишний раз раздражать.
– Мало ли, кого что раздражает, – пожал плечами Лев. – А если нравится?
Я сунул руки поглубже в карманы куртки и буркнул:
– Я ничего и не говорю. Нравится так нравится, мне-то что.
– Нет, ты много чего говоришь.
– Уже не говорю! – раздраженно ответил я. – Что ты меня допрашиваешь?
Лев неожиданно мягко сказал:
– Не злись. Я тебя понимаю.
– В смысле – понимаешь?
– Мне раньше тоже казалось, что это слишком. Я ему не разрешал. – Он виновато посмотрел на меня и добавил: – Еще в те времена, когда считал, что в отношениях можно кому-то что-то не разрешать.
Я хмуро глянул на него, уточняя:
– Не разрешал, потому что тебе казалось, что это слишком?
– Я говорил ему, что это опасно, – ответил Лев. – Но еще я думал о том, что если он накрашенный, а я иду рядом с ним, то это и меня… типа выдает. Что таким способом он подставляет не только себя, но и меня. А я не хотел, чтобы кто-то подумал, что я гей.
– Это логично, – согласился я.
– Нет, это тупо и трусливо, – резко возразил Лев. – И я не хочу, чтобы вы тоже такими были.
– Какими?
Я правда не понял, подумал, он имеет в виду «крашеными». Но он сказал:
– Тупыми и трусливыми.
Мне не нравился этот разговор – чем дольше он длился, тем неуютней становилось рядом со Львом. Даже Ваня, который обычно скакал кругами и без перерыва нес всякую чушь, шел позади нас, виновато притихнув.
Лев посмотрел на меня, затем обернулся на Ваню и предложил самое неожиданное, что можно было предложить:
– Пойдемте на маникюр.
– Чего? – удивился я.
– Куда? – не понял Ваня.
– Маникюр. Вон. – Он кивнул на салон красоты через дорогу, с розовой кричащей вывеской «Princess». Буквы были позолоченными и переливались на свету.
– Там для принцесс, – заметил я.
– Не вижу противоречия, – спокойно ответил Лев. Он хлопнул меня по плечу и поторопил Ваню: – Все, погнали.
– Я не хочу маникюр! – запротестовал тот.
– Я вообще-то тоже, – скромно добавил я.
– А я – хочу, – веско сказал Лев, поставив точку в разговоре.
Делать нечего, пришлось идти за ним. Мы с братом переглядывались, как бы общаясь без слов: «Он совсем поехал, да?» – «Ага».
– Ну что скажешь? Почему Слава – педик?
Брат, скептично поджав губы, начал перечислять, загибая пальцы:
– Он пользуется косметикой. Он красит ногти. У него уши проколоты. Я видел у него три рубашки с цветочками. Он ничего мужского делать не умеет…
– Что значит «мужского»? – уточнил Лев.
– Ну, то, что умеешь делать ты. Он бы не смог открутить это сиденье. – Ваня хлопнул по мягкой обивке.
Мне захотелось сказать что-то в Славину защиту. Я не знал, считается ли это «мужским», но сообщил брату:
– Он открутил мне ручку от окна.
– Ага, а елку срубить тебя попросил!
– Так значит, я не педик! – обрадовался я с такой силой, как будто вся эта классификация действительно имела какой-то смысл.
Ну и конечно, я не стал уточнять, что елку вместо меня срубил работник ярмарки.
Ваня устало закончил:
– Короче, достаточно того, что он красится, делает маникюр, манерный и похож на девчонку.
– Ага, – задумчиво произнес Лев. – А я всего этого не делаю, поэтому я не педик?
– Ну да.
– А как называются мужчины, которым нравятся другие мужчины, которые красятся и делают маникюр?
Ваня молчал, неотрывно глядя на Льва в зеркало заднего вида. Папа не мигая тоже в него смотрел. Я понимал это молчание: брату легче выдержать его холодный взгляд, чем выговорить в адрес Льва то жуткое слово, которым он так запросто обзывает Славу.
– Ну? – поторопил Лев.
Ваня опустил глаза.
– Не скажешь?
– Нет.
– А почему?
– Потому что ты нормальный.
Не отрывая взгляд от дороги, Лев сказал со вздохом:
– Нет, Ваня, говоря твоими словами, я тоже педик. Придется тебе как-то с этим жить.
Ваня, скинув ботинки, забрался с ногами на сиденье и обхватил руками колени. Грустно сообщил Льву:
– А я тебе не верю.
Лев только усмехнулся: мол, зачем я буду тебе врать?
Мы замолчали по-нехорошему. Ну как будто поссорились, хотя явно этого не случилось. Я время от времени непонимающе поглядывал на Ваню, тоскливо притаившегося у окошка. Хотелось бы мне посмотреть на ситуацию его глазами, чтобы понять: уже почти два года с нами, а все еще толком не осознаёт, где оказался.
Интересно, как он сам себе объясняет нашу семью?
Мы покидали остров через долгую, напряженную дорогу по льду. Меня мелко трясло, и, как бы я ни пытался скрыть свой мандраж, он был заметен и Ване, и Льву. Папа, сосредоточившись на дороге, вкрадчиво, почти усыпляюще повторял:
– Эту трассу проверяют работники МЧС. Каждый день. Если бы здесь нельзя было ехать, ее бы закрыли.
Меня не очень утешили слова о том, как кто-то что-то где-то проверяет в нашей стране. Можно подумать, это дает какие-то гарантии.
Успокаиваться я не хотел. Мне казалось, машина держится на этой тоненькой кромке льда только благодаря моему лихорадочному, тревожному наблюдению за нашим движением. Если я перестану дрожать и пущу ситуацию на самотек – мы рухнем, так диктовал мой липкий страх.
Поэтому я боялся без перерыва. И поэтому не случилось ничего плохого. Тогда я еще не знал, что опасаться нужно было не льда.
Ну а пока мы направлялись в Иркутск.
Чтобы посмотреть на российские города новыми глазами, нужно обязательно провести ночь в какой-нибудь глуши. После ночевки на Байкале я почувствовал себя в Иркутске как в раю. Там были гостиничные номера, а в гостиничных номерах был душ, после которого можно было поваляться на мягкой кровати, а потом спуститься на первый этаж в кафе, где красиво подают еду на стеклянных тарелках. Короче, я радовался цивилизации, как дикарь, впервые увидевший лампочку. Оказывается, не так уж и сложно полюбить провинциальную Россию.
Стоит выпасть из жизни на один день, и все – ты возвращаешься уже в какую-то другую реальность. В магазине и кафе нас попросили надеть медицинские маски. По новостям сообщили, что школьникам продлили каникулы, а взрослым устроили «нерабочую неделю» начиная с тридцатого марта. Для Льва это не имело никакого значения, но теперь мы не были привязаны к началу новой четверти. Мы гуляли по городу дольше, чем планировали, как бы оттягивая момент возвращения в новый мир.
Иркутск меня радовал: бредешь, бредешь по унылой серости, а потом – раз! – и попадаешь в исторический уголок с церковью, похожей на пряничный домик. Это было приятным открытием: я отчего-то думал, что у Сибири нет истории, сохранившейся в архитектуре. Казалось, до Советского Союза здесь были вечные снега.
Мы шли вдоль набережной, когда Лев, задумчиво рассматривая водную гладь Ангары (надо же, без единой льдинки), спросил у меня:
– Ты тоже считаешь, что красятся только педики?
Я напряженно выдохнул. Что-то мы зациклились на педиках.
– Ну не прям так… – уклончиво ответил я.
– А как ты считаешь?
– Просто не понимаю зачем. Если ты гей и ты красишься, то ты поддерживаешь стереотипы о геях. Зачем их поддерживать? Людей лишний раз раздражать.
– Мало ли, кого что раздражает, – пожал плечами Лев. – А если нравится?
Я сунул руки поглубже в карманы куртки и буркнул:
– Я ничего и не говорю. Нравится так нравится, мне-то что.
– Нет, ты много чего говоришь.
– Уже не говорю! – раздраженно ответил я. – Что ты меня допрашиваешь?
Лев неожиданно мягко сказал:
– Не злись. Я тебя понимаю.
– В смысле – понимаешь?
– Мне раньше тоже казалось, что это слишком. Я ему не разрешал. – Он виновато посмотрел на меня и добавил: – Еще в те времена, когда считал, что в отношениях можно кому-то что-то не разрешать.
Я хмуро глянул на него, уточняя:
– Не разрешал, потому что тебе казалось, что это слишком?
– Я говорил ему, что это опасно, – ответил Лев. – Но еще я думал о том, что если он накрашенный, а я иду рядом с ним, то это и меня… типа выдает. Что таким способом он подставляет не только себя, но и меня. А я не хотел, чтобы кто-то подумал, что я гей.
– Это логично, – согласился я.
– Нет, это тупо и трусливо, – резко возразил Лев. – И я не хочу, чтобы вы тоже такими были.
– Какими?
Я правда не понял, подумал, он имеет в виду «крашеными». Но он сказал:
– Тупыми и трусливыми.
Мне не нравился этот разговор – чем дольше он длился, тем неуютней становилось рядом со Львом. Даже Ваня, который обычно скакал кругами и без перерыва нес всякую чушь, шел позади нас, виновато притихнув.
Лев посмотрел на меня, затем обернулся на Ваню и предложил самое неожиданное, что можно было предложить:
– Пойдемте на маникюр.
– Чего? – удивился я.
– Куда? – не понял Ваня.
– Маникюр. Вон. – Он кивнул на салон красоты через дорогу, с розовой кричащей вывеской «Princess». Буквы были позолоченными и переливались на свету.
– Там для принцесс, – заметил я.
– Не вижу противоречия, – спокойно ответил Лев. Он хлопнул меня по плечу и поторопил Ваню: – Все, погнали.
– Я не хочу маникюр! – запротестовал тот.
– Я вообще-то тоже, – скромно добавил я.
– А я – хочу, – веско сказал Лев, поставив точку в разговоре.
Делать нечего, пришлось идти за ним. Мы с братом переглядывались, как бы общаясь без слов: «Он совсем поехал, да?» – «Ага».