Оккульттрегер

– Вроде бы да, немножко решил отметить успех, – ответила Ольга. – Но, если что, у нас его номер сотового есть. А что?

– А вы собираетесь так и жить с этой малолетней? – поинтересовалась Прасковья. – Как она вообще живет? Она ребенком стала до или после того, как муть появилась? Если до, то ее в магазинах не спрашивали: «Девочка, а почему ты все время сама за продуктами ходишь? А почему ты все время одна?»

Бесы ничего не ответили, видимо догадываясь, к чему клонит Прасковья. В машине, когда они в нее сели, тоже продолжилось это тягостное молчание.

– Вы же понимаете, что так ей жить нельзя. Иногда и физическая сила нужна в нашем деле, – начала Прасковья. – Как она зарабатывает? Вашими подачками живет?

– Ну любая обычная работа ваша – это некоторым образом подачка от нас, – как бы через силу напомнил Василий.

– А все же? – спросила Прасковья.

– Да нигде она не работала, конечно, – ответил Василий. – Дошло до того, что ей даже херувим денег подкидывал на ее джуниор-карту, чтобы она хоть пиццу могла заказать. Был момент, когда ее Иван Иванович поймал на том, что даже неловко и говорить… Это еще до мути было.

– Не томи, – попросила Прасковья. – Закладки, что ли, разносила? Но там же паспорт нужен, насколько знаю.

– Она в вебкам вкатилась. Однократно порадовала сетевых педофилов, – призналась Ольга. – Но там ее, во-первых, киданули. А во-вторых, забанили.

Прасковья рассмеялась от неожиданности.

– Что-то в этом есть прямо анимешное! – сказала она не без восхищения. – Товарищ майор, это была не девочка, а четырехсотлетняя фемина в ее теле!

– Ей Иван Иванович уши надрал под ее возгласы: «Мое тело – мое дело». И под угрозы снова с собой покончить, – добавил Василий.

– Так вот, – сказала Прасковья. – Сейчас правда закинь Ольгу и меня к вам домой, у вас ведь частный дом?

– Да, да, – подтвердил Василий.

– Пусть Ольга…

– А что сразу Ольга? – внезапно возмутилась та.

– Потому что я сегодня еще раз в голом виде щеголять не собираюсь, а все, что на мне, будет в крови заляпано, да и не только в крови, – твердо заявила Прасковья. – Подбери мне какую-нибудь одежду, какую не жалко. И пол там застели у вас в подвале какой-нибудь клееночкой. Надеюсь, в доме наточены ножи?

– Да у нас ружье есть, – сказал Василий. – Но Гале, чтобы взрослой стать, сколько раз тебя надо убить? Ты сама ребенком станешь…

Прасковья злорадно усмехнулась:

– Не до такой степени, ребята, я собираюсь молодеть. До подростка несколько лет накинем, и хватит с нее пока. А потом я к вам Наташку отправлю, ей под тридцатник. Лишь бы Галя сейчас не начала дурковать и выделываться.

– Вот да! – хором подтвердили Вася и Ольга.

– А если что, пакуйте ее с Иваном Ивановичем, – сказала Прасковья. – Что вы, два взрослых мужика, с ребенком не справитесь? А там уж как-нибудь придумаем, чтобы она пальцем на спусковой крючок нажимала. Тоже привяжем, что-нибудь такое. Главное, чтобы она сейчас, пока мы едем, не догадалась, к чему все идет, и не свалила бы погулять.

– А вот и наш домик трех поросят! – с гордостью сказал Василий и притормозил.

– Ладно, Нуф-Нуф, аккуратнее там, – предостерегла Василия Ольга.

Она, Прасковья и гомункул вошли в дом, где их встретила девочка-демон лет тринадцати, в которой не было подростковой несуразности, угловатости, правда, ростом она была с Василия, так что и Ольга, и Прасковья, и уж тем более гомункул смотрели на нее снизу вверх, а Прасковье захотелось сказать: «Здравствуйте, тетенька, можно мы зайдем?»

– Ой, ты на гитаре играешь? – сказал гомункул, поглядев на руки девочки.

– Я бы даже сказала, «на гитарах», – заметила Ольга, а дети пропали в глубине дома.

Ольга и Прасковья прошли на второй этаж, где в комнате, специально выделенной под вещи, Ольга стала предлагать Прасковье одежду, пригодную для расстрела, но все эти штаны, джинсы, кофточки и сорочки были лучше, чем все то, что было надето на Прасковье.

– Слушай, – не выдержала Прасковья. – А можно я в своем поумираю, а потом возьму вот это, вот это вот…

– Господи, да бери все что хочешь! – порозовев от удовольствия, сказала Ольга. – Могу еще сережки тебе подкинуть. Колечко какое-нибудь!

– А знаешь, давай! – вздохнув от стыда перед своим стеклянным потолком, решилась Прасковья и пошутила: – Так сказать, на память!

Василий позвонил и сказал, что все в порядке. Галя едет добровольно.

– Хоть что-то пошло так! – заметила Прасковья, а у Ольги спросила: – Где тут у вас трусы с лифчиком бросить, чтобы никто не спотыкался?

– В ванной, наверно, – сказала Ольга.

– Надеюсь, она у вас не черная?

– Ой, вот тут можешь быть спокойна. Обыкновенная белая, обыкновенней некуда.

Как на грех, захотелось есть – от волнения ли, либо от того, что как встала, так ничем и не перекусила: сначала боялась, что стошнит от страха, затем уже из чистого упрямства, от злости на Галю. «Ничего, – подумала, – будем надеяться, что Галя быстро отстреляется». Очень не хотелось дополнительно грязи на клеенке.


В доме бесов оказался обширный, прекрасно, будто для съемок, освещенный подвал с котлом для отопления и нагрева воды. По периметру подвального потолка находились маленькие прямоугольные щурящиеся окна, занесенные снегом. Обычной пленки для теплиц у чертей не нашлось. Ольга принесла огромный рулон упаковочного пузырчатого полиэтилена.

– А мы переезжали когда, вот и осталось после мебели, – с наигранной веселостью сказала Ольга, при этом смотрела виновато и благодарно.

– Пойдет! – ответила Прасковья с той же интонацией и, чтобы не остаться в долгу, принялась помогать. – Ох и завалю я тут вам все. Прямо жалко. Жаль, на улице нельзя пошмалять. Или можно? У вас фейерверков не осталось? Замаскировали бы как-нибудь шум.

– Еще не хватало! – испугалась Ольга. – И так жуть, чтобы это еще в сюрреализм превращать! Отмоем уж, не облезем.

Прасковья немного удивилась ее испугу:

– А ты, когда то одно, то другое, ты в тылу, что ли, всегда была? Ну, когда всякие войны?

– Да, – помолчав, ответила Ольга. – Только в Гражданскую не удалось отсидеться. Причем, знаешь, так насмотрелась тогда на чехов, что до сих пор они у меня не вызывают умиления, как у всего остального мира. Даже Гашека так до сих пор и не прочитала, рекламу переключаю, если там пивные эти закосы про чешских пивоваров.

– Ничего себе ты впечатлительная, оказывается, – слегка удивилась Прасковья, с удовольствием лопая пузырьки расстеленной по полу пленки, пока Ольга, умело орудуя ножницами и строительным скотчем, обклеивала один из углов подвала.

– А вот и мы! – пахнув холодом, ввалился к ним Василий, а за ним такие же холодные Иван Иванович и Галя.

В локтевом сгибе Василия уже лежало переломленное ружье, в которое он совал патрон. При этом он обивал заснеженные ботинки об пол, Иван Иванович тоже стал топать на пороге, Галя же смотрела на них со странной улыбкой, снимала куртку и развязывала лямки на шапке в виде головы хаски. Голубые глаза хаски и темные глаза Гали были одинаково бездушны. Пальто и шапку Галя бросила прямо на пол и осталась в шерстяных бордовых штанах и кофте, покрытой горизонтальными пастельными полосками. Мягко переступив сапогами цвета фисташкового мороженого, Галя сказала:

– Лично я готова. Только окна здесь приоткройте, а то оглохнем к херам.

Пока Василий обегал подвал по периметру и крутил ручки пластиковым окошкам, Прасковья, слегка рисуясь, опустилась на полиэтилен, села, откинувшись на прямые руки.

– Ой, нет, я пойду, – пропищала Ольга испуганно. – Меня и так тошнит.

– Погоди-погоди! – крикнула Прасковья, будто застрелить ее должны были сразу же, как только дверь за Ольгой закроется. – Мобильник мой возьми!

Василий отдал Гале заряженное ружье, а она со знанием дела приняла его в руки, покачивая опущенным к полу стволом, подошла к Прасковье; следом за Галей к Прасковье подошел и Иван Иванович.

– Я поскорее постараюсь тебя воскрешать, не волнуйся, – сказал он.

Испытывая явное удовольствие от процесса, Галя сначала навела ружье Прасковье в сердце, потом поводила стволом возле ее глаз.

– От отдачи не улети, – предостерег Василий.

– А ты не обосрись там, – ответила Галя хладнокровно и положила палец на спусковой крючок, после чего уткнула ствол в нос Прасковьи.

– Не наглей, – сказала Прасковья.

– А ты не рисуйся, – сказала Галя.

Она отступила от Прасковьи где-то на пятую часть своего детского шага, пугающе отработанным движением повернула оружие в сторону Ивана Ивановича, так что никто даже и охнуть не успел, крикнула:

– Бах!!!

Иван Иванович заметно вздрогнул и побледнел. Прасковья стала подниматься со словами:

– Да зря это все, блядь, с этой мелкой поехавшей сучкой…

А Галя, почти не глядя, наставила ружье в голову Прасковьи и выстрелила. Мертвое тело Прасковьи упало навзничь. Своим посмертным зрением она увидела, как лампа над ней, будто душ, испускает фотоны, своим посмертным слухом она услышала, как, будто вода из крана, течет кровь из ее крупных кровеносных сосудов, а еще услышала, как вырвало Василия.

– Давно хотела такое с кем-нибудь сделать, – сказала Галя.

Затем недовольно закряхтела:

– А-а, жмут…

До Прасковьи донесся звук брошенного ружья. Некоторое время, пока тело Прасковьи корчилось в недолгой агонии, Галя стаскивала с себя ставшие ей маленькими сапоги. Затем Прасковья почувствовала нарастающий холод воскрешения, кровь и полиэтилен под ее спиной затрещали, замерзая, свежие ткани новой плоти, отрастая в ее продырявленной голове, выталкивали наружу попавшие в тело дробинки, сгустки крови, Прасковья ощутила, как быстро срослись кости ее черепа, как выросли зубы, как, будто молнией застегиваемые, соединились разрывы ее наверняка раздробленного в сущее смузи лица. Затем тело внезапно нагрелось, уверенно стукнуло и пошло сердце. Было сыро под спиной, под головой, между ног, на груди. Недовольно ворча, Прасковья попыталась усесться на том же месте, где ее застрелили, но там было скользко, и она перебралась на сухую часть клеенки.

– Спасибо, – сказала она Ивану Ивановичу. – Вы правда быстро…

Она попыталась вытереть липкое лицо рукавом.

Галя тем временем, испытующе глядя на Прасковью, подобрала ружье, переломила его, вытащила гильзу, бросила Прасковье, подула на пальцы.

– На память, – сказала Галя.

Этот патрон ушел практически впустую. Нельзя было сказать, что Галя сильно изменилась, Прасковье показалось, что все, чего они добились этом выстрелом, – слегка укоротившиеся рукава, слегка укоротившиеся штанины, из-под которых торчали ноги в хлопчатобумажных, таких же бордовых, как штанины, колготках с овальной вытянувшейся дырой возле правой пятки.

Кофта Гали и ее лицо были забрызганы кровью.

– Ты подальше отходи, а то прямо мясник, – посоветовала Прасковья хладнокровно.

Галя, слегка покачивая бедрами, прошлась до Василия, зарядила ружье, продефилировала обратно и снова выстрелила Прасковье в лицо.