Охота на тень

На станции Вестерторп Малин сошла и короткой дорогой отправилась домой, к зданию из красного кирпича пятидесятых годов постройки. Влажная жара, которая, казалось, поднималась от самой земли, хранила запахи асфальта и почвы. Мимо шли люди — собачники, несколько девочек-подростков, которые громко хихикали, уставившись в экран мобильника, двое строительных рабочих по пути со смены, — но Малин их не замечала, потому что перед глазами у неё так и стояли останки из Эстертуны, принадлежавшие женщине, которую когда-то звали Бритт-Мари.

Когда Малин отперла дверь маленькой двушки, Андреас обнаружился в прихожей, уже переодетый в спортивный костюм. Волнистые тёмные волосы, которые он отрастил за время декретного отпуска, на шее были перехвачены шнурком. Из гостиной доносилась музыка из мультсериала «Баббларна». Пока они не могли позволить себе новый телевизор и пользовались планшетом.

— Привет, — сказал Андреас и наскоро чмокнул её. — Нужно бежать. Опаздываю на теннис.

— Хорошо. Отто поел?

Андреас обул теннисные туфли и потянулся за сумкой и ракеткой, которые уже были сложены в ожидании на полу.

— Сорри. Не успел. Мама звонила. Ты же знаешь, какая она, болтает без умолку.

Малин с улыбкой повесила тонкий кардиган на крючок.

Да, она очень хорошо знала, что представляет собой мама Андреаса. Эта маленькая женщина занимала на удивление много места. Она находилась в постоянном движении и беспрерывно болтала — о соседе, который никогда не стрижет газон, а в саду складирует уродливые старые покрышки, о своей помидорной рассаде, которая никак не принимается расти, о нынешней молодежи, избалованной и одновременно упущенной взрослыми, занятыми лишь потреблением и самореализацией.

Малин даже завидовала близким отношениям Андреаса с его мамой, потому что со времени убийства в Ормберге сама Малин пребывала в жутком вакууме.

Расследование, в котором тогда участвовала Малин, приняло оборот, который навсегда изменил её жизнь. Малин узнала, что один из её родственников много лет удерживал в своем подвале женщину. Более того — Малин оказалась дочерью той женщины.

Иными словами, та женщина, рядом с которой выросла Малин, та, которую она всю жизнь звала мамой, не была её биологической матерью.

«Как можно доверять вообще кому-то, когда даже самые близкие могут лгать годами?» — думала Малин.

Как после такого вообще жить?

Но Малин всё равно время от времени звонила матери — потому что продолжала думать о ней как о своей матери. Она ведь воспитала Малин и любила её все эти годы. Так что они продолжали видеться на дни рождения и Рождество. Но этой непринуждённости — бытовой болтовни обо всём на свете — о назойливых соседях, помидорной рассаде и сегодняшней молодежи — в их отношениях больше не было, и Малин по всему этому скучала до боли.

И ещё Малин знала, что её мама чувствует то же самое.

Малин скучала и по Ормбергу — по дремучим лесам, бездонным на вид озёрам, и по шхерам, вереница которых тянулась бесконечной змеёй по тамошним ландшафтам. Скучала по запаху влажного мха и по широким густым юбкам елей. По утренней тишине, по туману на полях и по суровой безыскусности живущих там людей.

— Повеселись там! — прокричала она вслед Андреасу, когда тот исчез за дверью, закинув на плечо спортивную сумку.

Малин подошла к Отто, который, уставившись в экран планшета, лежал на одеяле и грыз голубую пластиковую игрушку.

— Привет, мамин любимчик! — пропела она, опускаясь на корточки.

Малин поцеловала Отто в щечку и ощутила знакомый младенческий запах вперемешку с рвотным духом — вероятно, он срыгнул на ползунки.

Отто восторженно заворковал:

— Ма, — произнес он. — Ма-ма-мамама.

Раскачавшись, Отто сел, а затем ползком последовал за Малин, когда та отправилась в кухню готовить ему овсяный кисель.

На крыле мойки была брошена буханка хлеба. Малин убрала хлеб обратно в пакет, а потом положила в хлебницу. Потом вернула в холодильник маслёнку, засунула нож для масла в посудомойку и вытерла какие-то липкие жирные пятна с нержавеющей мойки.

Помешивая овсяную пудру в кастрюльке и ощущая, как маленькие пальчики Отто хватают её за ноги, Малин вдруг подумала, как ей повезло. Андреас был замечательным, даже невзирая на его неряшество на кухне. Больше всех на свете Малин любила малыша Отто и надеялась увидеть, как он растёт.

И тут она в который раз подумала о жертвах Болотного Убийцы, которым уже никогда не дано будет всё это пережить.

«Да, мне выпал счастливый жребий», — решила Малин.

На следующее утро они с Манфредом отправились в Эстертуну, чтобы поговорить с Бьёрном Удином — человеком, который когда-то был женат на Бритт-Мари. Он жил на десятом этаже видавшей виды серой бетонной многоэтажки на окраине городка, куда ещё не добралось благоустройство. Лифт был исписан именами и ругательствами и издавал едкий запах мочи. Прямо под кнопкой аварийной остановки кто-то написал: «Оксана сосёт за бутерброд с колбасой», и услужливо приписал рядом телефонный номер.

— Входите! — прокричал голос, когда они постучались в зелёную дверь. Под почтовой щелью липкой лентой был наклеен листок с надписью «НИКАКОЙ РЕКЛАМЫ!!!».

Они вошли в тесную прихожую, которая была завалена разнообразными вещами. Там были мусорные мешки, стопки невскрытой почты и горы пустых бутылок. Из глубины такой же захламлённой гостиной показался человек в инвалидном кресле.

Они сняли обувь и вошли, приветствуя хозяина.

На вид Бьёрну Удину было около восьмидесяти лет. Он был полноват, жидкие седые волосы верёвками свисали на плечи. Он поднялся со своего кресла и протянул трясущуюся руку.

— Да, я могу ходить, — пояснил он, и Малин обдало отчётливым духом перегара. — Но предпочитаю инвалидное кресло, когда нужно спуститься в центр. Очень удобно вешать на него пакеты.

По стенам стояли сложенные в стопки картонные коробки, а возле дивана Малин увидела скопление пустых бутылок из-под алкоголя.

— Спасибо, что позволили нам прийти, — произнёс Манфред, присаживаясь на чёрный кожаный диван, от которого исходил неопределённый запах въевшегося табачного дыма и прогорклого масла. Там, где краска стёрлась с дерматина, зияли обширные проплешины, внутри которых остатки тканой основы образовывали пунктирный узор.

Бьёрн Удин пожал плечами.

— У меня не так уж много занятий. Я получаю пенсию по инвалидности. Пострадал при наезде мусоровоза. Потерял ступню. Это случилось чёртову уйму времени назад.

Малин покосилась на ноги хозяина и увидела, что из-под одной штанины выглядывает протез.


— Понимаю, — сказал Манфред. — Мы хотели бы поговорить с вами о Бритт-Мари.

Бьёрн подъехал немного ближе, сложил руки на коленях, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Так это правда она?

Манфред кивнул.

— Неделю назад при сносе здания в Берлинпаркен были обнаружены человеческие останки. Её опознали по старой зубной формуле.

Бьёрн выглядел бесконечно опечаленным.

— Так вот зачем мне звонили из полиции и спрашивали, не знаю ли я стоматолога, у которого она лечилась. Я всегда думал, что…

Он громко всхлипнул.

— Простите, — продолжал Бьёрн. — Прошло много лет, но я всегда думал, что она просто сбежала. И ещё эта открытка с Мадейры. Я уже не вспомню, когда получил её, но в восьмидесятых я отдал её вашим коллегам из полиции. Она была без подписи, но Бритт-Мари всегда говорила, что мечтает там побывать, вот я и подумал…

— Что открытка от неё? — закончила за него Малин, и Манфред бросил на неё неодобрительный взгляд.

— Именно.

— Но если открытку послала не она, кто мог это сделать? — спросил Манфред.

Бьёрн покачал головой.

— Чёрт его знает. Может, это чья-то жестокая шутка.

— Кому было известно о том, что Бритт-Мари мечтала там побывать? — спросила Малин.

— Всем, кто имел уши, — грустно улыбнулся Бьёрн. — Она постоянно об этом твердила.

Морщинистое лицо Бьёрна сморщилось ещё сильнее.

— Как же она оказалась под фундаментом? — спросил он. — Она что, свалилась в котлован? Там было опасно ходить, я говорил об этом ещё тогда, в семидесятых, когда строили тот гараж. Представьте только, если бы какой-нибудь ребёнок с детской площадки перелез через забор и свалился вниз?

— Мы не думаем, что она упала в котлован, — покачал головой Манфред. — Мы считаем, что Бритт-Мари была убита, а затем её тело было спрятано там. Но нужно дождаться официального заключения судебного эксперта. Если она вообще сможет прийти к какому-то выводу. Прошло много лет, я не уверен даже, что удастся точно определить причину смерти.

— Простите, — прервал его Бьёрн. — Но всё это немного неожиданно. Мне нужно выпить.

Он вылез из инвалидного кресла и заковылял в кухню. Распахнулась дверца холодильника и задребезжала посуда.

— Я полагаю, вы на службе? — прокричал Бьёрн.

Малин наскоро переглянулась с Манфредом и закатила глаза.

— Да, — подтвердила она. — Благодарю, но мы лучше воздержимся.

Бьёрн снова появился в гостиной, неся в руках стакан с бесцветной жидкостью, и плюхнулся в своё кресло.

— Будь я проклят, — пробормотал он и почесал макушку.

Потом Бьёрн замолчал, переведя взгляд на своё окно. Там, на подоконнике, рядом с пустой жестянкой из-под пива собирал пыль горшок с давным-давно увядшим растением.

— Известно ли вам, кто мог желать Бритт-Мари зла? — осторожно начала Малин.

Бьёрн медленно покачал головой.

— Бритт-Мари была… Она… Она всем нравилась. Кроме, может быть, своего шефа. Не помню его имени.

— Фагерберг? — спросил Манфред.

Бьёрн кивнул, дрожащей рукой поднося ко рту стакан. Немного жидкости выплеснулось, но вместо того чтобы вытереть её, Бьёрн поднес руку ко рту и жадно всосал пролитые капли.

— Верно, — сказал он наконец. — Она звала его Каменнолицым. Этот её начальничек был редкостный говнюк.

— Вам известно, что в середине семидесятых Бритт-Мари участвовала в расследовании убийства и нападения в Эстертуне? — спросил Манфред.

— Конечно. Она говорила об этом. Тогда впервые ей было позволено заняться чем-то помимо перекладывания бумажек.

Манфред подался вперёд.

— Она смогла что-то обнаружить до своего исчезновения?