Огонь блаженной Серафимы
Часть 48 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Продолжение мы наблюдать не стали. Иван повел меня прочь. У крыльца нас встретили Эльдар с Бубусиком и зареванная Маняша.
Я бросилась ей на грудь.
— Оказалось, что сей Сигизмунд у нас со вчера под арестом сидел, — рассказывал Ивану Мамаев, когда мы уже ехали в коляске, направляясь домой. — Князь обещал нам с Серафимой помочь и в чародейский приказ отправился, а наши дуболомы, не разобравшись, в камеру его, до выяснения.
Я отмокала в ванне часа два, не меньше. Прибежавшая по-соседски проведать Геля похвасталась, что Семен ею доволен, что Юлий Францевич на радостях их какими-то невероятными полномочиями наделил, что князь Кошкин устроил в своей резиденции форменный конец света, увольняя прислугу десятками. Потом извинилась, что мадемуазель Мерло задержать им не удалось.
— Хорошо, что она Март моих не обидела. Ушла и ушла.
С этим Геля согласилась.
— Ты Эльдара гони, — сказала она, прощаясь. — Как засели с Зориным в твоей гостиной, так и не выходят, и ни один в приказ не явился даже.
— Зорина не пущу! Он мне здесь нужен. А Мамаев — в живот раненный, в любой момент рана откроется, без напарника останешься.
Попович расхохоталась:
— Экая ты командирша.
Но Эльдара утащила каким-то лекарям показывать. Маняша слонялась по первому этажу, будто тень, я с разговорами не приставала. Понятно же, кого ждет. Бубусик захватил кухню, руянские горничные устроили ему у печи спальное место — корзину с подстилкой, собачечка кушал, почивал, опять кушал и чувствовал себя прекрасно. Впервые за долгое время я оказалась в одиночестве и теперь размышляла над обидными словами, которые сказала мне Мария Анисьевна, провожая в спальню:
— Ничего себе, дитятко, не придумывай, не сладится у тебя с Иваном Ивановичем.
— Я его люблю.
— В том-то и дело, любишь и дальше своего носа через это не видишь. Не пара тебе Зорин, а ты ему. Он — чиновник, человек небогатый, ты — папина дочка, деньгами кидаться привыкшая. Знаешь, что люди про вас скажут? Скажут, купила себе блаженная Серафима игрушку.
— Мне людская молва безразлична.
— Это тебе, — продолжала Маняша спокойно и рассудительно. — О чародее подумай. Ты вот даже дом купила с расчетом, что не одна в нем жить будешь, а семьей. То есть решила, что Иван примаком к тебе пойдет. Вообрази, что на это почтенные родители Ивана Ивановича подумают.
Этими родителями она меня натурально в грязь втоптала и удалилась, вещунья загорская.
Я немедленно вообразила грозную попадью, проклинающую сына, грустного отца Иоанна, белобрысых братьев-сестер, выражающих неодобрение. У нас за горами примаков не жалуют, считается, что в семье супруги жить не по-мужски.
Ну, положим, от дома я откажусь, снимем с Ванечкой квартирку скромную, с милым рай и в шалаше. Только тогда уже мой родитель проклинать примется. Да и глупо это, выбирать шалаш, когда есть хоромы. Если бы их не было, другое дело, была бы где угодно счастлива и на долю не роптала. Но прибедняться?
Твердые шаги Ивана по лестнице я услышала издалека и едва успела плюхнуться на постель, изобразив болезненную дрему. Авось посмотрит на меня, несчастную, и уйдет. Разговаривать я не желала. Было стыдно, это во-вторых, за все свои любострастные приставания, а пуще того за требование немедленно жениться. А во-первых, копошился у меня в душе гаденький страх отказа.
Зорин тихонько открыл дверь, замер на пороге. Он успел переодеться, видно — послал кого-то за сменой. Я подглядывала за ним сквозь прикрытые веки и пожалела, что торсом мне сейчас любоваться не приходится. Какой же он красивый, мой богатырь, мощный, крепкий как дуб и такой же высокий. Ну все, милый, слаба я, сплю, ступай.
Никуда он не ушел, напротив, пересек спальню и присел подле меня, взял правую руку, поцеловал пальцы, избегая касаться обручального Князева кольца с рубином. Передумав лицедействовать, я погладила его склоненную голову, взъерошила волосы, обвела ладонью линию скул. Поцелуй сместился к запястью, от него по кровяной жилке устремился томный жар, растекаясь по телу. Я громко задышала, изогнулась спиной и раздраженно ахнула, когда губы чародея отстранились.
— Серафима, — сказал он хрипло, — нам нужно серьезно поговорить.
— Начинай! — Сев на постели, я скрестила руки на груди.
Ежели он сейчас мне со своею серьезностью предложит друзьями остаться…
— Барышня, — девица Царт поскреблась в дверь, как комнатная собачка, — простите великодушно, но за вами там пришли. — Марта ткнула пальцем в потолок. — Цельным эскортом. Я, главное, говорю: «Серафима Карповна почивают», а командир их, со значением так: «К великому князю барышню Абызову доставить велено».
Со вздохом Зорин встал:
— Собирайся, а я пока с эскортом потолкую.
Он вышел, я сглотнула. Великий князь? В Берендийской империи один такой, брат нашего величества — великий князь Константин Георгиевич. В ушах зазвучал торжественно гимн, под него танцевал косолапо гербовый бер, размахивая лазоревыми и белыми полотнищами флага.
— Марта! — взвизгнула я. — Здесь хоть какое-нибудь приличное платье есть? Маняша! Девица Фюллиг! Все сюда! Мне одеться надобно!
Достойной одежды, разумеется, не сыскалось. Весь гардероб остался на Голубой улице.
Я металась по комнате от зеркала к окну, заламывая руки.
— Ни в жизнь не поверю, — спокойно сказала Маняша, — что ты, дитятко, по этому адресу ничего доставить не заказала.
— Не до того было! — Я вскрикнула, увидев свое отражение. — Волосы! Я погибла, опозорена!
Но девица Царт уже вносила в спальню нераспакованные картонки, девица Фюллиг укладывала мои локоны, а Маняша шуршала оберточной бумагой.
— Ты, Серафима, покупки, в себя не приходя, обычно совершаешь, — ругалась она беззлобно. — Вот, вполне ничего нарядец, без эпатажу, синяки на шее заодно скроешь. И еще неизвестно, зачем тебя зовут, может, это вовсе не аудиенция, а арест.
— Даже для ареста к великому князю наряжаться надобно.
Девицы потянули меня за руки, завертели во все стороны, раздели, натянули чулки и белье, обрядили в платье, прикололи к прическе шляпку, зашнуровали ботиночки. Действовали они со слаженной сосредоточенностью и молча, тишину спальни нарушал лишь шелест ткани и мои вздохи.
— Барышня!
— Барыня!
— Ничего так, сойдет.
Я подошла к зеркалу. Манифик! Жемчужно-серое кружево платья было нашито на белый чехол, жемчужные пуговки поблескивали у ворота-стойки, узкая в талии юбка с небольшим турнюром спускалась к носочкам ботинок серой лайки, шляпка сидела на макушке задорно и была на тон темнее платья. Единственной точкой, вносящей диссонанс в сей ансамбль, был алый рубин на безымянном пальце.
Ах, я все время забываю, что невеста! У нас в Берендии обряд обручения строг и волшебен, пока помолвка не разорвана, я кольца с руки не сорву.
Я натянула перчатки, скрывая ненавистную обручалку и покраснела. Дурочка ты, Серафима, безголовая, память, что у золотой рыбки. На что ты Ивана Ивановича подбивала? Не мог он на твои притязания ответить, потому что одно дело с незамужнею девицею под ракитовым кустом любиться, в том как раз греха особого нет, а другое — невесту чужую портить.
Румянец мне шел, зеркало врать не будет, и глаза от стыда прелестно заблестели. Улыбнувшись отражению, я вышла из спальни. Иван Иванович был в гостиной в компании рослого офицера.
Мужчины встали при моем появлении.
— Императорского полка поручик Жогов. — Военный отдал честь. — Приказано высочайшим повелением сопроводить барышню Абызову.
Чародей смотрел на меня с таким восторгом, что мне немедленно захотелось целоваться. Наверно, все же это не арест. Зорин с поручиком беседовал вполне мирно и явно не собирался отпускать меня одну.
Во дворе нас ждала простая, без лакеев и гербов, карета и четверка верховых в мундирах императорской стражи. Поручик вскочил на коня, так что на время дороги мы с Иваном остались наедине. Ах, до чего неприлично! Но тащить с собою дуэнью на высочайший призыв?
— Ничего не бойся, — вполголоса говорил Зорин. — О причине высочайшего повеления мне разузнать не удалось, но, думаю все допросом ограничится. Господин канцлер, видимо, в этот раз концы в воду вовремя не спрятал и дело до самых верхов дошло.
— Не представляю, как весь этот кавардак скрыть возможно.
— Вполне. — Иван холодно улыбнулся. — Юлий Францевич в мгновение ока совместную операцию трех приказов организовал, разбойную банду грабителей обезвредил. Все газеты про то нынче написали. И главный злодей для суда у него имеется, Сигизмунд этот из Жечи, а то, что по документам пану Савицкому больше ста лет, так это в документах ошибка, писарь нерадивый метрику правил. А назавтра в прессе свежая появится новость, что разбойники лихие собирались Манеж на Рождество подорвать, чтоб как можно больше народа, собравшегося на ярмарку, полегло. Не уверен, которому из приказов слава предотвращения достанется.
Так вот, значит, о каком «бабахе» нав Янгус болтал.
— А на самом деле кого благодарить?
— Эльдар с Семеном носом землю рыли, пока я тебя сторожил. Сказывали, в фундаменте закладку нашли с механизмом.
Таким раздраженным я Ивана прежде не видела. Его улыбка скрывала бешенство. Сняв с левой руки перчатку, я погладила его по щеке:
— Иванушка, не знаю, какую интригу вы с Крестовским задумали, но догадываюсь, что Брют вас переиграл.
— Мы хотели связь канцлера с навами открыть.
«Мальчишки, — подумала я. — Хотели, а вместо этого каштаны из огня для Брюта голыми руками таскали. Юлий Францевич их сворой гончих на цель пустил. Ну ничего, Иван ты мой царевич, какие твои годы. Если пожелаешь старикану хвост прижать, сдюжишь. Подрасти тебе надо, заматереть, и друзьям твоим, да и мне, если по правде. Все мы сейчас пока просто щенки. Пока».
Карета остановилась у неприметного здания, поручик спешился, постучал в дверь, проговорил что-то в отворившееся смотровое окошко и махнул эскорту. Мы вошли под звук отъезжающих коней.
Помещение было присутственным, за конторками сидели офицеры в форменных мундирах, такие же сновали по коридорам, звяканье телефонных аппаратов и негромкие голоса доносились отовсюду.
Нас проводили на второй этаж, предложили обождать в приемной на солидных кожаных креслах. Поручик кивнул секретарю, попрощался и ушел. Я почувствовала одновременно жар и холод, нижняя губа нервно задрожала, так что пришлось ее прикусить.
Секретарь, тоже в мундире при эполетах, молоденький и безусый, явно мною впечатлился, бросал искоса жаркие взоры и преувеличенно деловито шуршал бумагами. А когда спросил, не желает ли Серафима Карповна чаю либо кофе, голос его дрогнул.
Зорин шевельнул бровью и кашлянул со значением.
— Будьте столь любезны, — протянула я карамельно, — кофе, если возможно, с капелькой сливок.
Секретарь удалился в каморку за ширмой и вернулся с подносом.
— Как у вас здесь все под рукой, — улыбнулся чародей и пальцы его выбили быструю дробь на подлокотнике кресла.
Юноша вздрогнул, поставил поднос, оглянулся на дверь кабинета и, извинившись, опрометью выбежал в коридор.
— Это ревность? — спросила я, размешивая сливки.
Иван не ответил, потянул носом, будто принюхиваясь, прищурился и взмахнул рукой, будто разгоняя туман.
— Однако, Юлий Францевич, — раздался в приемной властный мужской голос, — эти, как вы выразились, мальчишки разорили на Руяне навье лежбище.
Я обернулась к Зорину, но он поднес к губам палец:
— Тсс…
Мы подслушивали то, что в сей момент происходило в кабинете! Канцлер властному голосу что-то возразил, тот стал громче.
— Одно то, что чародейский приказ избавил князя Кошкина от ужасного проклятия, вопиет о необходимости этой службы в столице. Его величество, как только его уведомили о всех произошедших событиях, пожелал перевести чародейский приказ под контроль имперской канцелярии, под мой контроль.
Я бросилась ей на грудь.
— Оказалось, что сей Сигизмунд у нас со вчера под арестом сидел, — рассказывал Ивану Мамаев, когда мы уже ехали в коляске, направляясь домой. — Князь обещал нам с Серафимой помочь и в чародейский приказ отправился, а наши дуболомы, не разобравшись, в камеру его, до выяснения.
Я отмокала в ванне часа два, не меньше. Прибежавшая по-соседски проведать Геля похвасталась, что Семен ею доволен, что Юлий Францевич на радостях их какими-то невероятными полномочиями наделил, что князь Кошкин устроил в своей резиденции форменный конец света, увольняя прислугу десятками. Потом извинилась, что мадемуазель Мерло задержать им не удалось.
— Хорошо, что она Март моих не обидела. Ушла и ушла.
С этим Геля согласилась.
— Ты Эльдара гони, — сказала она, прощаясь. — Как засели с Зориным в твоей гостиной, так и не выходят, и ни один в приказ не явился даже.
— Зорина не пущу! Он мне здесь нужен. А Мамаев — в живот раненный, в любой момент рана откроется, без напарника останешься.
Попович расхохоталась:
— Экая ты командирша.
Но Эльдара утащила каким-то лекарям показывать. Маняша слонялась по первому этажу, будто тень, я с разговорами не приставала. Понятно же, кого ждет. Бубусик захватил кухню, руянские горничные устроили ему у печи спальное место — корзину с подстилкой, собачечка кушал, почивал, опять кушал и чувствовал себя прекрасно. Впервые за долгое время я оказалась в одиночестве и теперь размышляла над обидными словами, которые сказала мне Мария Анисьевна, провожая в спальню:
— Ничего себе, дитятко, не придумывай, не сладится у тебя с Иваном Ивановичем.
— Я его люблю.
— В том-то и дело, любишь и дальше своего носа через это не видишь. Не пара тебе Зорин, а ты ему. Он — чиновник, человек небогатый, ты — папина дочка, деньгами кидаться привыкшая. Знаешь, что люди про вас скажут? Скажут, купила себе блаженная Серафима игрушку.
— Мне людская молва безразлична.
— Это тебе, — продолжала Маняша спокойно и рассудительно. — О чародее подумай. Ты вот даже дом купила с расчетом, что не одна в нем жить будешь, а семьей. То есть решила, что Иван примаком к тебе пойдет. Вообрази, что на это почтенные родители Ивана Ивановича подумают.
Этими родителями она меня натурально в грязь втоптала и удалилась, вещунья загорская.
Я немедленно вообразила грозную попадью, проклинающую сына, грустного отца Иоанна, белобрысых братьев-сестер, выражающих неодобрение. У нас за горами примаков не жалуют, считается, что в семье супруги жить не по-мужски.
Ну, положим, от дома я откажусь, снимем с Ванечкой квартирку скромную, с милым рай и в шалаше. Только тогда уже мой родитель проклинать примется. Да и глупо это, выбирать шалаш, когда есть хоромы. Если бы их не было, другое дело, была бы где угодно счастлива и на долю не роптала. Но прибедняться?
Твердые шаги Ивана по лестнице я услышала издалека и едва успела плюхнуться на постель, изобразив болезненную дрему. Авось посмотрит на меня, несчастную, и уйдет. Разговаривать я не желала. Было стыдно, это во-вторых, за все свои любострастные приставания, а пуще того за требование немедленно жениться. А во-первых, копошился у меня в душе гаденький страх отказа.
Зорин тихонько открыл дверь, замер на пороге. Он успел переодеться, видно — послал кого-то за сменой. Я подглядывала за ним сквозь прикрытые веки и пожалела, что торсом мне сейчас любоваться не приходится. Какой же он красивый, мой богатырь, мощный, крепкий как дуб и такой же высокий. Ну все, милый, слаба я, сплю, ступай.
Никуда он не ушел, напротив, пересек спальню и присел подле меня, взял правую руку, поцеловал пальцы, избегая касаться обручального Князева кольца с рубином. Передумав лицедействовать, я погладила его склоненную голову, взъерошила волосы, обвела ладонью линию скул. Поцелуй сместился к запястью, от него по кровяной жилке устремился томный жар, растекаясь по телу. Я громко задышала, изогнулась спиной и раздраженно ахнула, когда губы чародея отстранились.
— Серафима, — сказал он хрипло, — нам нужно серьезно поговорить.
— Начинай! — Сев на постели, я скрестила руки на груди.
Ежели он сейчас мне со своею серьезностью предложит друзьями остаться…
— Барышня, — девица Царт поскреблась в дверь, как комнатная собачка, — простите великодушно, но за вами там пришли. — Марта ткнула пальцем в потолок. — Цельным эскортом. Я, главное, говорю: «Серафима Карповна почивают», а командир их, со значением так: «К великому князю барышню Абызову доставить велено».
Со вздохом Зорин встал:
— Собирайся, а я пока с эскортом потолкую.
Он вышел, я сглотнула. Великий князь? В Берендийской империи один такой, брат нашего величества — великий князь Константин Георгиевич. В ушах зазвучал торжественно гимн, под него танцевал косолапо гербовый бер, размахивая лазоревыми и белыми полотнищами флага.
— Марта! — взвизгнула я. — Здесь хоть какое-нибудь приличное платье есть? Маняша! Девица Фюллиг! Все сюда! Мне одеться надобно!
Достойной одежды, разумеется, не сыскалось. Весь гардероб остался на Голубой улице.
Я металась по комнате от зеркала к окну, заламывая руки.
— Ни в жизнь не поверю, — спокойно сказала Маняша, — что ты, дитятко, по этому адресу ничего доставить не заказала.
— Не до того было! — Я вскрикнула, увидев свое отражение. — Волосы! Я погибла, опозорена!
Но девица Царт уже вносила в спальню нераспакованные картонки, девица Фюллиг укладывала мои локоны, а Маняша шуршала оберточной бумагой.
— Ты, Серафима, покупки, в себя не приходя, обычно совершаешь, — ругалась она беззлобно. — Вот, вполне ничего нарядец, без эпатажу, синяки на шее заодно скроешь. И еще неизвестно, зачем тебя зовут, может, это вовсе не аудиенция, а арест.
— Даже для ареста к великому князю наряжаться надобно.
Девицы потянули меня за руки, завертели во все стороны, раздели, натянули чулки и белье, обрядили в платье, прикололи к прическе шляпку, зашнуровали ботиночки. Действовали они со слаженной сосредоточенностью и молча, тишину спальни нарушал лишь шелест ткани и мои вздохи.
— Барышня!
— Барыня!
— Ничего так, сойдет.
Я подошла к зеркалу. Манифик! Жемчужно-серое кружево платья было нашито на белый чехол, жемчужные пуговки поблескивали у ворота-стойки, узкая в талии юбка с небольшим турнюром спускалась к носочкам ботинок серой лайки, шляпка сидела на макушке задорно и была на тон темнее платья. Единственной точкой, вносящей диссонанс в сей ансамбль, был алый рубин на безымянном пальце.
Ах, я все время забываю, что невеста! У нас в Берендии обряд обручения строг и волшебен, пока помолвка не разорвана, я кольца с руки не сорву.
Я натянула перчатки, скрывая ненавистную обручалку и покраснела. Дурочка ты, Серафима, безголовая, память, что у золотой рыбки. На что ты Ивана Ивановича подбивала? Не мог он на твои притязания ответить, потому что одно дело с незамужнею девицею под ракитовым кустом любиться, в том как раз греха особого нет, а другое — невесту чужую портить.
Румянец мне шел, зеркало врать не будет, и глаза от стыда прелестно заблестели. Улыбнувшись отражению, я вышла из спальни. Иван Иванович был в гостиной в компании рослого офицера.
Мужчины встали при моем появлении.
— Императорского полка поручик Жогов. — Военный отдал честь. — Приказано высочайшим повелением сопроводить барышню Абызову.
Чародей смотрел на меня с таким восторгом, что мне немедленно захотелось целоваться. Наверно, все же это не арест. Зорин с поручиком беседовал вполне мирно и явно не собирался отпускать меня одну.
Во дворе нас ждала простая, без лакеев и гербов, карета и четверка верховых в мундирах императорской стражи. Поручик вскочил на коня, так что на время дороги мы с Иваном остались наедине. Ах, до чего неприлично! Но тащить с собою дуэнью на высочайший призыв?
— Ничего не бойся, — вполголоса говорил Зорин. — О причине высочайшего повеления мне разузнать не удалось, но, думаю все допросом ограничится. Господин канцлер, видимо, в этот раз концы в воду вовремя не спрятал и дело до самых верхов дошло.
— Не представляю, как весь этот кавардак скрыть возможно.
— Вполне. — Иван холодно улыбнулся. — Юлий Францевич в мгновение ока совместную операцию трех приказов организовал, разбойную банду грабителей обезвредил. Все газеты про то нынче написали. И главный злодей для суда у него имеется, Сигизмунд этот из Жечи, а то, что по документам пану Савицкому больше ста лет, так это в документах ошибка, писарь нерадивый метрику правил. А назавтра в прессе свежая появится новость, что разбойники лихие собирались Манеж на Рождество подорвать, чтоб как можно больше народа, собравшегося на ярмарку, полегло. Не уверен, которому из приказов слава предотвращения достанется.
Так вот, значит, о каком «бабахе» нав Янгус болтал.
— А на самом деле кого благодарить?
— Эльдар с Семеном носом землю рыли, пока я тебя сторожил. Сказывали, в фундаменте закладку нашли с механизмом.
Таким раздраженным я Ивана прежде не видела. Его улыбка скрывала бешенство. Сняв с левой руки перчатку, я погладила его по щеке:
— Иванушка, не знаю, какую интригу вы с Крестовским задумали, но догадываюсь, что Брют вас переиграл.
— Мы хотели связь канцлера с навами открыть.
«Мальчишки, — подумала я. — Хотели, а вместо этого каштаны из огня для Брюта голыми руками таскали. Юлий Францевич их сворой гончих на цель пустил. Ну ничего, Иван ты мой царевич, какие твои годы. Если пожелаешь старикану хвост прижать, сдюжишь. Подрасти тебе надо, заматереть, и друзьям твоим, да и мне, если по правде. Все мы сейчас пока просто щенки. Пока».
Карета остановилась у неприметного здания, поручик спешился, постучал в дверь, проговорил что-то в отворившееся смотровое окошко и махнул эскорту. Мы вошли под звук отъезжающих коней.
Помещение было присутственным, за конторками сидели офицеры в форменных мундирах, такие же сновали по коридорам, звяканье телефонных аппаратов и негромкие голоса доносились отовсюду.
Нас проводили на второй этаж, предложили обождать в приемной на солидных кожаных креслах. Поручик кивнул секретарю, попрощался и ушел. Я почувствовала одновременно жар и холод, нижняя губа нервно задрожала, так что пришлось ее прикусить.
Секретарь, тоже в мундире при эполетах, молоденький и безусый, явно мною впечатлился, бросал искоса жаркие взоры и преувеличенно деловито шуршал бумагами. А когда спросил, не желает ли Серафима Карповна чаю либо кофе, голос его дрогнул.
Зорин шевельнул бровью и кашлянул со значением.
— Будьте столь любезны, — протянула я карамельно, — кофе, если возможно, с капелькой сливок.
Секретарь удалился в каморку за ширмой и вернулся с подносом.
— Как у вас здесь все под рукой, — улыбнулся чародей и пальцы его выбили быструю дробь на подлокотнике кресла.
Юноша вздрогнул, поставил поднос, оглянулся на дверь кабинета и, извинившись, опрометью выбежал в коридор.
— Это ревность? — спросила я, размешивая сливки.
Иван не ответил, потянул носом, будто принюхиваясь, прищурился и взмахнул рукой, будто разгоняя туман.
— Однако, Юлий Францевич, — раздался в приемной властный мужской голос, — эти, как вы выразились, мальчишки разорили на Руяне навье лежбище.
Я обернулась к Зорину, но он поднес к губам палец:
— Тсс…
Мы подслушивали то, что в сей момент происходило в кабинете! Канцлер властному голосу что-то возразил, тот стал громче.
— Одно то, что чародейский приказ избавил князя Кошкина от ужасного проклятия, вопиет о необходимости этой службы в столице. Его величество, как только его уведомили о всех произошедших событиях, пожелал перевести чародейский приказ под контроль имперской канцелярии, под мой контроль.