Охота на охотника
Часть 21 из 84 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Обойдетесь, – он был зол.
– А я говорила, – заметила Таровицкая, – что целовать надо. Целованные мужчины куда добрее нецелованных…
– Это ты по личному опыту судишь? – Одовецкая не удержалась от шпильки.
– Куда без него. Когда маменька на службу отъезжает, с папенькой и говорить невозможно, а вернется, поцелует, глядишь, и опять человеком становится…
– Я не ваш папенька, – пробурчал Димитрий, кое-как подымаясь. Вспомнилось, что вид у него на редкость неподходящий для встречи гостей.
Тем более таких.
Рыжая вот смотрела.
С укоризной.
С обидою непонятной. И на что обижалась? Сама ведь пришла, а что он взопревший, в рубахе мятой, которая к коже прилипла, так Димитрий не виноват… и…
– Я знаю, – Таровицкая вздохнула и пожаловалась: – А нас тут в убийстве обвинить пытаются…
– Не удивлен, – Димитрий понял, что до ванной комнаты, где должен был быть халат, он не доберется. И вовсе не сумеет пока и шагу сделать, потому как ноги не слушаются. Шелохнешься, равновесие утратишь мигом и полетишь тогда рожею да в пол.
– Мы не убивали!
– Удивлен.
– Я не убивала, – наконец заговорила рыжая. – Я его оглушила только… и связала, чтобы не убежал. А когда вернулась, он уже мертвым был. Он говорил про бунт и… вообще смуту… и…
Она запнулась, замолчала и покраснела так премило.
А Димитрий вздохнул.
Что за жизнь? Поболеть и то без трупов не дадут.
– А ваш заместитель, такой кучерявенький, – Таровицкая покрутила пальцем у виска, – решил, что Лизавета его убила…
– Его, между прочим, отравили, – вмешалась Одовецкая.
– Заместителя? – не без надежды поинтересовался Димитрий, правда, сбыться оной было не суждено.
– Газетчика!
Плохо.
Отвратно просто… газетчиков убивать никак не можно, ибо вони поднимется… небось сразу заговорят про невинные души и кровавый режим, который борцов за всеобщее народное благо душит.
Ну или травит.
Объявят мучеником, тут и думать нечего.
– Рассказывай, – Димитрий ткнул пальцем в кресло, а сам попытался сделать шаг, но удержался на ногах с немалым трудом. – Твою ж…
– Это скоро пройдет. Остаточный паралич, – Одовецкая сдавила пальцами запястье. – Вам стоит пока присесть. И вообще, вы понимаете, что с вашим образом жизни вы не то что до ста, вы до пятидесяти лет не дотянете? Вы истощены…
Все же целителей Димитрий недолюбливал.
Занудны они.
– А может, – он поморщился, но силу, которую вливали – прохладную, мятную, – принял, – вы все же Стрежницкого навестите… проверите… заодно и подлечите…
– Так вы ж возражали? – Авдотья поднялась первой.
– Передумал…
– Экий вы передумчивый. – Таровицкая тоже встала и, расправив юбки, произнесла: – Полагаю, у вас хватит совести о Лизавете позаботиться? Она точно никого убить не способна…
Глава 11
Его было жаль.
Вот нельзя мужчин жалеть, это Лизавета давным-давно усвоила. Не любят они того. И вовсе злятся. А потому жалость к ним надобно скрывать, а лучше и вовсе делать вид, будто все в порядке.
Но князя все равно было жаль.
Какой-то он… неприкаянный.
И девицы эти… бестолковые. Подушек кружевных натащили, а переодеть не переодели.
– Может, – когда все вышли, в комнате стало тихо-тихо… – вам помочь до ванной добраться? А то ведь…
Взъерошенный.
И волосы темные слиплись прядками. Одна ко лбу приклеилась. А на щеке щетинистой красный отпечаток кружева…
– Я… пожалуй… сам… – он сделал шаг и замер, к себе прислушиваясь. А Лизавета встала. Не хватало еще, чтобы из-за гордости своей, которая нынче с глупостью граничит, он упал. Этого точно не простит… нет, не падения, а того, что Лизавета его видела.
– Сам, – согласилась она, подставляя плечо. – Конечно. А я так… просто…
Заворчал. Насупился.
Как дите малое, ей-богу. А еще князь грозный, страх Божий и все прочее по чину… за уши его бы оттаскать да в угол на горох поставить, пока не осознает, что неможно себя загонять вот так.
– От воды станет легче, – зачем-то пообещала Лизавета. – И… может… я не хотела вас будить. Просто мы беспокоимся.
Он ступал осторожно и старался на Лизавету не опираться, но его все одно покачивало. И наверняка это было на диво неприлично, если кто узнает, то репутация Лизаветина…
Леший с ней, с репутацией. Нужна она старой деве как собаке дудка. Зато хоть вспомнить что будет.
– Не стоит, – неожиданно мягко произнес он. – Вам бы вовсе… уехать…
– Куда?
– На воды.
– Зачем?
– А зачем туда все ездят? – князь остановился, переводя дыхание.
– Не знаю. Я ни разу не была.
– Вот… надо исправить…
И смотрит этак с насмешкой.
– Исправлю. Как-нибудь потом…
Когда сестры доучатся, а тетушка, избавившись от груза забот, воспрянет. Глядишь, и сердце ее заработает ровнее. А то… конечно, Одовецкая не подруга, тут и думать нечего, слишком далека она от Лизаветы, но если она переселенцев лечила, может, и тетушку глянуть не откажется?
Ее, конечно, смотрели, но те целители явно не чета Одовецкой.
Решено.
За спрос ведь не спросится…
И тогда, глядишь, случится чудо. А где одно, там и другое. Они отправятся на эти растреклятые воды. Снимут маленький домик у моря. Будут гулять каждый день вдоль берега, разглядывая других приезжих, обсуждая наряды их и далекие столичные новости.
Да.
Это будет хорошо.
– Потом… – Димитрий оперся рукой о стену. – Погоди, рыжая, я сам тебя отвезу… потом.
– Хорошо, – не стала спорить Лизавета.
К чему больному человеку настроение портить? А сказка… и большим девочкам их хочется. Только в любой сказке надобно меру знать.
– А еще сказывают, – старик огладил ладонью бороду, которая была бела и обильна и вид старику придавала преблагостный, – что самая верная примета – небо кровавое. Как вспыхнет над Арсинором, так и быть беде…
Слушали его со всем вниманием.
И ковш поднесли с крепким ядреным квасом, и хлеба горбушку, а к ней луковичку красную, которую старик куснул, не поморщившись даже. Зажевал, закусил хлебушком и вновь квасу отпил.
– А я говорила, – заметила Таровицкая, – что целовать надо. Целованные мужчины куда добрее нецелованных…
– Это ты по личному опыту судишь? – Одовецкая не удержалась от шпильки.
– Куда без него. Когда маменька на службу отъезжает, с папенькой и говорить невозможно, а вернется, поцелует, глядишь, и опять человеком становится…
– Я не ваш папенька, – пробурчал Димитрий, кое-как подымаясь. Вспомнилось, что вид у него на редкость неподходящий для встречи гостей.
Тем более таких.
Рыжая вот смотрела.
С укоризной.
С обидою непонятной. И на что обижалась? Сама ведь пришла, а что он взопревший, в рубахе мятой, которая к коже прилипла, так Димитрий не виноват… и…
– Я знаю, – Таровицкая вздохнула и пожаловалась: – А нас тут в убийстве обвинить пытаются…
– Не удивлен, – Димитрий понял, что до ванной комнаты, где должен был быть халат, он не доберется. И вовсе не сумеет пока и шагу сделать, потому как ноги не слушаются. Шелохнешься, равновесие утратишь мигом и полетишь тогда рожею да в пол.
– Мы не убивали!
– Удивлен.
– Я не убивала, – наконец заговорила рыжая. – Я его оглушила только… и связала, чтобы не убежал. А когда вернулась, он уже мертвым был. Он говорил про бунт и… вообще смуту… и…
Она запнулась, замолчала и покраснела так премило.
А Димитрий вздохнул.
Что за жизнь? Поболеть и то без трупов не дадут.
– А ваш заместитель, такой кучерявенький, – Таровицкая покрутила пальцем у виска, – решил, что Лизавета его убила…
– Его, между прочим, отравили, – вмешалась Одовецкая.
– Заместителя? – не без надежды поинтересовался Димитрий, правда, сбыться оной было не суждено.
– Газетчика!
Плохо.
Отвратно просто… газетчиков убивать никак не можно, ибо вони поднимется… небось сразу заговорят про невинные души и кровавый режим, который борцов за всеобщее народное благо душит.
Ну или травит.
Объявят мучеником, тут и думать нечего.
– Рассказывай, – Димитрий ткнул пальцем в кресло, а сам попытался сделать шаг, но удержался на ногах с немалым трудом. – Твою ж…
– Это скоро пройдет. Остаточный паралич, – Одовецкая сдавила пальцами запястье. – Вам стоит пока присесть. И вообще, вы понимаете, что с вашим образом жизни вы не то что до ста, вы до пятидесяти лет не дотянете? Вы истощены…
Все же целителей Димитрий недолюбливал.
Занудны они.
– А может, – он поморщился, но силу, которую вливали – прохладную, мятную, – принял, – вы все же Стрежницкого навестите… проверите… заодно и подлечите…
– Так вы ж возражали? – Авдотья поднялась первой.
– Передумал…
– Экий вы передумчивый. – Таровицкая тоже встала и, расправив юбки, произнесла: – Полагаю, у вас хватит совести о Лизавете позаботиться? Она точно никого убить не способна…
Глава 11
Его было жаль.
Вот нельзя мужчин жалеть, это Лизавета давным-давно усвоила. Не любят они того. И вовсе злятся. А потому жалость к ним надобно скрывать, а лучше и вовсе делать вид, будто все в порядке.
Но князя все равно было жаль.
Какой-то он… неприкаянный.
И девицы эти… бестолковые. Подушек кружевных натащили, а переодеть не переодели.
– Может, – когда все вышли, в комнате стало тихо-тихо… – вам помочь до ванной добраться? А то ведь…
Взъерошенный.
И волосы темные слиплись прядками. Одна ко лбу приклеилась. А на щеке щетинистой красный отпечаток кружева…
– Я… пожалуй… сам… – он сделал шаг и замер, к себе прислушиваясь. А Лизавета встала. Не хватало еще, чтобы из-за гордости своей, которая нынче с глупостью граничит, он упал. Этого точно не простит… нет, не падения, а того, что Лизавета его видела.
– Сам, – согласилась она, подставляя плечо. – Конечно. А я так… просто…
Заворчал. Насупился.
Как дите малое, ей-богу. А еще князь грозный, страх Божий и все прочее по чину… за уши его бы оттаскать да в угол на горох поставить, пока не осознает, что неможно себя загонять вот так.
– От воды станет легче, – зачем-то пообещала Лизавета. – И… может… я не хотела вас будить. Просто мы беспокоимся.
Он ступал осторожно и старался на Лизавету не опираться, но его все одно покачивало. И наверняка это было на диво неприлично, если кто узнает, то репутация Лизаветина…
Леший с ней, с репутацией. Нужна она старой деве как собаке дудка. Зато хоть вспомнить что будет.
– Не стоит, – неожиданно мягко произнес он. – Вам бы вовсе… уехать…
– Куда?
– На воды.
– Зачем?
– А зачем туда все ездят? – князь остановился, переводя дыхание.
– Не знаю. Я ни разу не была.
– Вот… надо исправить…
И смотрит этак с насмешкой.
– Исправлю. Как-нибудь потом…
Когда сестры доучатся, а тетушка, избавившись от груза забот, воспрянет. Глядишь, и сердце ее заработает ровнее. А то… конечно, Одовецкая не подруга, тут и думать нечего, слишком далека она от Лизаветы, но если она переселенцев лечила, может, и тетушку глянуть не откажется?
Ее, конечно, смотрели, но те целители явно не чета Одовецкой.
Решено.
За спрос ведь не спросится…
И тогда, глядишь, случится чудо. А где одно, там и другое. Они отправятся на эти растреклятые воды. Снимут маленький домик у моря. Будут гулять каждый день вдоль берега, разглядывая других приезжих, обсуждая наряды их и далекие столичные новости.
Да.
Это будет хорошо.
– Потом… – Димитрий оперся рукой о стену. – Погоди, рыжая, я сам тебя отвезу… потом.
– Хорошо, – не стала спорить Лизавета.
К чему больному человеку настроение портить? А сказка… и большим девочкам их хочется. Только в любой сказке надобно меру знать.
– А еще сказывают, – старик огладил ладонью бороду, которая была бела и обильна и вид старику придавала преблагостный, – что самая верная примета – небо кровавое. Как вспыхнет над Арсинором, так и быть беде…
Слушали его со всем вниманием.
И ковш поднесли с крепким ядреным квасом, и хлеба горбушку, а к ней луковичку красную, которую старик куснул, не поморщившись даже. Зажевал, закусил хлебушком и вновь квасу отпил.