Охота на Овечкина

Баламут сориентировался быстро.

– А, попугай, – пренебрежительно сказал он. – Я-то подумал…

– Сам ты попугай! – вскинулась птица, и к великому своему изумлению, Доркин разглядел две крошечные ручки, крепко обхватившие прутья.

От любопытства он даже позабыл о своем болезненном состоянии и довольно резво вскочил на ноги, отчего чуть не упал. Тело практически не гнулось, а уж ныло… Кряхтя и прихрамывая, он подошел к клетке. Обитатель ее слегка отпрянул, но продолжал держаться ручками за прутья, и Баламут увидел его во весь рост.

У него было крохотное человечье тельце с ручками и ножками, увенчанное птичьей головкой и сплошь покрытое мелкими золотистыми перьями. Пара пестрых крыльев была сложена за спиной. Круглые желтые глаза не мигая уставились на Доркина с нескрываемым вызовом.

– Кто ты? – напрочь позабыв об учтивости, восхищенно спросил Баламут.

Косточки тонких пальчиков, сжимавших металл, тут же побелели от напряжения.

– Не твое дело, – отрезало удивительное существо и лязгнуло клювом.

– Чудо какое, – продолжал Баламут, в упоении таращась на него. – Не странно, что тебя держат в клетке. Животное с таким милым нравом, должно быть, опасно выпускать на волю.

Судя по ярости, вспыхнувшей в желтых глазах, существо это, будь оно сейчас на воле, с удовольствием оставило бы без глаз Баламута. Оно прошипело сквозь сжатый клюв голосом, утратившим всякую бархатность:

– Ты тоже в клетке, человек, не забывай об этом! Послушаю я, как ты запоешь лет через двадцать, если, конечно, тебя не прикончат за ненадобностью!

– Вот именно, – сказал Доркин и утратил всякий интерес к чудному созданию.

Он неторопливо отошел от клетки и принялся внимательно разглядывать место заточения, переходя от бойницы к бойнице и массируя на ходу мышцы рук. Они болели уже не как после избиения, а как после сильного перенапряжения.

За первой бойницей, далеко внизу, взору его предстал осенний лес, в золоте и багрянце, слегка почерневший от дождей. Он тянулся во все стороны до самого горизонта. Небо было укрыто иссиня-черными тучами, и в незастекленное оконце веяло холодом и сыростью. Баламут смерил взглядом ширину бойницы и вздохнул. Увы, в нее не протиснулся бы и трехлетний ребенок.

Он повернулся и направился к другой стене, делая вид, что не замечает ненавидящего взгляда, которым провожал его обитатель клетки. Когда же шут с разочарованным видом отошел от второй бойницы, за которой увидел тот же самый пейзаж, человечек-птица презрительно фыркнул.

– Не сбежишь, – промурлыкал он вслед Доркину, не скрывая злорадства. – Никуда не денешься, дурак. И стражу обольстить тебе не удастся, как ты, возможно, надеешься. На здешних молодцов не действуют остроты, над которыми смеются короли.

– Мне и самому давно уже не до смеха, – равнодушно заметил Баламут. – А ты, похоже, немало обо мне знаешь.

Он приник к следующей бойнице.

– Я знаю все! – гордо заявила невыносимая тварь.

– И поэтому ты здесь?

Баламут пытался просунуть хотя бы голову в узкую щель, ибо за ней можно было разглядеть кое-что поинтересней – кусочек крыши, над которой возвышалась башня, – но голова и та не пролезала. Должно быть, поэтому вопрос его прозвучал совсем уж безразлично.

– Да, будь ты проклят! – раздражившись, крикнул человечек-птица. – Поэтому я здесь!

– Что ж, это, должно быть, весьма захватывающая история.

Доркин стряхнул пыль с ушей и направился к последней бойнице, даже не глянув в сторону клетки. Рядом с нею находилась дверь, окованная железом, и судя по виду из окошка, вела она непосредственно на крышу. Некоторое время Доркин обозревал этот вид – просторная крыша, с четырьмя башнями по углам, покрытая черепицей. Больше ничего. Затем он без всякой надежды потрогал дверь, вздохнул и отвернулся.

– Ни табуреточки, ни хотя бы горсточки соломы, – горестно сказал он, пристраиваясь на полу у стены. – Добрый у тебя хозяин. Щедрый и гостеприимный.

Ответом ему послужило холодное молчание.

– И кормит он своих постояльцев, похоже, желчью и ядом, – продолжал Баламут, поудобнее вытягивая ноги. – Но ты выжил, как я погляжу, на таком рационе. Может, и я выживу.

– Недолго тебе осталось жить, – злорадно сообщили из клетки. – Полагаю, денька три, не больше.

– Что ж, значит, мне повезло. В иных случаях лучше быть убитым за ненадобностью. Тебе-то, как погляжу, не пошло на пользу твое всезнайство. Или, может, я не прав, и ты всем доволен? Ты состоишь в шпионах у своего хозяина или просто служишь ему источником знаний?

– Я в плену, как и ты, – оскорбленно напомнил пернатый человечек и скрестил ручки на груди.

– Да? И как же ты попал к нему в плен?

Ответом было весьма ядовитое:

– А ты?

– По глупости, – после некоторого размышления ответил Баламут. – И от чрезмерной самонадеянности.

Человечек-птица смерил его недоверчивым взглядом.

– И ты так легко признаешься в этом?

– А что же еще остается делать? – Баламут усмехнулся. – Ужели врать, что причиной моего пленения послужила моя необыкновенная осмотрительность? То-то было бы странно! Нет, и на старуху бывает проруха…

– А коварство врага? – сердито осведомился его собеседник. – А сети, сплетенные с применением соблазна?..


– Конечно! – с готовностью подхватил Баламут. – Это само собой! И все же самый мудрый из мудрых и самый осторожный из осторожных может однажды зазеваться, и ничего постыдного в этом нет.

Человечек-птица немного помолчал.

– Ты и вправду так считаешь?

– Ну… себя я, конечно, не могу назвать мудрейшим из мудрых, – признал Баламут. – Но я знавал таковых. И своими глазами видел, как достойнейшие мужи клевали на приманку, потому что враг сумел воспользоваться их слабостью.

Он не стал говорить своему озлобленному товарищу по несчастью, кто именно готовил эти приманки и кто клевал на них, и с любопытством ждал ответа. Удивительный человечек интересовал его в данный момент гораздо больше, чем все, что находилось за пределами башни, ибо выбраться отсюда он покуда не видел возможности. И чутье говорило ему, что единственный, на кого можно возложить хоть какие-то надежды, и есть этот сварливый крылатый малютка. Разговоры с ним, однако, требовали определенного искусства. Все знает, ишь ты! Похоже, одного только не знал – что попадет в клетку. «На его месте, пожалуй, я бы тоже взбесился», – подумал Доркин, бросив на чудесное существо короткий взгляд искоса.

Сварливый малютка задумался надолго.

– Трудно поверить, что тот, кто все знает, способен с открытыми глазами войти в ловушку, – неохотно сказал он наконец. – Но так случилось… должно быть, ты прав, дурак.

Баламут поморщился. Обращение «дурак» ему совсем не нравилось. Однако препираться из-за этого не хотелось, особенно когда только-только забрезжила надежда на взаимопонимание.

– Все знать – никому не под силу, – задумчиво сказал он. – Означает ли твое утверждение, что ты знаешь прошлое и будущее и можешь проникать в мысли других и видеть события, разворачивающиеся вдали от тебя?

– И это, и еще многое другое, – серьезно отвечал крылатый человечек. – Я из племени чатури, вещих птиц. В нашем мире хотя бы увидеть одного из нас – и то почитается великим счастьем. А уж чести говорить с нами удостаиваются лишь избранные, те, на кого указывают боги. Да и им мы не открываем всего, что знаем, ибо мы происходим от райских птиц, и приказывать нам не может никто!

Доркин обдумал слышанное и сказал почтительно:

– Прости меня за дерзость, вещий чатури. Я не знал… в нашем мире о вас и не слыхивали.

В желтых глазах засветилась подозрительность, но на этот раз чатури сдержался.

– Ладно, прощаю.

– Расскажи мне о том, кто держит нас в плену. Мое невежество простирается так далеко, что я даже этого не знаю.

Баламут высказал свою просьбу так смиренно, как только мог. Но номер не удался. Крылатый человечек фыркнул и ядовито ответил:

– Мои знания стоят дорого, шут.

На сей раз сдержаться пришлось Баламуту. Он призвал на помощь все свое самообладание и мирно поинтересовался:

– Чего же ты хочешь в качестве платы за ответ на такой простой вопрос?

– Я хочу только одного – свободы, – с неожиданной яростью сказал чатури, вцепляясь ручками в прутья клетки. – Но не в твоей власти, человек, дать мне ее.

– Давно ты в плену?

– Давно. Тебя еще не было на свете, когда он ухитрился поймать меня. И с тех пор, все эти долгие годы, он дразнит меня обещаниями отпустить на свободу после того, как я отвечу еще на один, всегда еще на один вопрос… и вырвав из меня ответ, смеется надо мною.

Чатури разжал ручки и отвернулся. Два крыла дивной расцветки – алой, белой, черной, золотой, синей, серебряной – взметнулись и укрыли его с головою. И столько человеческого отчаяния было в этом жесте, что сердце Баламута дрогнуло.

– Прости меня, – сказал он, на сей раз вполне искренне. – Если бы я мог, я подарил бы тебе свободу прямо сейчас.

С этими словами он поднялся на ноги и, приблизившись к клетке, принялся разглядывать ее. Дверцы там не было никакой. А прутья, когда он попытался коснуться их, отбросили его руку, как внезапно распрямившаяся пружина.

– Клетка зачарована, – не поворачиваясь, глухо сказал чатури. – Оставь.

Баламут машинально потянулся за кинжалом и обнаружил его на месте, за голенищем сапога. Это на секундочку отвлекло его.

– Что за тупица стражник! Не обыскать, оставить кинжал… Однако посмотрим, может быть, все-таки существует способ снять эти чары, – пробормотал он себе под нос, обнажая лезвие и любовно поглаживая его.

– О, да! – саркастически воскликнул чатури, опуская крылья и поворачиваясь к Доркину. – Этот способ очень прост, человек. Кровь… когда она брызнет из твоего сердца на прутья, металл растворится, и я обрету свободу. Ты готов пожертвовать жизнью ради меня?

Доркин невольно отшатнулся. Птичьи глаза засветились мрачным удовлетворением.

– Отойди от греха, – горько и насмешливо сказал чатури. – Вдруг эти чары таковы, что кинжал твой оживет и сам…

Баламут поспешно отступил от клетки.

– Кстати, должен тебе заметить, – тут же ехидно добавил чатури, – что стражник не тупица. Оружие твое бесполезно, ибо ты никого здесь не сможешь убить им, кроме себя самого.

– Это еще почему?

– А потому, – охотно объяснила ядовитая тварь, – что стражники здесь – не живые существа из плоти и крови. Они – порождения нематериальной энергии и неуязвимы для материального оружия.

– Святой Паприк! – воскликнул Баламут. – Что за чертовщина! Какая энергия? Ты можешь говорить понятней?

– Не могу, – с удовольствием сказал чатури. – Будь рад и этому.