Огонь блаженной Серафимы
Часть 49 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Брют восхитился имперской мудрости.
Зорин схватил меня за руку с такой силой, что кольцо впилось в кожу. Он улыбался, будто ребенок, получивший леденец. Кажется, только что оглашенное решение его обрадовало.
Канцлер стал прощаться, Иван потащил меня за ширму, развеивая колдовство. Прижавшись друг к другу, как шкодливые детишки, мы пережидали, пока Юлий Францевич покинет приемную, а когда выглянули, увидали великого князя Константина Георгиевича, очень похожего на свой парадный портрет, висящий в императорской картинной галерее.
Был он могуч и осанист, весь, от пушистых усов до кончиков ботфортов, излучал сановное величие.
— Чародей, — подмигнул его сиятельство Зорину, — стало быть, все, что надобно, слышал.
Иван поклонился, представился без смущения.
— Славно, славно… — Великий князь полюбовался моим румянцем, остановил взгляд на родинке у рта, остался увиденным доволен. — Мы с вами, господин чародей, здесь потолкуем, раз уж мой секретарь так удачно… Кстати, вы его не обидели?
Иван ответил, что-де, как возможно, и что юноша по срочной надобности отлучился, а великий князь на это хохотнул, а после велел мне в кабинет отправляться, сам, прислонившись к краю секретарского стола, забросал Зорина вопросами.
Ковер в кабинете оказался густоты чрезвычайной, я даже испугалась, что запутаюсь каблучком в ворсе и плюхнусь прескандально.
— Серафима! — Князь Кошкин поднялся из кресла для посетителей.
— Ваше сиятельство.
Присев в реверансе, я отметила про себя бледный вид Анатоля, темные круги под глазами и крошечный бритвенный порез на верхней губе.
— Совсем я отвык от этого тела, — развел князь руками, после обнял меня порывисто и зашептал: — Спасибо, Серафима, век за вас молиться буду и за ребят ваших чародеев.
По моей щеке потекли его слезы, и это было странно.
— Я умолил дядюшку нам встречу устроить, чтоб наедине побеседовать. Серафима…
Дядюшку? Я мысленно скользнула по ветвям берендийского имперского дома. Анатоль великому князю приходился троюродным внучатым племянником по женской линии. Дядюшка! Надо же.
Кошкин благодарил еще довольно долго, с четверть часа, я успела заскучать и раздумывала, как бы разговор в сторону Маняши повернуть, но в голову ничего не приходило.
— И вот, — Анатоль изменил тон, я напряглась, — должен сообщить вам, Серафима Карповна Абызова, что я, Анатолий Ефремович князь Кошкин, разрываю нашу помолвку.
Растерявшись, я все никак не могла справиться с перчаткой, а когда наконец сняла ее, кольцо скользнуло с пальца с такой легкостью, будто я его намылила.
— Так как разрыв произошел по моей вине, — продолжал князь, — вы, Серафима Карповна, получаете в качестве отступного…
Я хихикнула как дурочка, расцеловала сиятельные бритые щеки трижды, как у нас, берендийцев, принято, и вложила в ладонь Анатоля рубиновое колечко:
— Это ведь фамильная драгоценность, не ошибаюсь?
Его сиятельство зарыдал и обхватил руками мои плечи.
— Почему ты, Фима, постоянно с разными мужчинами обнимаешься? — выговаривал мне Иван по дороге домой. — Как ни войду, ты с другим — Эльдар, теперь Кошкин.
Кареты обратно нам, видимо, положено не было, поэтому добирались мы по-простому, на извозчике.
— Это потому, что я красивая и мужскому полу нравлюсь, — дразнила я чародея. — Отныне я барышня свободная, тебе от меня кавалеров палкой отгонять придется.
На Цветочной улице нас ждали. Марты накрывали ужин в столовой, Геля играла с Бубусиком, заставляя того по-собачьи приносить мячики, Крестовский беседовал с Манящей, выясняя какие-то тонкости ведьминой волшбы, а Эльдар Давидович, показавшийся мне одиноким и грустным, сидел в гостиной, любуясь в окно, как снежинки вихрятся в свете уличного фонаря.
— Скучаешь? — присела я рядом. — Живот болит?
Мамаев встрепенулся, заверил, что живее всех живых, а скука ему неведома. Когда я попыталась вернуть подвеску-оберег, брать отказался, сославшись на надобность в сновидице, которую чародейский приказ может испытать практически в любой момент.
— А если в этот самый момент мужа твоего любимого Ивана Ивановича рядом не окажется? — округлил он глаза в притворном ужасе.
— Так уж и мужа?
Эльдар посерьезнел:
— Серафима, вам пожениться как можно быстрее надобно. Господин канцлер не любит контроль над своими солдатиками терять, а женщин легче всего через супруга в узде держать. Оглянуться не успеешь, тебе новую Брютову марионетку навяжут. Ну вот хотя бы на рождественском Императорском бале.
— Ну, положим, — пожала я плечами, — бал мне, к прискорбию, посетить не удастся. Я, Эльдар Давидович, невеста-брошенка, мне веселиться не пристало, а ежели я скорбная на празднество явлюсь, люди скажут, что я Анатолия Ефремовича пытаюсь пристыдить, и сочтут барышню Абызову жалкой и скандальной. Так что до половины сеченя я вообще в свет выходить не намерена. Хозяйством займусь. Библиотеку нужно на втором этаже оборудовать, книгами наполнить, чтоб, когда вернусь, устраиваться там за чтением. Видел в восточном крыле премилая комнатка?
С воодушевлением я принялась рассказывать, что еще собираюсь изменить в новом доме, и не заметила, когда к нам присоединился Иван.
— Какая библиотека? — спросил он возмущенно. — Кабинет там мой будет, как раз окнами на восток.
— Это еще зачем? По ночам работать собираешься?
Мы заспорили, распределяя комнаты, Мамаев как-то незаметно ушел, оставив нас препираться.
— Гостевую еще, — перечисляла я на пальцах, — детскую.
— Две, — возражал Иван. — И это только для начала.
Я открыла рот для хлесткого ответа и с этим раскрытым ртом некрасиво, по-бабьи разревелась. Чародей опешил, обнял меня, посадил к себе на колени:
— Ну что ты, бешеная… Фима…
— Я боялась, — гундосо бормотала я ему на ухо. — Потому что я богатая, а ты не захочешь из-за этого со мной жить. Если люди про тебя «примак» говорить будут, я…
— Ты их огнем сожжешь или снами замучаешь. — На Зорина я не смотрела, но голос его был полон смеха. — Обещаю сразу же тебе жаловаться, если меня кто словами поносить надумает.
— Болван.
— Нет! Я лучше имена болтунов записывать буду, чтоб ты потом их скопом карала, первого числа каждого месяца по списку.
Расхохотавшись, я прижалась лбом к плечу Ивана, он шепнул:
— Из нас двоих, милая, мужчина, по случайности, я, и разбираться с обидчиками — моя обязанность и мой долг. А в молве обиды нет, люди сильные ею пренебрегают.
— А мы сильные.
— Особенно ты, — поцеловал Иван меня в висок.
Я повернула лицо, встречаясь с его губами ртом, и мы долго самозабвенно целовались. Мне было мало, мне всегда было мало Ивана.
— Скорее бы уже пожениться, — проворчала я недовольно.
— Пять дней подождешь?
— Что? — Мне показалось, что я плохо расслышала.
— Седьмого сеченя. Ты согласна?
— Да…
— Погоди. — Он ссадил меня на диваи, опустился коленями на пол. — Серафима Абызова, ты выйдешь за меня замуж?
— Да.
— Мы обвенчаемся тайно, не получив благословения родителей, у нас не будет приема с гостями и свадебного кортежа. Ты согласна?
— Да!
Это троекратное согласие будто скрепило нас волшебной клятвой, я ощутила порыв ветра в волосах, брызги воды и жаркое пламя в солнечном сплетении.
Самым трудным оказалось хранить тайну. Я настолько лучилась счастьем, что чудом не воспаряла над бренным миром. Пять дней я была сама не своя, но умудрилась с девицей Фюллиг посетить модисток и заказать платье.
Маняша меня избегала, но я, подлая, даже испытывала от этого облегчение. Она подолгу гуляла с Бубусиком, сопровождала горничных на рынок и каждое утро уходила в церковь.
Пошить что-то приличное за столь короткое время было решительно невозможно. Так сообщили мне мастерицы, торгуясь, но задачу исполнили. Правда, на примерки пришлось являться в день по несколько раз, и ушлые газетчики в статейках риторически интересовались, уж не мужчина ли стал причиной, по которой барышня А., покинувшая не так давно гостеприимный дом кузины Б., обновляет гардероб?
К слову, о кузине. О ней я вообще не думала.
Евангелину Романовну шеф с началом года завалил работой, она жаловалась мне, забегая по-соседски, но зеленые ее глазищи горели воодушевлением.
Чародейский приказ был задействован для охраны императорского приема и следующего за ним бала, поэтому праздник мне предстояло провести вдвоем с Маняшей. Марты отпросились встречать с какими-то подружками и упорхнули, накрыв, впрочем, стол.
Мы сели за него часу в девятом, поговорили о разном неважном, преувеличенно внимательно наблюдали потешные ковыляния Бубусика. Мне стало стыдно и противно. Вздохнув, я наконец сказала:
— Прости меня, пожалуйста…
— Прости…
Мы с нянькой заговорили одновременно, и обе замолчали.
— Маняша, я замуж выхожу. — Смотреть в ее искаженное страданием лицо было невыносимо, я отводила взгляд. — Тайно, завтра, за Ивана, и… Прости…
Замерев, я ждала ответа, поэтому ритмичное кряхтение меня несколько обескуражило.
— Дитятко! — Я подняла голову, Неелова смеялась, вытирая ладонью глаза. — Дурочка моя блаженная. Ты потому сама не своя последние дни? Боялась своим счастьем меня потревожить?
Зорин схватил меня за руку с такой силой, что кольцо впилось в кожу. Он улыбался, будто ребенок, получивший леденец. Кажется, только что оглашенное решение его обрадовало.
Канцлер стал прощаться, Иван потащил меня за ширму, развеивая колдовство. Прижавшись друг к другу, как шкодливые детишки, мы пережидали, пока Юлий Францевич покинет приемную, а когда выглянули, увидали великого князя Константина Георгиевича, очень похожего на свой парадный портрет, висящий в императорской картинной галерее.
Был он могуч и осанист, весь, от пушистых усов до кончиков ботфортов, излучал сановное величие.
— Чародей, — подмигнул его сиятельство Зорину, — стало быть, все, что надобно, слышал.
Иван поклонился, представился без смущения.
— Славно, славно… — Великий князь полюбовался моим румянцем, остановил взгляд на родинке у рта, остался увиденным доволен. — Мы с вами, господин чародей, здесь потолкуем, раз уж мой секретарь так удачно… Кстати, вы его не обидели?
Иван ответил, что-де, как возможно, и что юноша по срочной надобности отлучился, а великий князь на это хохотнул, а после велел мне в кабинет отправляться, сам, прислонившись к краю секретарского стола, забросал Зорина вопросами.
Ковер в кабинете оказался густоты чрезвычайной, я даже испугалась, что запутаюсь каблучком в ворсе и плюхнусь прескандально.
— Серафима! — Князь Кошкин поднялся из кресла для посетителей.
— Ваше сиятельство.
Присев в реверансе, я отметила про себя бледный вид Анатоля, темные круги под глазами и крошечный бритвенный порез на верхней губе.
— Совсем я отвык от этого тела, — развел князь руками, после обнял меня порывисто и зашептал: — Спасибо, Серафима, век за вас молиться буду и за ребят ваших чародеев.
По моей щеке потекли его слезы, и это было странно.
— Я умолил дядюшку нам встречу устроить, чтоб наедине побеседовать. Серафима…
Дядюшку? Я мысленно скользнула по ветвям берендийского имперского дома. Анатоль великому князю приходился троюродным внучатым племянником по женской линии. Дядюшка! Надо же.
Кошкин благодарил еще довольно долго, с четверть часа, я успела заскучать и раздумывала, как бы разговор в сторону Маняши повернуть, но в голову ничего не приходило.
— И вот, — Анатоль изменил тон, я напряглась, — должен сообщить вам, Серафима Карповна Абызова, что я, Анатолий Ефремович князь Кошкин, разрываю нашу помолвку.
Растерявшись, я все никак не могла справиться с перчаткой, а когда наконец сняла ее, кольцо скользнуло с пальца с такой легкостью, будто я его намылила.
— Так как разрыв произошел по моей вине, — продолжал князь, — вы, Серафима Карповна, получаете в качестве отступного…
Я хихикнула как дурочка, расцеловала сиятельные бритые щеки трижды, как у нас, берендийцев, принято, и вложила в ладонь Анатоля рубиновое колечко:
— Это ведь фамильная драгоценность, не ошибаюсь?
Его сиятельство зарыдал и обхватил руками мои плечи.
— Почему ты, Фима, постоянно с разными мужчинами обнимаешься? — выговаривал мне Иван по дороге домой. — Как ни войду, ты с другим — Эльдар, теперь Кошкин.
Кареты обратно нам, видимо, положено не было, поэтому добирались мы по-простому, на извозчике.
— Это потому, что я красивая и мужскому полу нравлюсь, — дразнила я чародея. — Отныне я барышня свободная, тебе от меня кавалеров палкой отгонять придется.
На Цветочной улице нас ждали. Марты накрывали ужин в столовой, Геля играла с Бубусиком, заставляя того по-собачьи приносить мячики, Крестовский беседовал с Манящей, выясняя какие-то тонкости ведьминой волшбы, а Эльдар Давидович, показавшийся мне одиноким и грустным, сидел в гостиной, любуясь в окно, как снежинки вихрятся в свете уличного фонаря.
— Скучаешь? — присела я рядом. — Живот болит?
Мамаев встрепенулся, заверил, что живее всех живых, а скука ему неведома. Когда я попыталась вернуть подвеску-оберег, брать отказался, сославшись на надобность в сновидице, которую чародейский приказ может испытать практически в любой момент.
— А если в этот самый момент мужа твоего любимого Ивана Ивановича рядом не окажется? — округлил он глаза в притворном ужасе.
— Так уж и мужа?
Эльдар посерьезнел:
— Серафима, вам пожениться как можно быстрее надобно. Господин канцлер не любит контроль над своими солдатиками терять, а женщин легче всего через супруга в узде держать. Оглянуться не успеешь, тебе новую Брютову марионетку навяжут. Ну вот хотя бы на рождественском Императорском бале.
— Ну, положим, — пожала я плечами, — бал мне, к прискорбию, посетить не удастся. Я, Эльдар Давидович, невеста-брошенка, мне веселиться не пристало, а ежели я скорбная на празднество явлюсь, люди скажут, что я Анатолия Ефремовича пытаюсь пристыдить, и сочтут барышню Абызову жалкой и скандальной. Так что до половины сеченя я вообще в свет выходить не намерена. Хозяйством займусь. Библиотеку нужно на втором этаже оборудовать, книгами наполнить, чтоб, когда вернусь, устраиваться там за чтением. Видел в восточном крыле премилая комнатка?
С воодушевлением я принялась рассказывать, что еще собираюсь изменить в новом доме, и не заметила, когда к нам присоединился Иван.
— Какая библиотека? — спросил он возмущенно. — Кабинет там мой будет, как раз окнами на восток.
— Это еще зачем? По ночам работать собираешься?
Мы заспорили, распределяя комнаты, Мамаев как-то незаметно ушел, оставив нас препираться.
— Гостевую еще, — перечисляла я на пальцах, — детскую.
— Две, — возражал Иван. — И это только для начала.
Я открыла рот для хлесткого ответа и с этим раскрытым ртом некрасиво, по-бабьи разревелась. Чародей опешил, обнял меня, посадил к себе на колени:
— Ну что ты, бешеная… Фима…
— Я боялась, — гундосо бормотала я ему на ухо. — Потому что я богатая, а ты не захочешь из-за этого со мной жить. Если люди про тебя «примак» говорить будут, я…
— Ты их огнем сожжешь или снами замучаешь. — На Зорина я не смотрела, но голос его был полон смеха. — Обещаю сразу же тебе жаловаться, если меня кто словами поносить надумает.
— Болван.
— Нет! Я лучше имена болтунов записывать буду, чтоб ты потом их скопом карала, первого числа каждого месяца по списку.
Расхохотавшись, я прижалась лбом к плечу Ивана, он шепнул:
— Из нас двоих, милая, мужчина, по случайности, я, и разбираться с обидчиками — моя обязанность и мой долг. А в молве обиды нет, люди сильные ею пренебрегают.
— А мы сильные.
— Особенно ты, — поцеловал Иван меня в висок.
Я повернула лицо, встречаясь с его губами ртом, и мы долго самозабвенно целовались. Мне было мало, мне всегда было мало Ивана.
— Скорее бы уже пожениться, — проворчала я недовольно.
— Пять дней подождешь?
— Что? — Мне показалось, что я плохо расслышала.
— Седьмого сеченя. Ты согласна?
— Да…
— Погоди. — Он ссадил меня на диваи, опустился коленями на пол. — Серафима Абызова, ты выйдешь за меня замуж?
— Да.
— Мы обвенчаемся тайно, не получив благословения родителей, у нас не будет приема с гостями и свадебного кортежа. Ты согласна?
— Да!
Это троекратное согласие будто скрепило нас волшебной клятвой, я ощутила порыв ветра в волосах, брызги воды и жаркое пламя в солнечном сплетении.
Самым трудным оказалось хранить тайну. Я настолько лучилась счастьем, что чудом не воспаряла над бренным миром. Пять дней я была сама не своя, но умудрилась с девицей Фюллиг посетить модисток и заказать платье.
Маняша меня избегала, но я, подлая, даже испытывала от этого облегчение. Она подолгу гуляла с Бубусиком, сопровождала горничных на рынок и каждое утро уходила в церковь.
Пошить что-то приличное за столь короткое время было решительно невозможно. Так сообщили мне мастерицы, торгуясь, но задачу исполнили. Правда, на примерки пришлось являться в день по несколько раз, и ушлые газетчики в статейках риторически интересовались, уж не мужчина ли стал причиной, по которой барышня А., покинувшая не так давно гостеприимный дом кузины Б., обновляет гардероб?
К слову, о кузине. О ней я вообще не думала.
Евангелину Романовну шеф с началом года завалил работой, она жаловалась мне, забегая по-соседски, но зеленые ее глазищи горели воодушевлением.
Чародейский приказ был задействован для охраны императорского приема и следующего за ним бала, поэтому праздник мне предстояло провести вдвоем с Маняшей. Марты отпросились встречать с какими-то подружками и упорхнули, накрыв, впрочем, стол.
Мы сели за него часу в девятом, поговорили о разном неважном, преувеличенно внимательно наблюдали потешные ковыляния Бубусика. Мне стало стыдно и противно. Вздохнув, я наконец сказала:
— Прости меня, пожалуйста…
— Прости…
Мы с нянькой заговорили одновременно, и обе замолчали.
— Маняша, я замуж выхожу. — Смотреть в ее искаженное страданием лицо было невыносимо, я отводила взгляд. — Тайно, завтра, за Ивана, и… Прости…
Замерев, я ждала ответа, поэтому ритмичное кряхтение меня несколько обескуражило.
— Дитятко! — Я подняла голову, Неелова смеялась, вытирая ладонью глаза. — Дурочка моя блаженная. Ты потому сама не своя последние дни? Боялась своим счастьем меня потревожить?