Огненная кровь

«К Шаэлю все! – решил Валин. – Все равно никто не спит».

Верхом они продрогнут не больше, чем на земле. Отдохнут потом, когда погода разойдется. Конечно, люди нуждались в отдыхе, но ведь они кеттрал. Не умрут от ночи в седле. И сидеть на месте, когда часовые слепы и глухи, ему не хотелось. В пути они тоже могли столкнуться со всадниками, но тогда и сами окажутся верхом. И наготове.

Валин уже нагнулся, чтобы растормошить Анник, когда дробь дождя внезапно и устрашающе обернулась боем копыт. Он успел распрямиться и отчаянным движением занес клинок, когда конные ургулы, нацелив копья, галопом ворвались с низкого холма в их жалкий лагерь.





* * *


Это была Хуутсуу. Разумеется. Но не только Хуутсуу.

Лейт и Анник оказались правы. Другое тааму, много больше, в пять-шесть сотен человек, далеко на востоке встретилось с ее племенем. По всему, что Валин знал об ургулах, они должны были ее убить, принести Мешкенту кровавую жертву, но, как видно, все его познания обернулись бесполезными, если не хуже того. Они не только не убили ее и ее соплеменников – большое племя предложило ей лошадей и помощь в охоте за аннурцами.

В горячке схватки Валину удалось свалить двоих, а Пирр каким-то чудом убила метательными ножами еще четверых. Остальных кеттрал застали врасплох. Не успев и глазом моргнуть, они очутились в кольце копий, острые наконечники дрожали в считаных дюймах от их глоток. Крыло и тогда готово было сражаться, руки потянулись к ножам и мечам. Анник, в глазах которой стояла смерть, успела наполовину натянуть тетиву, когда Валин, ворочая слова, как камни, отдал приказ сдаться.





* * *


В другом месте, в руках другого врага пленников могло бы утешить то, что их оставили в живых. Но не здесь. Валин хорошо помнил, чему его учили: ургулы берут пленных, чтобы позже принести их в жертву Квине. Если рассказы были хоть наполовину правдивы, им еще предстояло пожалеть, что их не убили на месте. Двенадцать дюймов отточенной стали в кишках решают все просто и быстро. Чего не скажешь о сдирании кожи, вытягивании внутренностей или сожжении на костре – обычной судьбе захваченных ургулами пленных.

«Тем больше причин выбраться», – мрачно думал Валин, в сотый раз проверяя крепость ремней.

Не то чтобы его осенил блестящий план побега. В степи нет тюрем, нет темниц и карцеров, зато ургулы не поленились хорошенько связать врагов. Валину, как и всему крылу, стянули запястья и лодыжки сыромятными ремнями, так что конечности мгновенно онемели, а потом его перебросили через спину коня и тоже привязали. Голова у него свешивалась ниже конского брюха, так низко, что копыта, когда скотина перешла на крупную рысь, чуть не задевали макушку, и видел он только летящую из-под них грязь. Лошадиный хребет на каждом шагу бил по ребрам. Раненое плечо готово было выскочить из сустава. Ургулы сорвали с них бизоньи шкуры, и промокшего под ледяным дождем Валина била неудержимая дрожь.

Боль была мучительной и неотступной, но что боль! Пока конь уносил его на север сквозь ночь и бурю, Валин в сотый раз перебирал свои решения: отпустить птицу, оставить в живых пленников, ехать на запад, а не на юг. Ошибки били в глаза, как острие ножа, но трудно было сказать, что именно он бы изменил. Даже привязанный к лошадиной спине, Валин не мог вообразить себе убийство детей из лагеря Хуутсуу. А птица… Попытайся они улететь к югу, Блоха нашел бы их и перебил.

«Что сделано, то сделано, – наконец решил он. – Где-то я свалял дурака. Вопрос в том, что делать теперь».

Стоило труда просто удержаться от обморока, но Валин умудрился вывернуть шею, приподнять голову и, вопреки протестам выкрученных суставов, опереться локтями, высматривая сквозь пелену ливня своих товарищей. Кругом были десятки ургулов, подвижная стена конских и человеческих тел, и, хотя буря стала униматься, он сумел лишь мельком заметить Лейта и Гвенну, которых тоже мешками взвалили на конские спины.

Наконец в промозглой предрассветной мгле ургулы остановились. Когда лошадь встала, Валину на миг подумалось, что это сон, что разум оторвался от страдающего тела. А потом кто-то полоснул ножом по веревке, и он свалился наземь, не сумев даже смягчить падения бесчувственными руками. Кеттрал, конечно, готовили к плену. Все еще связанный по рукам и ногам, он принялся сгибать колени, подтягивать к груди и распрямлять раз за разом. Затем перешел к рукам. Его учили сражаться со связанными руками, и он хотел быть наготове, если подвернется случай. Окоченевшие мышцы возмущенно ныли. До него дошел хохот ургулов, заметивших, как пленник червяком корчится на земле. Он не обращал внимания на их смех и продолжал двигаться, обдирая лицо о камни и мокрую землю.

Тяжелый озноб как раз сменился обычной дрожью, и клацающие зубы перестали прикусывать язык, когда кто-то ухватил его за загривок и грубо поднял на ноги. Сумев распрямиться, Валин увидел перед собой Хуутсуу. Точнее, коня Хуутсуу. Поднявшая его с земли ксаабе отступила, оставив Валина наедине с победительницей, но ургулка и не подумала спешиться. Она вальяжно сидела в седле, держа короткое копьецо на сгибе локтя и сложив губы в тонкую улыбку.

– Я говорила. Говорила, что найду тебя.

Валин взглянул на копье, потом на лошадь, прикинул расстояние до всадницы. Ноги связаны, но он, пожалуй, сумел бы выхватить оружие у нее из рук или стянуть женщину с седла, а может быть, и всадить наконечник ей в грудь. Он сжал и разжал кулаки. Кажется, онемевшие пальцы слушались.

А что потом?

Он оглянулся через плечо, впервые ощутив сутолоку вокруг себя. Хуутсуу привезла его в обширное ургульское стойбище, во много раз больше того, где они встретились. Валин вытаращил глаза. По правде сказать, оно больше походило на город, чем на лагерь: сотни апи беспорядочно раскинулись между кострами, кругом бродили стреноженные кони, туда и сюда проезжали всадники и всадницы, между палатками шныряли дети с перемазанными в грязи светлыми лицами и ногами. Все здесь пропахло горящим лошадиным пометом и жареной кониной, мокрыми шкурами и мокрой землей. На вбитых в землю жердях трепетали стяги из пучков шерсти и перьев. Люди толпились между шатрами и у костров, занимались лошадьми и детьми, перекликались на своем странном певучем языке. Тысяча ургулов, если не больше.

Валин вернулся взглядом к Хуутсуу, медленно перенес вес на пятки, заставил себя стоять неподвижно, сдержал ярость. Даже если бы ему удалось убить дикарку, связанный, он остался бы ждать своей участи, как спутанная веревками свинья.

Еще не время, сказал он себе. Он мысленно повторял эти слова раз за разом, будто заучивал наизусть заклинание, удерживающее от безумств. Еще не время.

– Где мы? – спросил он, кивнув подбородком на раскинувшийся кругом лагерь.

Хуутсуу усмехнулась:

– С моим народом.

– Я думал, твой народ не любит больших сборищ. Я думал, вы живете тааму, а не народами.

– Так было, – пожала плечами ургулка. – Теперь не так.

Пока Валин осмысливал ответ, к ним подъехали другие ургулы, и каждый вел в поводу лошадь с привязанным к спине промокшим пленником. Валин со злым облегчением увидел, как ургулы перерезают веревки, без церемоний сваливая на размокшую землю членов его крыла. Остальные ургулы, как и Хуутсуу, остались в седлах, бесстрастно наблюдая за происходящим с разгоряченных лошадей.

Анник первой встала на колени, а затем и на ноги. Двигалась она неуклюже, как будто за долгую скачку растянула или порвала какое-то сухожилие, но Валин заметил, как она натягивает сыромятный ремень на запястьях, отыскивая слабое место. Гвенна осыпала ургулов проклятьями, пока один из всадников ударом копейного древка по затылку не свалил ее снова на землю. Талал поднимался медленно, настороженно молчал. Валин всмотрелся в лицо лича и изобразил пальцами вопрос: «Ты цел?»

Талал чуть заметно кивнул.

«Так… – Валин позволил себе легкую улыбку. – Это уже кое-что».

Ответить он, впрочем, не успел, потому что подъехали еще двое ургулов. Тот, что был выше ростом, без единого слова подал Хуутсуу мех для воды, который та в свою очередь перебросила Валину.


– Пей! – приказала она, когда тот неловко поймал бурдюк.

Валин взглянул на пузырь. Он по опыту знал, что делает с человеком день без воды. Чтобы сохранить остроту ума и бдительность, надо пить. Встретив взгляд Хуутсуу, он поднял к губам и запрокинул мех.

С первых глотков он ощутил только восхитительную свежесть холодной воды, которой так жаждало тело. И только потом уловил вкус корня адаманфа – горький осадок на языке.

Хуутсуу, заметив, как он перестал глотать, усмехнулась.

– Личу, – сказала она, указав на мех. – Такие есть и в моем народе.

У Валина мелькнула мысль осушить мех до дна – осушить или порвать об острие ургульского копья. Ему, конечно, адаманф не причинил бы вреда – и даже облегчил бы боль в плече и помятых ребрах, – но Талала крепкий настой полностью отрежет от его колодца. Кеттрал настаивали корень еще покрепче, но хватало и простого отвара. Ургулы, очевидно, не знали, которого из крыла следует остерегаться, но это ничего не меняло. Выпить заставят всех.

Валин взвесил мех на руке и отказался от мысли его испортить. Адаманф – достаточно распространенное растение, в сущности, обычный сорняк, который можно найти в любой канаве или болотине от Поясницы до степей. Проткни он этот мех, ургулы попросту принесут другой. Он бросил взгляд на Талала. Лич смотрел серьезно и настороженно, но в ответ только пожал плечами. Тогда Валин повернулся к Хуутсуу и, отвечая ей таким же насмешливым взглядом, вволю напился из меха. Уж насладиться его огорчением он ей не позволит.

Пока ургулы передавали мех от пленника к пленнику, Валин успел рассмотреть и лагерь, и захвативших его людей.

– Что дальше? – спросил он.

Хуутсуу махнула рукой на чащу шатров:

– Мы собираемся, мы скачем.

– Куда скачем?

– На запад.

– А что на западе?

– Длинный Кулак, – ответила ургулка.

– Что, во имя Хала, за Длинный Кулак?

– Узнаешь, когда увидишь.

Итак, ургулы не планировали немедленно принести их в жертву. Неизвестно, конечно, далеко ли они собираются ехать на запад. Это не много, но хоть что-то.

– И все тааму туда же? – спросил Валин. – На запад? К Длинному Кулаку?

– Слишком много вопросов. – Хуутсуу махнула трем молодым ургулам. – Возьмите их. Посадите к тому. Сторожите как следует. Они мягкотелы, но проворны.

– К тому? – встрепенулся Валин, недоуменно мотнув головой. – Кто этот «тот»?

Хуутсуу улыбнулась:

– Иди. Смотри.

Пленник-аннурец сидел связанным в десятке шагов от крайнего ряда апи. Ургулы притянули ему руки к лодыжкам, вынудив скрючиться. Поначалу не так страшно, но за день, а то и за полдня от такого согбенного положения ломались большинство мужчин и женщин. Что еще хуже, с пленника, несмотря на промозглую морось, сорвали рубаху. Видно было, что человек много дней ничего не ел. Можно было пересчитать все позвонки, все ребра, все рубцы от кнута. Связанный не поднял глаз на приближающихся лошадей. Как будто впал в беспамятство. Или считал, что смотреть не на что.

– Кто это? – обратился Валин к младшему из стерегших его всадников-таабе.

– Воин, – ощерился тот. – Великий воин. Как ты.

Ургулы захохотали.

– Когда мы выберемся, – покачал головой Лейт, – когда найдем свою птицу, я сюда вернусь и перебью всех мерзавцев до единого.

– Долгий труд, – заметил, оглядываясь, Валин. – Их миллионы.

– Я помогу, – буркнула Гвенна.

– И я, – заговорил пленник, не потрудившись поднять головы. – Ручаюсь, мы составим хорошую команду.

Валин окаменел, затем вздрогнул от пробравшейся за ворот ледяной струйки. Голос был пустым и слабым, но что-то в нем… Он, не замечая целящих в спину копий, отступил назад.

– Ты все-таки выжил… – проговорил он, сдерживая дрожь в голосе.

Балендин Айнхоа поднял голову. Багровый синяк уродовал ему половину лица, один глаз почти закрылся. Верхняя губа треснула, а в верхней части плеча, точь-в-точь как у Валина, сочился гноем и кровью полузаживший шрам от Каденова арбалетного болта. Впрочем, лич ничем не выдавал, что раны его беспокоят.

– Выжил, конечно. Как там у Гендрана? «Пока не видел тел, не считай убитых».

– Ах ты, дерьмоед поганый! – прорычала Гвенна и, забыв об ургулах, рванулась к личу.

Один из всадников выставил копье, и она ничком растянулась в грязи. Балендин только бровью шевельнул, впрочем путы и не позволяли ему большего.

– Вижу, вы не лучше меня ладите с нашими хозяевами. Значит, надо понимать, мы на одной стороне. Опять.