Оккульттрегер

– Ты что! Ты что! Такой грех на душу брать. Это же всегда возвращается.

– Ну или можно развеять приворот как-нибудь… Есть же несколько способов. У нас бабушка ворожила, там все просто…

Мила рассказала Снежане как и что, но та смотрела недоверчиво, понятно почему, поэтому Мила добавила в конце:

– Или к бабке сходи какой-нибудь. Не может быть, чтобы у вас такой не было.

– Есть, есть, конечно! – ответила Снежана. – В Воронцовке живет. Она мне с моим бывшим благоверным и помогла получше всяких юристов. И берет не много. Не то что тот, к которому ты собралась. Но он, конечно, того стоит. Прямо, говорят, реально гарантированно помогает. Даже рак лечит, но за запредельные бабки. К нему даже из Москвы приезжают тайком, потому что такая силища. Он не фальшивый, как во всех этих телешоу, которые только бабки гребут, когда по всяким клубам ездят, массово лошпедов всяких обрабатывают. Я тут документальный фильм посмотрела про них. Вообще непонятно, почему это не запрещают.

– Так им выгодно народ за дураков держать. Выкачивают и всё на чурок пускают и на Крым.

– Во-во, – подтвердила Снежана. – Еще пенсионный возраст подняли, совсем уже охуели, всё жрут и жрут и всё никак не нажрутся.

Но разговор о политике продолжился недолго. Снежана принесла свою коллекцию духов, пока показывала их, рассказывала, сколько каждые из них стоят, взяла с Милы обещание, что та обязательно переночует у нее сегодня. Мила согласилась, хотя ей завтра нужно было на работу, она решила отмазаться болезнью сына, тем более ее напарницу всегда можно было дергать на внеочередную смену – почти пожилая одинокая женщина под пятьдесят, наверно, только и знала, что свой огородик да цветы. Скорее именно этой старой цветочнице грозило увольнение за то, что она не вышла бы, чем Миле, которая могла откупиться от хозяина киоска за нарушение трудовой дисциплины. Не в силах дожидаться этого приятного вечера вне стен надоевшей родительской квартиры, Мила хлопнула со Снежаной по бокалу красного сухого и еще один у порога.

– Я пока все приготовлю тут к девичнику, – сказала на прощание Снежана. – Такой рецепт салата раскопала. Там, короче, помидоры, сладкий перец, крабовые палки, копченый сыр и кукуруза. Звучит не очень, но ум отъешь!

Мила поволоклась по нужному адресу в предчувствии, что сейчас все пойдет не так: или экстрасенс окажется в отъезде, или он внезапно задерет цену, или еще что-нибудь такое, чего нельзя предугадать. Но нет. И автобус подъехал быстро, и нужный дом за высоким кирпичным забором нашелся сразу, и на звонок ответили, а когда Мила назвала фамилию, ей сразу же открыли.

К покрашенному в черный и золотой цвета двухэтажному дому вела тщательно выметенная тропинка из черного кирпича, по обе стороны которой стояли скульптуры, похожие на шахматных коней, засыпанных снегом, но, кажется, это были не кони, а сгорбленные ангелы или какие-то другие сгорбленные фигуры, свет фонарей, с которыми чередовались скульптуры, был ярок, но не позволял как следует разглядеть, чего там налепил неизвестный скульптор.

В огромном холле все, наоборот, белело и отражалось в многочисленных зеркалах. За стойкой рядом с дверью сидел юный секретарь с несколькими татуировками на вежливом лице, золотыми часами на запястье, в строгом черном костюме и галстуке-бабочке.

– Все в порядке, проходите! – показал он на дверь в противоположном от входа конце холла.

Но экстрасенс сам уже вышагнул из своего кабинета, и Милу обдало волной его доброты и соучастия, она сразу поверила, что экстрасенс ей поможет. Это был мужчина лет пятидесяти, высокий, мощный, широколицый, с очень высоким лбом, с сединой в черной окладистой бороде и коротко остриженных волосах, его проницательные глаза глубоко блестели, как два темных самоцвета, из-под густых бровей. Одетый, как и секретарь, во все черное, тоже строгое и деловое, он не производил впечатления дельца или врача, вся его фигура, казалось, была сделана из темного, но теплого камня.

– Илюша, это последние посетители на сегодня, – сказал экстрасенс мягким голосом.

– Спасибо, Клим Викторович, – ответил секретарь и стал собирать бумаги у себя на стойке, закрыл ежедневник.

– А вы проходите, пожалуйста! – приветливо пригласил экстрасенс. – Вот, тут можно одежду повесить. Здесь небольшой гардероб, – шутливо показал он на черную деревянную вешалку возле двери. – Да вы не беспокойтесь за карманы. У нас не воруют.

В центре комнаты, куда вошли Мила и Ярик, стоял огромный стол, столешница которого была обита зеленым сукном, на сукне лежало несколько толстых томов, стояла настольная лампа – единственный источник освещения в этом кабинете. Пять стульев с высокими спинками находились там и сям. Возле стены была пристроена обычная клеенчатая медицинская кушетка.

– Это небольшой тренинг состоялся, немного хаоса, – пояснил экстрасенс по поводу стульев, два из них переставил к столу, остальные три построил вдоль книжного шкафа слева от входа. – Что, дружок, лечиться пришел? – осведомился он у Ярика.

Тот неуверенно кивнул.

Экстрасенс сел на стул, поманил пальцем Ярика.

– Ну, иди сюда, маленький злодей, – и мимоходом кивнул Миле: – А вы присаживайтесь, присаживайтесь, в ногах правды нет. Вами мы чуть позже займемся, это чуть больше времени потребует.

Мила послушно села, Ярик послушно подошел. Экстрасенс воздел над Яриком обе руки, погладил пространство вокруг него так, будто Ярик находился в огромном невидимом яйце.

– У-у-у, – сказал экстрасенс уверенно. – И энурез, и астма, и простуда, и немножко анемии. Ну ничего-ничего, сейчас уберем, не велика беда.

Последние слова он, чуть повернув голову, адресовал как будто бы Миле. Этого движения хватило, чтобы понять, что от него пахнет, как от еще не прикуренной сигариллы с вишневым вкусом, голова Милы слегка закружилась, на нее накатило смешанное чувство умиротворения и покорности.

Экстрасенс водил руками над Яриком, а Мила ощущала себя так, будто это ее гладили, как кошку. Не сразу, но она услышала, что в кабинете играет, вмешиваясь в тонкий вольфрамовый звук лампы накаливания, очень медленная мелодия, с таким ритмом, будто некое сердце не спеша бьется через четыре раза на пятый. Миле казалось, что она спит, потому что мама не разбудила ее с утра, что длинный путь сюда, подруга, особняк, экстрасенс – это просто сон.

Этот весьма уютный полумрак в Милиных мозгах не развеялся, даже когда экстрасенс перестал делать пассы и сказал:

– Вот так, Ярик, гуляй здоровый…

После чего передвинул стул и пересел поближе к Миле.

– А тут у нас что? – Он взял ее холодную руку в обе горячие свои. – О-о, дорогая моя. Сколько работы предстоит…

Он смотрел ей прямо в глаза, но Мила почему-то отвлеклась на Ярика, наблюдавшего двух взрослых, Миле показалось, что на миг зрачки сына стали невероятно огромными, что лицо его стало совсем другим – чужим и незнакомым.

Экстрасенс неторопливо проследил за ее взглядом и вздохнул.

– За мальчика не переживайте, с ним все в порядке. А у вас… – он опять вздохнул. – Я могу, конечно, слегка подкорректировать кое-что в рамках обычного сеанса, но это временно, это как плотину пальцем затыкать. Тут и родительские вуали, и самопроклятия, и чего только нет. Требуется глубокое очищение, Мила.

Мила вздрогнула.

– Не пугайтесь, девочка, – сказал экстрасенс. – И сглаз доверчивости на вас от одной из подружек. Вы же записались под своим именем и фамилией. Так что́ будем делать?

– А что можно сделать? – растерянно прошептала Мила. – У меня всего сорок тысяч.

– Что деньги? – мягко произнес экстрасенс, не отпуская ее руки. – Главное, чтобы вы были согласны на это. Вы согласны?

Он опять перехватил ее взгляд, направленный на сына.


– Не переживайте, – усмехнулся он, и в этой усмешке было больше заботы, чем она прочувствовала, кажется, за всю свою жизнь. – Там наверху и холодильник, и телевизор.

Мила и вздохнуть не успела, а уже стояла на втором этаже, на ногах ее были тапки, сама она была в махровом халате на голое тело, а Ярик сидел перед здоровенным телевизором, ел пиццу, роняя крошки на ковер, но это не вызывало у экстрасенса какого-то недовольства.

Экстрасенс приобнял Милу за плечо и едва слышно сказал:

– Вот видите, как все хорошо получилось. Пойдемте, не бойтесь.

А сам уже мягко вел ее по длинному широкому коридору, увешанному гравюрами сказочных чудовищ, каждое из которых, на какое ни глянь, смотрело Миле прямо в душу, но вот экстрасенс толкнул одну из дверей, а за ней была комната с душевой кабиной и ванной. Все в ванной комнате было сделано как бы из твердой нефти.

– Не стесняйся, я все равно что доктор, – сказал он, снял с нее халат, поставил под душ, включил воду; Мила посмотрела на то, как он неспешно раздевается, складывая одежду на мраморную скамью, и загадала, чтобы не пришлось садиться на эту холодную каменную лавку, а если придется, то пусть она окажется вымытой после предыдущей пациентки.

Раздевшись, экстрасенс скользнул к Миле, выбрал один из многочисленных гелей для душа, что толпились на полке над раковиной, уверенно выдавил его сначала на одну руку, потом на другую, стал намыливать Милу с груди до ног, и всё бы ничего, но совсем скоро залез ей пальцами и спереди, и сзади.

– Расслабься, глупенькая, – попросил он ее невозмутимо, при том что Мила не особо и напряглась, даже слегка радуясь, что сэкономила сорок тысяч и теперь их можно будет закрысить от матери и отца, купить себе что-нибудь и сказать, что подарили.

После водных процедур, во время которых экстрасенс напел: «Скорей сними свою усталость», но осекся, видно застеснявшись своего возраста, он перенес Милу в другую комнату, оклеенную черными, опять же с золотом, обоями, с черным траходромом, где по логике не помешала бы компания еще из нескольких человек. Пока экстрасенс тащил Милу, возбуждение его несколько спало. Забавно было наблюдать, как такой солидный, серьезный, уверенный, огромный человек, способный, наверно, одним взглядом приводить в трепет других серьезных мужчин, сопел с одышкой от прикосновений губ, языка и рук Милы. Мила надеялась, что ее умения хватит, чтобы удовлетворить его орально, и они мирно разойдутся, но нет. Экстрасенс зачем-то начал дрючить ее в разных позах, но не потому, что был затейник, а потому, что матрас на черной кровати был такой одновременно проваливающийся и пружинящий, что на нем и дрочить-то наверняка было проблематично, чтобы не укачало или не сбросило на пол. Темп у экстрасенса был как у паровоза, набирающего скорость до определенной отметки, затем следовала пауза, во время которой он дышал так, будто сейчас у него случится сердечный приступ. Ах да, о контрацепции он тоже не забыл. Когда во время перемены позы Мила успевала взглянуть на экстрасенса, в полупрозрачном, изначально черном презервативе его член напоминал грабителя из боевика. Что-то от стуканья пасхальными яичками было в его попытке проверить, чья тазовая кость треснет быстрее – его или ее.

Капля его пота упала Прасковье в глаз, а Прасковья держала его за плечи и обхватывала ногами, когда экстрасенс замер, закатив глаза. Надо отдать должное мути – она сразу начала с последнего воспоминания Прасковьи, с Надиных слов и выхода за порог, откидывая основные детали их с гомункулом замысла, но Прасковья уже чувствовала жалость к нависшему над ней волосатому человеку, к его одышке, бороде, образу, который он должен был поддерживать, к его постоянному актерству.

Замысел выдержал, но подкатил жар близкого распыления, к счастью замедленный человеческим телом, с которым муть была связана. Этого внезапного резкого жара успел испугаться и сам экстрасенс, выражение его лица успело исказиться в страх, что с Прасковьей случилось что-то невероятное, что она сейчас умрет под ним, и будут разборки с полицией, и трудно будет уничтожить всю полицию города Серова. Прасковья же придумала, что экстрасенсорные чудеса мути на самом деле пустяки, в них есть только скучная механика, что-то вроде похода в магазин за картошкой. Когда приносишь деньги и получаешь желаемое – это просто товар, ничем и не отличимый от картофеля, гречки и растительного масла. Другое дело, когда люди несут деньги заведомому мошеннику, имея только надежду и ничего более. А когда в результате этого происходит исцеление, или беременность, или брак – вот оно чудо и есть, если вопреки. И она переосмыслила настоящего экстрасенса в то множество, из которых и состояла вся экстрасенсорика, гомеопатия, гадание и все остальное.

А экстрасенс завалился на бок, довольно дыша.

– Я смотрю, тебе тоже понравилось, – сказал он. – А притворялась такой ледышкой до самого конца.

Он гладил ее по груди, по ногам. Предложил остаться. Прасковья отвела его руку, попыталась встать, но проклятый матрас не дал ей сделать это сразу. Экстрасенс поймал ее, обнял, стал колоть бородой в шею.

– Ну куда ты? Куда ты? Хочешь в ресторан? У нас тут есть неплохой. Грузинский. С шашлыками.

Прасковья терпеливо высвободилась. Не стала пользоваться ни наготой экстрасенса, ни эффектом неожиданности, чтобы оставить его корчиться на матрасе, лить кровь из носа, задыхаться после удара в кадык.

– Да, было хорошо, спасибо, – сказала она на прощанье. – Выход мы сами найдем.

– Нет-нет, я провожу! – воскликнул радостный от похвалы экс-экстрасенс и принялся, посмеиваясь, выбираться из постели, из складок черной простыни, черного одеяла.

Слова насчет «хорошо» не были враньем, но к сексу они не имели никакого отношения. Два часа Прасковья являлась кем-то, в чью голову не были замешаны чужие воспоминания. Два часа она точно знала, какое отражение увидит в зеркале, знала, что в ее жизни хорошо, а что плохо. У нее были родители, бестолковый сын, и сама она была бестолковая. Но как же хороши были эти отчаяние и надежды, зависть к таким же надеющимся и отчаивающимся рядом живущим людям.

Однако Прасковья все же подумала в сторону гомункула: «Ну ты и скотина, конечно. Можно было все закончить еще на первом этаже».

«Можно было закончить, – подумал в ответ гомункул. – Раз и навсегда».





Глава 10




Еще даже не одевшись, позвонила Наде. Сил долго разговаривать по телефону не было, поскольку накатил запоздалый страх, так что даже руки слегка тряслись, а в ногах была слабость; сказала:

– Надя, привет! Все ок.

Та, понимая или притворяясь, что понимает, выдохнула счастливым шепотом:

– Ну ладно, хорошо. Там тебя уже ждут.

Как ее встретили! Бесы подкатили на машине прямо к выходу с территории экстрасенса. И Василий, и Ольга выбежали навстречу и попеременно обнимали гомункула и Прасковью. Прасковья подозрительно сощурилась, когда заметила слезы сначала на глазах Ольги, а затем и на глазах Васи.

– Что-то вы слишком… – ответила Прасковья на это.

– Так мы, считай, сколько этого ждали! – сказал Василий, держа Прасковью за плечи, радостно глядя ей в лицо.

Он был выше, мощнее, что-то в нем было от Петра Первого из кино для глядящей снизу Прасковьи, и ей казалось, что он сейчас и поведет себя как царь из фильма – притянет к себе и расцелует.

– Не сказать, что мы были в неведении, – вместо поцелуя признался Василий. – Нам Иван Иванович вел что-то вроде трансляции про твой поход до этого дома, а затем про то, что внутри. Но это мгновение… Как же это было и ужасно, и прекрасно одновременно. Будто весенним ветром обдало. Ты сама как человек сторонний это чувствуешь? У нас тут все было, как на улице Карбышева в три часа ночи, и внезапно улицы обрели названия, стали разными.

Но Прасковья не чувствовала ничего особенного, кроме радости, что до сих пор жива и что на улице как будто стало теплее.

– Если хочешь, прямо сейчас тебя отвезу домой, – предложил Василий. – Закину Ольгу к нам, и сразу поедем, купим чего-нибудь, чтобы перекусить. Ты, наверно, устала. Вот и проснешься у вас уже.

– А вы не знаете, Иван Иванович еще у Гали? – спросила Прасковья.