Огненный тыл

– Ты что делаешь, дурень?

- Лежи спокойно, сейчас легче станет. Только не вздумай подниматься. Помогай ногой. В лес тебя доставим.

Несколько минут ушло на то, чтобы затащить пострадавшего в березняк, пулемётчик помалкивал, Паша волок Николая дальше, чтобы хоть как-то укрыться за деревьями, откинулся, в изнеможении, передохнул несколько секунд, поднялся снова. Сваливались штаны, оставшиеся без ремня – мило, чёрт возьми! Кровотечение уменьшилось, но одежда продолжала намокать. Ершов попытался подняться, схватившись за ствол молодой березки, Карякин поддержал его, физиономия товарища стала пятнистой, он закусил губу до крови, она потекла по подбородку.

- Идти сможешь?

- Смогу, Паша, конечно смогу. Даже побегу если надо.

Он сделал несколько шагов, взвыл от боли, схватился за соседнее дерево, Карякин метнулся, подставил плечо. Тоска в глазах раненого такая, что тошно смотреть.

- Стой здесь… Я сейчас.

- Чего я стоять-то буду? - заартачился Ершов.

- Стой говорю… Берёзку обними если хочешь.

Карякин прыжками побежал на пушку, присел за деревом и начал тихо зеленеть - со стороны деревни приближалась цепочка пехотинцев. Полуденное светило поблёскивало на немецких касках, они шли по высокой траве, держа карабины на изготовку, мелькали фигуры в мареве жаркого дня - серая форма, равнодушные одинаковые - лица семь или восемь - не справится. Гитлеровцы растянулись в цепь, неудержимо приближались, а в этом лесу и спрятаться негде - один березняк. Прогремел выстрел, за ним ещё два, возможно немцы не видели никого – стреляли, чтобы сладить с собственными страхами. Фашисты понемногу переходили на размеренный бег, ускорялись. Паша отполз от дерева, поднялся, засеменил обратно. Ершов стоял, привалившись спиной к берёзе и опершись на здоровую ногу, неловко стаскивал из-за спины ППШ. На Ершова было страшно смотреть - лицо изменилось до неузнаваемости, автомат уже в руках, дрожащий палец оттягивает затвор…

- Немцы, Коляша, близко. Опирайся на меня, уходим.

- Вижу я их, Паша, честное слово вижу. Вон они, черти, за деревьями. Не пойду я никуда, иди один.

- Не дури, пошли говорю!

- Ты очумел?.. - Ершов вспыхнул и снова стал каким-то пятнистым. - Ступай один, бестолковщина! Я сглупил, я и отвечать буду. Забыл куда идём?.. Не дойдём, не передадим донесение, представляю, что случится - тысячи людей погибнут, фронт окончательно развалится. А ну пошёл к чёртовой матери! - Ершов раздражённо махнул стволом автомата. - Не успеешь, Паша, вместе дуба дадим - задание не выполним. Я что тебя упрашивать должен? Да не волнуйся - отобьюсь, задержу их. Уходи!.. Христом Богом молю!.. Ну скажи - за каким хреном нам вдвоём подыхать-то?

Карякин попятился, глотая слёзы - товарищ был прав. Ершов скрипел зубами, выдавливал слова через боль, правильно всё говорил и прощаться не надо - некогда уже, слишком многое на кону.

Уже различалась немецкая речь, в которой Карякин был ни в зуб ногой, он побежал прочь, потом не выдержал, обернулся - меньше всего Ершову хотелось быть впечатанным в берёзу, он опустился на колено, сместился за дерево, чтобы иметь хоть какое-то укрытие. Очередь из автомата как хлыст ударила по ушам. Ершов нашёл удобную позу и вступил в бой, загомонили немцы, залегли, трудно понять попал он в кого-то или нет - да разве это главное. Фашисты открыли ответный огонь, Ершов держался, разогревшийся автомат вырывался из рук, он сам не понимал куда стреляет.

- Давайте, гады, подходите. Добро пожаловать! Гостями будете, - хрипел Николай, водя стволом. – А, уже лезете. Давайте, милости просим, только учтите - я с детства ушибленный.

Паша кинулся со всех ног, давясь на бегу слезами, березняк закончился, он с разгона вломился в густой кустарник, пробился сквозь него, не чувствуя боли на расцарапанном лице. Рваные очереди ППШ потонули в хлопках карабинов. Ершов прекратил сопротивление.

«Вечная память тебе, приятель, хотя и напортачил ты, конечно».

Карякин взвыл от чаяния, заколотил кулаками в стройнную берёзу, сбивая в кровь костяшки - это не успокаивало, он кипел от ярости - как же велико искушение помчаться назад, перебить этих фрицев к чёртовой матери, но ещё оставались в голове остатки разума. Он метался, выл в бессилии, снова рвался через кустарник, падали штаны, оставшиеся без ремня, хлюпала вода под ногами. Он бежал по ручью, который вытекал из под расколотой пополам каменной глыбы. Надо умыться - Пашка рухнул на живот, стал жадно лакать воду как котёнок, потом набрал её в горсть и вылил на голову, отыскал ямку в каменистом русле и погрузил в неё голову целиком, по самую шею, захлебнулся закашлялся - ключевая вода немного остудила. Он отыскал в кармане комбинезона огрызок бечёвки - сразу и не вспомнишь откуда она взялась, вставил в штаны и крепко затянул. Прислушался - немцев не слышно, делать им больше нечего, как блуждать по русским лесам за каким-то оборванцем. Бурлила ярость, загнанная внутрь.

Когда он вырвался, на просёлочную дорогу, стиснутую зарослями ивняка, и обнаружил на ней стоящий мотоцикл с двумя солдатами, действовал решительно и беспощадно. Откуда здесь взялись эти двое, сколько они стояли - какая разница, звука мотора он не слышал, в коляске сидел военнослужащий вермахта в пилотке.

Он склонился над компактной рацией, над его головой покачивалось спиралевидная антенна, второй прохаживался по дороге и курил, пуская в небо колечки голубого дыма, автомат МР 40 висел у него на груди, стволом в другую от Пашки сторону. Больше никого - только два связиста на мотоцикле.

Карякин как чёрт из табакерки выскочил из кустов - здравствуйте гости дорогие! Автоматчик выпучил от удивления глаза - таких он ещё не видел в русских лесах, схватился за МР 40, но автомат висел неудобно, пришлось сделать прыжок на сто восемьдесят градусов как же вовремя чёрт возьми перекосило патрон в стволе. Паша кинулся на автоматика олимпийскими прыжками, издавая рёв пикирующего бомбардировщика. Столько ярости и напора была в этой атаке, что автоматчик ударился в панику, затряслись руки, перекосилось от страха лицо, как же мешался ремень автомата. Второй не сразу заметил неладное - слишком был увлечён своей радиостанцией. Карякин ударил его прикладом в зубы, выплёскивая накопившееся бешенство, насколько позволил молодой, здоровый, хотя порядком износившийся организм. Хруст раздался такой, словно кто-то прыгнул на мешок со скорлупой - автоматчика отбросило на несколько шагов, Карякин сменил направление, бросился к радисту в люльке. Тот стянул наушники, закричал от страха, автомат был втиснут между коленями, за что-то зацепился, немец рвал его, но тот застрял прочно. Когда приклад взлетел во второй раз, радист в отчаянии закрылся руками, но это не помогло - удар по макушке был безжалостен.

Немец уронил голову, из разбитого черепа потекла кровь, окрасила русые волосы, голова безвольно свесилась, солдат потерял сознание. Мало, очень мало, Пашка схватил голову за курчавый затылок и стал безжалостно колотить лбом об угол рации, пока не треснула лобная кость и кровь не хлынула потоком, хищно оскалился, повернул голову. Второй автоматчик пытался подняться, шарил по траве - физиономия в районе челюсти выглядела как спущенный мяч. Разведчик снова набросился на бедолагу, ударил прикладом по глазам, по носу, пока от них ничего не осталось и противник не перестал подавать признаки жизни. Шумно выдохнул, ударил пяткой по горлу, ломая шейные позвонки - отвёл душу, легче стало.

Облегчённо выдохнул, стал вытирать о траву измазанный всяким дерьмом приклад. Вскинул руку к часам, сплюнул от досады - треснуло и вдавилось стекло циферблата, оторвалась часовая стрелка. Покачиваясь, Пашка ввалился в кустарник, сначала не уверенно шёл, переваливаясь как медведь, потом грузно побежал, давя молодую поросль.

Это могло продолжаться вечно, круглая земля всё никак не кончалась. Временами в затуманенном мозгу возникала мысль, что он бегает кругами. Ноги с трудом тащили его, Карякин спотыкался о корни, шёл как пьяный.

- Стоять!.. - из кустов выпрыгнули двое в маскхалатах, наставили короткие карабины. - Руки вверх!

Пашка рухнул на колени, закружилась голова, вроде по-русски говорили, во всяком случае он их прекрасно понимал. Хрустнул валежник, ещё две тени появились в стороне.

- Наш что ли? - с сомнением заметил красноармеец. - Эй, ты кто такой?.. Куда собрался?

- 239-ый полк? - пробормотал Карякин, язык заплетался.

- Ага, так мы тебе и сказали, - фыркнул боец, присаживаясь на корточки. – Это, между прочим, военная тайна. Ты кто? Дезертир или фашистский лазутчик?

- Я сейчас тебе такого лазутчика покажу, до победы будешь кости по госпиталям сращивать! - вспылил Паша.

- Подожди, Мухин… Я его кажется знаю, - рассудительно изрёк другой и тоже опустился на корточки. - Он у Мезенцева служил, их группа ушла и не вернулась, командовал лейтенант… не помню как его фамилия…

- Шубин - его фамилия, - выдохнул Паша. - А моя Карякин. Мужики, времени нет, надо срочно доложить командрванию важные разведданные. Фрицы готовят контрудар в районе Смоленской дороги, уже выступили, а наши не знают. Который час, мужики?

- Скоро час.

- Далеко до штаба полка?

- За леском… Мы только оттуда, недавно.

- Мужики, срочно в штаб! - взмолился Паша. - Ей богу, катастрофа произойдёт, если не успеем. И вы, суки, будете отвечать за то, что протянули резину.


- Ладно, не пугай – пуганые, - поморщился старший передового дозора. – Бежать-то сможешь, горе-воин? Учти, на закорках не потащим.

Волнение разведчика передалось остальным. Карякин пришёл в себя, растолкал красноармейцев, рванулся вперёд.

Вскоре группа прибыла в расположение полковника Самойлова. 239-ый отдельный полк понёс тяжёлые потери, но пока ещё считался боеспособным формированием. Сам полковник получил тяжёлое ранение, его самолётом отправили в госпиталь. Временно полком командовал начальник штаба. Его заместитель по разведке - Капитан Мезенцев тоже был жив - получил ранение в руку, но полк не оставил.

Появление разведчика вызвало изумление. Тот не мямлил, докладывал чётко и вразумительно, хотя качался при этом как былинка на ветру, паре красноармейцев приходилось его держать. По мере изложения капитан Мезенцев бледнел, потом вскинул руку, уставился на стрелки циферблата. Связь со штабом Рокоссовского с утра ещё имелась.

- Спасибо, - волнуясь пробормотал Мезенцев. – Эй, кто там?.. Бойца накормить, напоить и уложить спать.

Капитан спотыкаясь и придерживая забинтованную руку, побежал в блиндаж, где размещались офицеры полка. Там же сидели радисты, поддерживающие связь со штабом генерал-майора Рокоссовского.

Резервы у командования соединения, прикрывающего Смоленское направление, были мягко говоря ограничены, но эскадрильи исправных бомбардировщиков СУ 2 имелись. Самолеты стояли на замаскированном аэродроме, вблизи села Рождественское, это был последний резерв для затыкания самой опасной дыры.

Полученные разведданные в штабе соединения встретили с сомнением - такого не может быть! Откуда в этом районе взяться немецким танкам, да ещё в таком количестве - выпили разведчики лишнего, не иначе в глазах двоилось, сами не поняли, что видели. А ещё не исключается наглая дезинформация.

- Разведданные надо бы ещё раз проверить, товарищ генерал-майор, - убеждал начальник штаба. - Мы не можем по указке какого-то красноармейца поднимать в воздух последнее, что у нас осталось.

Рокоссовский колебался, водил карандашом по карте, разложенной на столе. У него отменная интуиция, а ещё голова работала как надо. Если дезинформация, то довольно странная, дезу подбрасывают часто, но обычно она хоть как-то похожа на правду. Генерал в нетерпении поглядел на часы - 13:00.

По Смоленской дороге идёт поток из прорванного кольца и будет ещё идти как минимум сутки. Заслоны жидкие но как-то держатся, работают передвижные зенитные установки. Если всё правильно, не позднее чем через полчаса танковая колонна вклиниться в порядки 16-ой армии, пробьётся к дороге и тогда бутылочное горло перекроется. Подтянется авиация противника и начнётся побоище, где даже целиться не надо.

- Василий Аверьянович, командуйте! - распорядился Рокоссовский. - Некогда проверять разведданные, пусть на месте проверяют. Не позднее чем через пять минут, 34-ая эскадрилья ближних бомбардировщиков должна подняться в воздух. Вы лично несёте ответственность за сроки. Что у нас с гвардейскими миномётами?

- Единственный дивизион выдвигается к Отрадному, товарищ генерал-майор. Он может прибыть в означенный квадрат не раньше чем через полчаса.

Немцы привыкли действовать по чёткому графику, если что-то заставляло их менять планы, это сильно расстраивало. Цистерны с горючим опоздали на сорок минут, заправка тоже затянулась.

Бронетанковая колонна в количестве тридцати семи машин выступила с места дислокации только в половине первого. Восемь километров она прошла за час, лесные дороги извивались, не поддаваясь привычной логике.

Советская бомбардировочная авиация налетела в тот момент, когда колонна находилась на открытом участке местности, до трассы с окруженцами оставалось чуть больше двух вёрст. СУ 2 заходили со стороны солнца, шли на бреющем полёте вдоль дороги. Бомбы соскальзывали с внутренних подвесок фюзеляжа и самолёты сразу же набирали высоту, заходя на второй круг. Вся местность вдоль дороги покрылась полосой разрывов, вспыхивали как факелы хвалёные Панцер 4, рвались под завязку заполненные топливные баки, у нескольких танков отлетели башни вместе с орудийными стволами. Горящие машины перегородили дорогу остальным - объехать было невозможно, укрыться негде. Горела и плавилась земля, равнину накрыл удушливый дым. Танкисты в чёрных комбинезонах прыгали с брони, метались в поисках укрытий. Самолёты пикировали, грохотали крупнокалиберные пулемёты, истошно кричали, катались по земле горящие люди. Запас бомб был ограничен - самолёты только дважды зашли на цель, потом помахивая крыльями, ушли на восток.

Колонна чадила зловонным дымом, по всюду валялись мёртвые тела, обломки орудийных башен, колёса, гусеницы. Но часть машин, особенно хвосте колонны, сохранила ходовые качества - зарычали моторы, обугленные танки с потускневшими крестами переползали через обочины, выходили в поле. Шесть машин уцелели, ещё три получили незначительные повреждения. Остатки колонны собирались в стороне от дороги, где не было огня и удушливого дыма, танкисты выбрались наружу из своих раскалённых печей, попадали в траву, хватаясь за полевые аптечки.

Танк командира группы, увенчанный антенной, находился в хвосте колонны, он фактически не пострадал, офицер истошно орал в эфир, требовал инструкции. Взбешенное командование слало неизменные указания: продолжать движение; выполнять, чёрт побери, свой священный долг! Остатки танковой группы выстроились в колонну, двинулись в обход зависшего, над равниной, облака дыма. Два танка потеряли живучесть, их пришлось оставит.

«Вперёд, танкисты! - полетели из эфира команды. - Самолёты могут вернуться, вам осталось пройти жалкие два километра».

Семь танков - тоже сила, способная доставить серьёзные хлопоты. Дивизион гвардейских минометов БМ-13, развёрнутый западнее деревни Отрадное, накрыл остатки колонны в тот момент, когда она полностью втянулась в берёзовый лесок. Гвардейская бесствольная артиллерия била по площадям - выявлять координаты было некогда, но, в принципе, угадали. Удар Катюш был страшным - берёзовый лесок охватило пламя, в котором горело и гибло всё живое. Снова взрывались и разваливались танки, метались и падали люди-факелы, с оглушительным грохотом рвался боекомплект и танковые башни взлетали над лесом, как шапки над ликующей толпой. Из этого огненного ада не вырвалась ни одна машина, остатки колонны прекратили существование вместе с березняком, который было по-человечески жалко.

Через несколько минут в небе взмыл кукурузник У-2, он приближался неспешно, - скорость летательного аппарата была чуть больше чем у автомобиля. Самолёт дал круг над горящим лесом, потом последовал западнее, облетел дымящеюся равнину, после чего набрал высоту и с достоинством удалился в северо-восточном направлении - докладывать о проделанной работе командующему.

В шестом часу вечера кучка детдомовцев и воспитательница Лида Разина прибыли в расположение 239-го стрелкового полка. Они бежали по той дороге, где в последний раз видели разведчиков Шубина и, в итоге, пришли к своим. Их встретили с недоумением, красноармейцы переглядывались, чесали затылки. Дети падали, размазывали слёзы по чумазым лицам и на все расспросы отвечали только плачем. Лида тоже не могла идти, её поддерживали красноармейцы. Детей разместили под навесом, рядом с траншеей, попытались накормить, но при виде еды, которую им совали под нос, детей рвало. Лида всхлипывала, по инерции обнимала их и никак не могла поверить, что всё кончилось.

Прибыл капитан Мезенцев с перевязанной рукой, прибежал проснувшийся Паша Карякин.

- Господи!.. Это вы, товарищ, не помню как ваше имя, - пролепетало Лида. - Значит всё в порядке? Вам удалось дойти?

- Только мне, - отрезал Карякин. – Рассказывайте, Лида, что произошло? Вы дошли - это прекрасно! Дети все целы? Где наши ребята, что случилось?

Лида зарыдала, закрыв лицо, и не могла сказать ни слова, а Пашка мрачно смотрел на неё, исполняясь тревожными предчувствиями. Девушку заставили выпить спирт из алюминиевой кружки, она закашлялась, сделав глоток, выронила кружку, немного успокоилась, стала рассказывать. Бойцы угрюмо слушали, вздыхали. Карякин безостановочно курил, тоскливо таращился в пространство, несколько раз соринка попадала в глаз, приходилось смахивать.

Наконец Лида замолчала, капитан Мезенцев уныло мял в здоровой руке так и не зажжённую папиросу.

- Да уж… - вздохнул он, выходя из оцепенения. - Можно сказать вся группа погибла. Блестяще выполнила свою работу на переправе у Ратниково, выявила вражескую колонну, едва не прорвавшуюся к нам в тыл. Погибла практически в полном составе, спасая детей.

- Простите, мы не хотели… - Лиду сотрясли рыдания.

- Вы точно уверенны, что они все погибли? - поднял голову Карякин.

- Их четверо оставалось, - шмыгнула носом воспитательница. - Глеб, ещё трое, да, сержант Климов, с таким бледным лицом его фамилия, кажется, Смертин и не русский - якут наверное. Они прикрывали нас, там было большое поле с воронками и окопами, мы до леса добежали, а там всё ещё продолжали стрелять. Нас никто не догнал, там много немцев было.

- А вы не видели их мёртвыми.

- Нет не видела. Остались они в живых – кто-нибудь догнал бы нас.

- Погибли… тут и говорить не о чем, - заключил Мезенцев. - Вся группа будет представлена к правительственным наградам, посмертно. Ну и ты, Карякин, тоже.

- Я ещё живой, - напомнил Паша. - Это неправильно, товарищ капитан. Там же раненые могли остаться. Где это было, Лида?

- Не знаю. Мы больше никуда не сворачивали. От того поля километра полтора ещё бежали.

- Там немцы хозяйничали, - пробормотал Мезенцев. – Если и были раненые - всё равно прикончили.