Огонь блаженной Серафимы

Чародей обернулся на голос, но глаза его не зажглись узнаванием, он меня не увидел.

— Ванечка? Ты где? Что с тобою?

Он водил головой из стороны в сторону, наконец наши глаза встретились.

— Ты умер? — прошептала я с ужасом.

Кивок вместо ответа, заставил меня заорать. Мир взорвался. Я вскочила с постели. За окном взлетали фейерверки, свистели шутихи, народ поздравлял друг друга с наступившим новым годом. В комнате почему-то был Мамаев, а я отчего-то оказалась в одной сорочке, но это меня не заботило. Мой Болван Иванович умер! Как теперь жить?

Ни на день оставить без присмотра нельзя, только отвернулась, он помирать вздумал. Эльдар горячими руками держал меня за плечи, что-то говорил успокаивающе.

Я? Звала? Проведя рукою по груди, я убедилась, что подвески-оберега на ней нет.

Нет, Ваня погибнуть не мог. Я бы почувствовала. Но боль паучьим жалом уже пронзила сердце, и я внутри застыла как отравленная ядом муха.

Кажется, я кричала Мамаеву бежать, кажется, удивилась появлению в своей спальне князя. Странная штука, но все произошедшее потом видела я отстраненно, будто сидела в полутемном зале фильмотеатра, а на белой простыне передо мной двигались две мужские фигуры.

Охолонь, Серафима, не время истерить. Если твой Иван-дурак действительно сей мир покинул, за ним отправишься, как это у вас, баб берендийских положено, и всенепременно любимого отыщешь. Семь пар сапог железных истопчешь, семь хлебов железных изглодаешь. Бывали же случаи, народ врать не будет. Семь на семь — тридцать семь? Вот ты, Серафима, неуч! Ответ неправильный. Если шесть на шесть — тридцать шесть, то семью семь… Сорок девять!

Я вздохнула, но уже не скорбно, а деловито:

— Позволь поинтересоваться, Эльдар Давидович, что тебе в моем гардеробе понадобилось?

Он улыбнулся через плечо:

— Слава богу, в себя пришла. Советуй, барышня Абызова, во что тебя переодевать будем.

Подбородком я указала на серое скромное платье:

— И башмачки к нему легкие, не для улицы.

— Отчего же легкие?

— Ну нас же не пешком конвоировать будут, а там, куда нас отвезут, мне бесшумность шага всенепременно пригодится.

— Все же ты — удивительная женщина. — Чародей выхватил из строя обуви нужную пару. — А платье именно это, потому что застежка у него спереди и тебе не придется моих прикосновений терпеть?

— Ты мне не горничная, — ответила я, смутившись. — Отворачивайся давай!

— Эльдар, — сказала я ему в спину, — зачем ты со мной остался? Ты же понимаешь, что тебя вовсе не для уговоров строптивой сновидицы пленили?

— Понимаю, букашечка, но оставить тебя наедине с этим монстром не мог.

— А бежать мог?

Эльдар пожал плечами:

— Не пытался даже. Тем более его сиятельство так своей победой гордился, рука не поднялась такого милого господина расстраивать.

Я как раз просовывала голову в ворот платья, поэтому хихикнула сдавленно.

— Опять покойников видела? — спросил он осторожно, видно опасаясь моих рыданий.

— В количестве большем, чем обычно.

— И Зорина?

— Во-первых, — проговорила я строго, — прекрати со мной как с яйцом носиться. Я — барышня крепкая, как телом, так и духом. Во-вторых, за припадок истеричный прошу прощения, впредь попытаюсь тебя от них избавить, в-третьих… Зачем Зорин с вашим начальником на Руян отправились?

— Во-первых, — дразнясь начал Мамаев, но махнул рукой. — Ты уверена, что это призрак Ивана был?

— Уверена, что Ивана, но теперь сомневаюсь, что повстречала именно привидение. — Повернувшись к зеркалу, я обернула косу вокруг головы и наскоро заколола ее шпильками. — Тонкие материи так устроены, что их складки изгибаются весьма причудливо. Сонные пределы запросто перетекают в пределы мертвых и граничат с чародейскими путями. Ну то есть нет там границ.

— Любопытно. — Эльдар отобрал у меня шпильки и закрепил их на затылке. — И как он выглядел?

— Путь?

— Иван.

— В мантии такой, — я показала руками струящуюся хламиду, — с капюшоном.

— Меч в руках был?

— Нет, посох он держал, с огоньком и колокольчиками.


— Ну так выдыхай, Серафима, — сказал Мамаев радостно, — Зорин — воин, и на тот свет с оружием в руках отправился бы, так что не придется тебе железный хлеб глодать. Не красней, букашечка, ты вслух размышляла.

Мы присели к столу. Захотелось чаю с ватрушкой.

— Забавно, — улыбнулась я. — У Болвана Ивановича во сне глаза разноцветные, левый — серый, а правый — ярко-синий, как морской камень аквамарин.

— Две стихии нашего Ванечку ведут, вода и ветер, оттого и двойственность облика.

— А у тебя какие глаза? Красные как огонь или чернее угольков?

— Вот придешь ко мне во сне, сама посмотришь.

— А у меня любыми быть могут, — сообщила я хвастливо, — хоть всех цветов радуги, хоть сто штук по всему телу. Эх, будь я сейчас свободна, я бы тебе показала!

— Покажешь, — скривился Мамаев. — Эти нелюди с тебя не слезут, пока сновидческие силы не раскроют. Ты для них сейчас что-то вроде ценного артефакта.

— Ага, они, навы, без артефактов и не могут ничего, для каждого колдовства отдельная цацка требуется. — Я щелкнула пальцем по камее. — Оттого их, видимо, к людским чародеям так тянет.

Эльдар хмыкнул, но, кажется, своим потаенным мыслям.

— Однако, букашечка, ситуация у нас с тобою незавидная. Оба скованы и лишены сил, а те, кто помочь нам могли бы, не в столице нынче. Потянем время, пока…

— Не будем мы ничего тянуть! То есть не сможем. Моя подменная нянька дразнилась, что до Рождества они со мною канителиться не собираются. Положим… Эльдар, я никак в толк не возьму, зачем ты князю понадобился.

— Все просто. Убить меня запросто они не могут, и не потому, что я силы какой-то необычайной, а от того, что тайны их черные дела требуют. Это мы с тобою, в центре бури, весь масштаб происходящего видеть можем, а наружу ничего не просачивается. Навам в столице жить запрещено, одним своим существованием они законы нарушают. Если оступятся, против них и войска поднимут, наше величество не поморщится. В ситуации, когда их государство с нашим замириться пытается, шум навам ни к чему.

— Вот именно. — Князь покачнулся и нетрезво икнул. — Никакого шума и строжайшая тайна. А потом: ба-бах! Много шума!

Он поставил на стол бутылку вина, в которой оставалось на донышке:

— И никто ничего мне противопоставить не может. В столице из чародеев — только хрено… — он опять икнул, — хироманты да лавочники. Потому что кого-то заковали, — князь развел в стороны руки, — а прочие по чудесным островам бегают, с мелкими демонами сражаются.

Кошкин потянулся к бутылке, но Мамаев попросил:

— Вы бы на хмельное не налегали, ваше сиятельство, сомлеете еще, а Серафиму придушит.

— Болван! — радостно сообщил князь. — Маленький берендийский болванчик. Нешто я эдакой бабенки по глупости лишусь? Она же це-энная, она же мне супругой будет последней, хозяйкой станет.

— В каком таком смысле? — воскликнула я с испугом. — В вашем гнезде хозяйки нету?

— Теперь будет! Ты, милочка, не бойся. Хозяйкой быть хорошо, только и надо, дома сидеть и деток рожать. В принципе, вы, бабы берендийские, для этого и предназначены. А тебе вообще свезло, у тебя не один муж будет, а…

Тело князя содрогнулось, кажется, он собирался блевать. Нет, ковер в моей спальне после огненного круга Эльдара все одно не спасти, но это было уж слишком.

— Не здесь! — закричала я и вытолкала нава за дверь.

— Что это было? — спросил Эльдар.

— Пьяница он, — вздохнула я. — Уж не знаю, личный это его порок или вместе с телом князя Кошкина полученный, но просыхает сей субъект редко.

— Я не о том. Хозяйка?

— Мамаев! Я тебе про ос зачем рассказывала? Хозяйка, матка, королева, как ни назови, женская особь, предназначенная к деторождению. Ты на свиту Князеву посмотри. Он — типичный трутень, фальшивая Маняша — солдат, Сухов — тоже, наверное, трутень… Стой! — Я возбужденно схватила чародея за плечи. — Что он про большой шум болтал?

Эльдар помотал головой:

— Ба-бах?

— Они изгнанники, и гнездо их разоренное, их вообще в рамках ничего не держит. Они в столице обретались только ради прибыли, а теперь ты всю их шайку-лейку к лешему разогнал арестованиями, инкогнито надолго не сохранить, потому что господин канцлер блаженную сновидицу князю на шею подсадил. Что делать? Уходить, громко хлопнув дверью напоследок.

Мамаев качнул головой, но как-то с усилием.

— Что? — испугалась я.

— Кажется, букашечка, меня сейчас самым возмутительным образом калечат.

Он дернулся, закатил глаза, охнул.

— Не волнуйтесь, Серафима Карповна. — Вошедший Сухов был трезв и корректен. — Мы не причиним господину чародею вреда сверх необходимого. Извольте проследовать за мной. Оба.

Пара гусар с оловянными глазами подхватили Эльдара за плечи, адъютант сдернул с его шеи оберег и аккуратно положил на стол. Я с преувеличенной медлительностью достала из комода ридикюль, бросила в него гребень, помаду, носовой платок, аффирмацию князя Кошкина. Сообщила спокойно:

— Я готова.