Огонь блаженной Серафимы

— Да не так благоволит, — махнула навья рукой. — Кроме прочего, он ей за услугу признателен, ей и этому вертопраху Бобынину.

— Он тоже услугу оказал? — Я посмотрела на Аркадия, который болтался в углу комнаты на манер воздушного змея.

Кузен прикрыл лицо ладонями, будто от стыда.

— Что-то ты любопытна сверх меры, — прищелкнула пальцами мучительница. — Надоела.

— Сферу-то свою отобрать успела?

Навья вытащила из кармашка коробочку и шурудила в ней пальцами, выбирая пилюлю.

— Успела. Только мне от того успеха выгода малая. Змеюка Наташка нажалуется хозяину, будьте уверены. — Она поискала глазами графин, убедилась, что он пуст и склонилась ко мне. — Глотай. Зелье безвредное, сонное, даже не дурман, подремлешь с часик, пока хозяин решит, что с вами, барышнями, дальше делать.

Мои слабое сопротивление было придавлено отнюдь не фигурально, язык защипало мятным холодком. Ненавижу мяту.

— Ну-ну, огненная наша, успокойся. После сможешь на мне отыграться, недолго уже ждать осталось.

— До бала? — слова вылетали морозными облачками.

— Никто до вашего смешного Рождества ждать не будет, — такая родная Маняшина рука погладила мои волосы, — сегодня или завтра станешь ты, Серафимушка, настоящей сновидицей и нашей хозяйкой.

Крик получился беззвучным, он застыл у лица туманом, завихрился инеем.

— Моя прелестная кузина, — любезно проговорил Аркадий, — желаешь совершить променад?

Рука его была склизкой, будто рыбья требуха.

— Никуда с тобой не пойду. — Я брезгливо отерла ладонь о свой доломан.

— Гусарский костюм тебе к лицу.

— Желаешь это лицо еще и синяками украсить?

Я попыталась топнуть ногой, но лишь лягнула воздух. Парила я у потолка своей же спальни и сверху могла видеть кровать и возлежащую на ней себя.

— Серафима, — грустно сказал кузен, — я был гадким человеком и за то, что творил с тобою и с другими, прощения не заслуживаю.

— Это не тебе решать.

— О том знаю.

— Тогда чего от меня хочешь?

— Суда, Серафима, суда и покаяния.

— Бог судья.

Что-то я бледненькая какая-то. Совсем с лица спала.

Спланировав к самой постели, я осмотрела мраморно-белую кожу и губы того же болезненного цвета. Измучили меня навы злокозненные, того и гляди, уморят.

— Серафима!

— Ну чего еще?

Раздраженно обернувшись, я увидела, что к Аркадию присоединилась знакомая уже утопленница и три либо четыре едва различимые туманные фигуры.

— Проводи нас.

Утопленница энергично кивала его словам, но говорить, видимо, не могла.

— Мы знаем, ты это можешь, отвести неприкаянную душу туда, где она получит суд и искупление.

Туманных теней становилось все больше, воздух от них темнел и густел, будто кисель. Я заметила небольшой детский силуэт и сморгнула призрачные слезы.

— Попытаюсь. Все собирайтесь, толпой пойдем, — и уточнила сквозь мерцающую мглу: — Не в доме, вас много слишком. К церкви Святого Демьяна ступайте, там встретимся.

На склизкое прикосновение кузена я попыталась не морщиться.

— Можно мне рядом с тобой немного побыть? — спросил жалобно Аркадий.

Не ответив, но и не прогнав призрак, я скользнула сквозь пол, оказавшись на первом этаже. Там проходило чинное новогоднее застолье. В убранной еловыми ветвями и блестящей мишурой столовой выпивало и закусывало десятка полтора гостей. Во главе стола сидела Наталья Наумовна в премилом бежевом наряде, по правую ее руку заседал князь Кошкин.

— Сызнова его сиятельство сестрицу облапошил, — грустно сообщил кузен. — Всегда одно и то же.


Беседа за столом касалась тем общих и меня не заинтересовала, поэтому я увлекла кузена на двор и направила наше неторопливое движение к Мокоши.

— Аркадий, — попросила я, — расскажи мне все без утайки. Хотя бы в благодарность за проводы.

— Нечего мне теперь таиться. О чем именно узнать желаешь? О князе или о планах Натальи на твой счет?

— Обо всем с самого начала.

— Я был очень плохим человеком, то, что я творил…

— Не повторяйся! Ты был гадким, злобным, ты избивал сестру и торговал запрещенными зельями.

— Это не одновременно произошло. Злонравие, конечно, было со мною изначально. Бог весть отчего, скорее совпали нездоровые наклонности и семейное воспитание. У нас, Бобыниных, женщин всегда в ежовых рукавицах держали. Наталья тоже притеснений не избежала, потому что баба и такая у ней доля. А зелье… Проигрался я тогда подчистую. Это, кстати, тоже наследственное. Ты знала, что батюшка мой наш дом в карты проиграл и что Карп Силыч, твой родитель, его выкупил еще при жизни нашего папеньки?

Я не знала, поэтому только головой качнула.

— Так вот, проигрался я тогда знатно, злился как черт, Наташка куролесила, мама не горюй. Она, чего бы представить ни пыталась, себя не блюла нисколько, кавалеры менялись с дивной скоростью, только никто надолго не задерживался. Наташке рука твердая нужна, сантименты она слабостью мнит. Попался бы кто покрепче… Ах, пустое. Тогда все и началось.

— Что?

— Зелья навские поганые. Человек, которому я проигрался, предложил должок отработать да посулил, что в прибыли останусь. Дело оказалось легким, знакомств среди золотой нашей столичной молодежи у меня всегда было изрядно, а за чарочкой либо за карточным столом предложить партнеру нюхнуть чего возбуждающего в порядке вещей. И, знаешь, деньги в руки пошли сразу. Но надолго не задержались, потому что сам я к зелью пристрастился. Савицкий меня в этом поощрял, говорил, в любой момент бросить смогу. Но я не смог.

— Савицкий? Сигизмунд Кшиштович?

— Так он назывался. Еще пан или хозяин. Однажды, когда мне совсем худо было, денег ни полушки, зелья ни крупинки, попросил меня Савицкий с князем Кошкиным его свести. Мы с Анатолем не так чтоб накоротке были, он за Наташкой волочился, поэтому общались, но неблизко. Сестрица, курица тупая, навооброжала себе всякого, как сиятельной княгиней станет, как в княжьем тереме усядется. Только старуха быстро ей крылышки обломала, пригласила на аудиенцию да выложила по пунктам все Наташкины амурные победы с датами. Невозможно, сказала, чтоб эдакая кокотка в семью Кошкиных проникла. Анатоль, который на той встрече присутствовал, только глазами хлопал, о приключениях предмета страсти узнавая. Но это уже чуть погодя было. Сначала я за карточным столом Анатоля с паном свел. Дружбы там не получилось, я уже потом понял, что это что-то навроде смотрин было. Савицкий князем удовлетворился, а последний вряд ли случайного партнера запомнил. После афронта с Кошкиными Наташка горевала недолго, Сигизмунд вовремя плечо свое мужское подставил. Я от зелья совсем одурел, слова супротив не сказал.

Аркадий заскрипел призрачными зубами.

— Знаешь, Серафима, что в смерти хорошего? Излечивает от пагубной страсти к дурману моментально.

— Дальше-то что? — поторопила я, потому что вдали показался колокольный церковный шпиль.

— Савицкий принялся Наташке патоку с елеем в уши лить. Она же мстительная, страсть. «Ах, Натали, надобно вашего неверного Анатоля наказать. И бабку его старуху тем паче, да так, чтоб содрогнулись».

— А когда ты узнал, что Савицкий нав?

— Не помню, но довольно скоро. Мне это решительно безразлично было, настолько зелье держало, что я его и от черта, и от дьявола, и от нава получать готов был. А сестрица, слабость мою узнав, совсем страх потеряла. Так и жили, то я ее бью, то она меня за понюшку малую по полу на коленях ползать заставляет.

Мы были почти у церкви, воздух вокруг нее туманно клубился. Однако сколько в Мокошь-граде неупокоенных душ!

— Я поняла, Аркадий, — зависла я, остановив движение. — Савицкий захватил тело князя, а ты и Наталья ему в этом помогли.

— Сестрица князя как бы на прощальное свидание нежное зазвала, там они Анатоля и обработали. Только Наташка похитрее меня оказалась, обещаний да клятв с Сигизмунда стребовала столько, что на всю жизнь хватит. А использует их потихоньку.

— Теперь она мое тело хочет.

— Про то я не знаю, Серафима. Для них я меньше чем никто — мальчик на посылках, да еще и…

Он навзрыд заплакал страшными кровавыми слезами.

— Ну перестань, — похлопала я по призрачному плечу. — Это еще не конец. У тебя будет возможность все исправить, а уж как ты этой возможностью распорядишься…

— Ты простишь меня?

Подумав меньше мгновения, я кивнула:

— Прощу. Но лишь потому, что ты уже мертв.

— Серафима, сестрица, о Наташке моей непутевой позаботься.

Этого мне обещать не хотелось, поэтому я ускорилась, вплывая на церковный двор.

— Слушайте все! — Разведя широко руки, я будто обняла ими все пространство перед собой. — Мы сейчас войдем в тонкие пределы, туда, где ткань нашего мира соприкасается с тем, куда вам отправиться предстоит. В последний мне хода нет, но дверцу я вам придержу.

Я взмахнула руками, запрокинула голову, глядя, как от церковного шпиля в ночное небо устремляется чистый луч света. Ах, какое хорошее место! Чистое, светлое, правильное.

— Господи, помоги, — шепнула я, — и прими к себе заблудших сих.

Работенка была не из легких, долгой она была и грустной. Каждый из уходящих задерживался на немножко, что-то говорил или кланялся низко. Я отвечала поклонами. Из-за грани выглядывали яркие разноцветные силуэты. Вот и Аркадий ушел, и его прощальное прикосновение оказалось мягким и приятным.

Я села на камень и вытерла со лба пот рукавом доломана. Место было незнакомым, пустошь на берегу спокойного моря. Издалека донесся звон колокольцев, он приближался, потом появился огонек. Ко мне невидимой тропой шел путник в мешковатом балахоне либо рясе. Огонек горел в навершии деревянного посоха, колокольчики, привязанные к посоху, звенели уже подобно церковным колоколам. Поравнявшись со мною, путник отбросил на плечи капюшон, обнажив голову.

— Иван?